Париж Хемингуэя и не только...

[Camilio]

Camilio, если вам интересен вопрос истории этого заведения, то ведь нынешним владельцам можно написать! Вот е-мейл: padova@wanadoo.fr (Pepino et Christiane).

Спасибо за электронный адрес! Я попробую написать Pepino et Christiane и задать вопросы о предыстории их заведения. Если будет отклик, оповещу народ. Правда, я-то буду писать на английском, так что не уверен за результат...
(К сожалению, и Сергей Юрьенен на моё приглашение войти на наш форум и рассказать, если у него что есть по/вокруг обсуждаемой темы, не отвечает).

[L'acacia]

Я попробую написать Pepino et Christiane и задать вопросы о предыстории их заведения. Если будет отклик, оповещу народ. Правда, я-то буду писать на английском, так что не уверен за результат...

Camilio, bonne chance! Таким увлеченным людям, как вы, обычно везет

[Camilio]

Фото, сделанное L`acacia из окна отеля (см. пост #87), где справа – кафе «Le Select”, напомнило, как я поздним вечером 11 ноября 2005 г., нагулявшись по Монпарнасу, решил отметиться в этом знаменитом некогда кафе. С удивлением обнаружил, что кроме меня, в зале никого нет (было это часов в 11 вечера). Подумал: ну вот, Монпарнас отхлынул обратно на Монмартр. Или некий Гарольд Стирнс, как некогда Хемингуэя, распугал обычно сидящих допоздна посетителей «Селекта» («Из «Селекта» я сразу ушел, как только увидел там Гарольда Стирнса, который наверняка заговорил бы о лошадях, а от этих животных я только что с чистой совестью и легким сердцем решил отречься навсегда» – из рассказа «В кафе «Купол» с Пасхиным»)? Но и Стирнса в зале не было.
А может, французы Armistice, день Перемирия 1918 г., отмечают дома? И в этот день грех сидеть в кафе? Наверное, утром отправляются в церковь помянуть дедов и прадедов, участвовавших в Первой мировой войне, а вечером, за семейным столом, просто общаются – приезжают, наверное, родные из других городов, так как 11 ноября – нерабочий день? Вспомнил, что видел в церкви Сен-Жермен-де-Пре стелу с именами на стене, на которой было написано:”In memoriam B.Martyrum Sept 1792; 1914-1918; 1939-1945”. Французы одновременно поминают как жертв, лёгших в основание Первой французской республики (наверное, мученики сентября 1792 года – это казнённые без суда и следствия в революцию?), так и погибших в Первую и Вторую мировые войны.

Заказал белого вина, и, размышляя о солдатах Первой мировой, вспомнил, что как раз накануне Перемирия от гриппа-испанки умер Аполлинер. Как написано у Хемингуэя в рассказе “Une Génération Perdue”, «мисс Стайн… прекрасно говорила об Аполлинере и о его смерти в день перемирия в 1918 году (по-моему, тут Хем ошибается: Аполлинер умер 9 ноября 1918 г., а собственно перемирие наступило 11 ноября – Camilio), когда толпа кричала “A bas Guillaume!” («Долой Вильгельма!» – имя германского императора Вильгельма по-французски: Гийом), а метавшемуся в бреду Гийому Аполлинеру казалось, что эти крики относятся к нему».
Помянул поэта. И своего погибшего в аварии друга, от которого впервые услышал об Аполлинере.

На столике передо мной продолжало лежать меню. Машинально листая его, увидел нечто, оторвавшее от дум: среди сортов чая “A l`Heure du Thé” внимание привлекло название «русского» чая «Кайловна» (“Thé Kaïlovna” (Goût Russe) – 4,20 Euro). Это кто же мог придумать такое название чая? Не думаю, что белоэмигранты первой волны. Может, те, кто строил Беломор – с помощью кайла и лома. Но разве такие были во Франции (с Беломоро-Балтийского канала вряд ли можно было бежать)? Или энтузиасты других строек? А может, кайло тут и ни причём?

Эти размышления прервали голоса на русском: в кафе вошла семья из мамы, папы и двух детишек. Сели недалеко, и из их разговора понял, что это наши туристы.
Допил вино и, проходя мимо, поздоровался, задержавшись на секунду спросить стандартное – откуда, как Париж и прочее.

«Почему наши люди за границей так недоверчиво смотрят, когда на улице или в кафе здороваешься с ними?» – размышлял я, шагая по полуночному Парижу в сторону метро. Вспомнил, как меня наставлял коллега-земляк: «Не здоровайся ты с нашими, и тем более не давай свои телефон и адрес! Откуда знаешь, с кем имеешь дело и кто перед тобой!». Техника безопасности!

Подумал: «А зря я «Кайловну» не попробовал». Где её теперь попробуешь? Кроме как в Париже, ведь, пожалуй, и негде. В Страсбурге не нашёл, правда, там были другие “Thés Goût Russe”: Baïkal, Samovar de l`Orient Express, Petrouchka, Raspoutine, Le Tzarevitch, La Balalaïka, Toundra. Какие названия!!

[Camilio]

На площади Сен-Мишель, на набережной Сены Quai St-Michel находится кафе “Le Départ Saint Michel”. Согласно сайту http://www.wiu.edu/Apollinaire/ , раньше оно называлось “Le Soleil d`Or” и в этом кафе начиная с 1903 года проводились поэтические вечера журнала “La Plume” («Перо»), в которых участвовали Аполлинер, Альфред Жарри, Андре Сальмон, Поль Фор, … . Но вскоре они зачахли – по предположению Аполлинера, из-за нового названия кафе: как пишет Юлия Хартвиг в своей книге об Аполлинере (см. пост #85) кафе “Le Soleil d`Or” было переименовано в “Au Départ” (на русский язык это можно перевести как «В час расставания», «При отъезде»). Новое грустное название кафе, по мнению Аполлинера, ускорило провал поэтических вечеров.

Мне и подумалось: может, это бывшее поэтическое кафе и было тем «славным кафе на площади Сен-Мишель», в котором Хемингуэй писал рассказ «У нас в Мичигане» (см. начало «Праздника…»), и о котором мы тут на форуме гадали, существует ли оно сейчас и как называется? Может, именно в это литературное кафе сначала приходил Аполлинер, а потом – Хемингуэй?
Вот такая «гипотéза».

[Camilio]

В 1960-ые гг. было модно обращаться друг к другу: «Старик, …», носить свитер толстой вязки и бороду "по Хему", хмуро-скептически относиться ко всему вокруг, – короче, быть «крутым» в терминах сегодняшнего дня. Только нужно было быть ещё и интеллектуалом («Ты знаешь, что такое синекдоха, старик?». Не знать было стыдно). «Удивляться, старик, – это дурной тон», – учил меня заповедям времени старшекурсник, сосед по комнате в общаге, попыхивая трубкой с табаком «Флотский» (вариант: «Герцеговина-Флор», извлекаемый из одноименных папирос).
Джинсы шили из брезента, так что они спокойно стояли в углу, пока их владелец спал. А толстый свитер с рукавами «реглан» вязали из общежитского одеяла (монгольская шерсть!), распускаемого на пряжу, – на лекциях по философии или истории физики. На стены в общаге скотчем лепили репродукции Чюрлёниса, фотографии Бриджитт Бардо из польского «Экрана» и, разумеется, портрет Хема – ну, в том самом толстом свитере. Образ Хема-супермена довлел.
Воплощением этого образа-облика был журналист Юлиан Семёнов, автор «Штирлица». Я тогда удивлялся его репортажам из Европы: ему было дозволено невозможное – он встречался со Скорцени, белой эмиграцией, искал янтарную комнату, колесил по Франции, Австрии, Италии…

На сайте http://www.2lib.ru/book/win/9907.html я нашёл заметки Юлиана Семёнова 1973 года, пять последних страниц которых касаются обсуждаемой здесь темы. Я прошу прощения у модераторов за длинное цитирование, но приводимый здесь кусок особенно хорош: из него видно, что и Ю.Семёнов обманулся с «Куполем», а то, как легко он нашёл «славное кафе на площади Сен-Мишель», вызывает улыбку недоверия к написанному. Итак:

«Музыка началась откуда-то издалека, как только я вышел из метрополитена на станции "Отель де Виль" и пошел через мост к Монпарнасу, и она была парижской: аккордеон и гитара. Она была окрест: и в тяжелой воде Сены, и в синей дымке, которая поднималась над холмом Святой Женевьевы, и в чугунной решетке моста Де ля Турнель, и в горьком запахе каштанов, поджаренных на чугунной жаровне … песенка становилась такой одинокой, принадлежащей тебе, и тому, что было с тобой, и тому, что никогда с тобой не случится, что лучше уж поскорее перейти реку и быстро подняться по улице кардинала Лемуана, … и остановиться возле дома 74, возле единственного подъезда, и постоять здесь, и оглядеться, и увидеть тот самый дансинг, куда Старик приходил танцевать с Хэдли, и войти в старый подъезд, и объяснить консьержке, которая отталкивает толстой коленкой яростно лающую собачонку, что я ищу ту квартиру, где жил Хемингуэй, "да, да, американец", "Газетчик?" – "В общем-то и газетчик", – "Тот, который много пил?" – "Пожалуй что, больше всего он писал, и дрался с фашизмом, и очень любил Париж".
— Месье Хемингуэй жил на третьем этаже. Там сейчас живут месье и мадам Хабибу.
Лестница была скрипучей, узенькой и крутой. Так же, как и пятьдесят лет назад, клозет общий для трех квартир, выходящих на маленькую площадку, был холодным, с двумя цементными возвышениями, и холодный ветер продувал его насквозь, потому что одна из квартир была открыта и трое рабочих красили пол в странной, пятиугольной, вытянутой комнате и переклеивали обои, напевая мою песенку.
— Хемингуэй жил именно в этой комнате, – сказала мадам, хозяйка комнаты, – и я купила ее потому, что Хемингуэй здесь жил.
— Ничего подобного, – открыв дверь, сказал сосед. – Американец жил в комнате, которую занимаем мы.
Я попросил разрешения войти в комнату. Окно выходило на узкую и темную Рю Ролли.
— Вы все неправы, – сказал мужчина, спускавшийся по лестнице, – Хемингуэй жил в другом подъезде, со стороны Рю Декарт, там сейчас тоже продают квартиру, именно ту, где жил бородатый писатель, и окна его выходили на Контрэскарп.
— Но этого не может быть, – сказала красивая, высокая мадам, – меня заверили, что я покупаю комнату Хемингуэя.
— Считайте, что вас обманули, – усмехнулся сосед, – я живу в его квартире, и смешно с этим спорить.
…
В "славном кафе на площади Сен-Мишель", где Старик работал, когда жил на улице Лемуана, было пусто. В двенадцать сюда не войти – время обеда для французов словно месса для фанатиков веры. "С двенадцати до двух во Франции можно сменить правительство, и этого никто не заметит", – сказал мне один из газетчиков. Но сейчас было утро, и в кафе было пусто, всего два-три посетителя. И я сел на стеклянной веранде и заказал кофе, и когда официант поставил на стол маленькую тяжелую чашку с горячим, дымным cafe au lait, я спросил его, что он знает о Хемингуэе, и он ответил, что месье с таким именем в кафе не приходит и что он очень сожалеет, поскольку ничем не может мне помочь.
— Почему вы спросили о Хэме? – поинтересовался парень, сидевший в глубине зала.
Я ответил, что повторяю сегодня маршрут Старика, тот самый маршрут, который описан им в "Празднике, который всегда с тобой".
— Зачем вам это нужно? Хемингуэй – прочитанный писатель, он теперь не в моде.
...
Парень спросил меня, не буду ли я возражать, если он пересядет за мой столик и поболтает со мной, но я сказал, что хочу посидеть один, потому что мне стало неинтересно говорить с ним… Мне хотелось посидеть одному и посмотреть на детей и внуков тех парижан, которых так любил Старик, когда он жил на Лемуана, и когда пастух по утрам выгонял коз на улицу Декарта и гнал их по булыжной мостовой вниз, к Сене, а Хэм шел в ателье Гертруды Стайн, на улицу Флерюс, 27, мимо Люксембургского сада по улице Вожирар, где не было и сейчас нет кафе и ресторанов и запах еды не доводил его до голодной тошноты…
...Старая, полуслепая консьержка провела меня через стерильно чистый, больничный подъезд дома 27 по улице Флерюс и показала маленький двухэтажный домик, построенный углом, с большими окнами, занавешенными толстыми портьерами.
— Здесь жила мадемуазель Стайн, месье. К сожалению, хозяева не оставили мне ключей, и я не могу показать вам ту квартиру... Нет, месье, я не помню Хемингуэя, я вообще плохо запоминаю лица иностранцев. Я помню только месье Пикассо, он любил ходить к мадемуазель Стайн, он часто приносил ей свою живопись, и он всегда очень громко говорил, когда шел через этот подъезд, и я всегда боялась, что другие жильцы будут сердиться, – у нас не любят, когда громко говорят в подъездах...
А потом я отправился на улицу Одеон, 12, – искать книжный магазин "Шекспир и компания", где Хемингуэй брал книги у Сильвии Бич, но в доме, где раньше был "Шекспир", сейчас находится магазин "бутик", и продавщица в хитоне, с гримом непорочной девы и в голубом парике посмотрела на меня, интересовавшегося книгами Сильвии Бич, как на сумасшедшего.
— Простите, месье, но мадам Бич никогда не работала в нашем магазине. Очень сожалею. Какие книги? Мы продаем "бутик", месье, это книга для женщин, прекрасная книга, месье, и не очень дорогая, в отличие от магазинов на Елисейских полях...
Но я нашел "Шекспира с компанией". Я нашел эту книжную лавку случайно, когда вышел на набережную Сены, чтобы посмотреть на внуков тех "людей Сены", о которых писал Старик. Но было ветрено, и моросил дождь, и рыбаков на берегах Сены не было, как не было и продавцов книг, которые, впрочем, теперь переместились к центру города: возле ресторана "Серебряная башня" лотков букинистов, обитых цинком, словно прилавки мясных магазинов, уже не было, как не было и "Винного рынка", снесенного не так давно по решению муниципалитета.
Я шел по набережной и напротив острова Сен-Луи, в старом, XVI веке, доме на улице де ля Бушери, 37, увидал старую вывеску: "Шекспир и компания". Я толкнул дверь, и дренькнул колокольчик, и маленький седой старик с острой бородкой и д'артаньяновскими (по киноверсии "Трех мушкетеров") усами вышел из-за перегородки, и это был Джордж, нынешний директор "Шекспира", и он показал мне те книжные полки, где стояли тома Толстого, Тургенева и Достоевского, которые дарили Старику мир, "другой, чудесный мир, который... дарили русские писатели. Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские...".
А потом мы поднялись в гостевую комнату по скрипучей лесенке, мимо газовой плиты, на которой он потом сварил картошку на ужин и кусок мяса (он оставил на тарелке несколько картофелин и кусок хлеба внучке Хемингуэя, которая приехала к нему погостить), и Джордж показал мне фото Сильвии Бич, женщины, которая отдала себя служению книге. Ее "Шекспир" был закрыт нацистами, которые запретили ей выдавать "вредные" книги – русских авторов в первую очередь. Я сидел с Джорджем за колченогим столом и слушал его рассказ о женщине, которая помогла многим американцам стать писателями и которая так высоко понимала русскую литературу, и жалел, что в Париже до сих пор нет книжного магазина "Толстой и компания"...
Вечер пришел в Париж внезапно, и в мокром асфальте отразилось буйное разноцветье реклам, и стало вдруг шумно, и та музыка, которая была со мной весь этот день, исчезла, потому что я зашел в "Куполь", где Старик встречался с замечательным художником Пасхиным, который шутя жил, шутя пил, шутя любил, шутя голодал, шутя повесился, – только работал он всегда серьезно. Музыка, та незамысловатая песенка, которая, казалось, принадлежала весь этот день одному мне, исчезла, потому что ее убил дух "Куполя", ибо все там было показным: и красные фонарики, вмонтированные в черные, чаплинские "бабочки" юных пижонов, и стада шумных американских туристов, глазевших по сторонам с детским удивлением, и томные гомосексуалисты в порнографических джинсах, и нечесаные, грязные, в драных брюках дети миллиардеров, и клерки в архимодных костюмах, пришедшие поглазеть на знаменитостей, которые давно уже перестали приходить сюда...
Из "Куполя" я пошел на улицу Нотр Дам де Шан, нашел тот дом, где была лесопилка, но номера 113 не было, и лесопилка была перестроена, и двор залит асфальтом, и возвышается большое стеклянное здание, и ничего не осталось от того, что было при Старике.
А в "Клозери де Лила", в том кафе, где Старик написал свои лучшие рассказы, было тихо, и дождик сделал особенно жалкой бронзовую фигуру маршала Нея, принца Московского, и народу в зале почти не было, и на стойке бара была прикреплена бронзовая табличка – "Хемингуэй", и официант уверял меня, что именно на этом месте обычно сидел Старик и пил пиво или виски, а я то знал, что он работал (работал, а не пил) за тем столиком, что стоит возле окна».

[Camilio]

Бродя вокруг площади Контрэскарп (было это в начале апреля 2004 г., в дни какого-то религиозного праздника), увидел на стене объявление, что завтра, 9 апреля, с 12:15 до 13:30 вверх по улице Муфтар, от церкви St-Mèdard до церкви St-Ètienn-du-Mont пройдёт процессия с Крестом. На листовке была фотография прошлогоднего «Крестного хода»: участники процессии в красно-белых балахонах несли тяжеленный дубовый Крест по улице Муфтар. Из прочитанного в листовке я сделал вывод, что этот зрелищный ход происходит ежегодно.
(Позже, в Интернете, я прочитал, что с церковью St-Mèdard связана «деятельность Конвульсионеров». Автор публикации, американец, ехидно оговаривался, что эти «Конвульсионеры» – не группа бэк-вокала Элвиса Пресли, а «протестантские истерики», верующими, что в этой церкви St-Mèdard происходят чудеса).

Стало любопытно взглянуть на этот ход, и назавтра уже часов в десять я был на улице Муфтар. На ней среди обилия магазинчиков и лавок с корзинами с разной снедью обнаружил магазинчик «Пирожки». Зашёл и убедился, что французы русские пирожки пекут огромадными; скорее, это были уже пироги. Но очень вкусные!!
Где-то напротив церкви St-Mèdard увидел сырную лавку. Вспомнил рассказ друга-энциклопедиста о том, что у французов есть сорт сыра с каналами, в которых живут белые червячки, придающие сыру специфический пикантный вкус и аромат. Якобы когда этот фромаж подают в ресторане, официант берёт специальными щипчиками (пинцетом?) ломтик сыра и, постукивая им о край тарелочки, на глазах гостя стряхивает перерезанных червячков. Затем подаёт. Я ржал, но друг сам осмеял мою неосведомлённость: «Ты что, не знаешь, что и рокфор покрыт следами жизнедеятельности микроорганизмов?! Французы и лягушек едят». Последний аргумент был сильным, и я поверил.
Зашёл и спросил хозяина лавки, есть ли у него такой сорт сыра. Он на секунду задумался, снял с полки полкруга какого-то жёлтого твёрдого сыра (на его срезе действительно были видны малюсенькие дырочки), сказал: «Мосьё, если Вы посмотрите на этот сыр под микроскопом, то увидите… – тут он встал на одну ногу, задрал вторую на манер «ласточки», и стал мотать головой и дрыгать ногой и руками, изображая микроба под микроскопом. Оба мы ржали, хозяин лавки угощал меня ломтиками этого сыра «с микробами» (ничего, нормально с красным вином!), а посетители, наверное, думали, что хозяин лавки принадлежит к секте «Конвульсионеров» из соседней церкви.

В назначенный час у церкви собрались люди (никакой истерики не было), часть из которых ещё на подходе надевала принесённые бело-красные балахоны. Из церкви вынесли огромный деревянный Крест. Прошёл митинг, затем они пропели псалмы (?) и люди в балахонах двинулись вверх по улице Муфтар. Было очень много молодёжи.

Может, кто-нибудь из форумчан-парижан, знающих про этот «Крестный ход», подскажет нашим туристам, по каким религиозным праздникам он проводится? Тогда бродяги по хемингуэевским местам получат дополнительное впечатление от улицы Муфтар.

Личный вопрос: а кто-нибудь знает про фромаж «с белыми червячками»? (Друг, язви его!, до сих пор не раскололся, смеялся он надо мной или и вправду такой сыр существует).

[Camilio]

Помнится, при первом чтении «Праздника…» я удивился: где это видано, чтобы автор в качестве эпиграфа брал свои же собственные слова? Нет, конечно, кто из нас в школе не грешил, когда к сочинению требовался эпиграф – сами выдумывали красивую фразу, а в скобках писали, например: «древняя туркменская пословица» – разве училка их все знает? [Был и такой шедевр: «Человек без мечты – что Пьер Безухов» (народная мудрость)].

Сегодня-то я знаю, что название книге дала Мэри Хемингуэй, уже после смерти Эрнеста. Вероятно, и эпиграф подобрала она же из какого-то письма мужа другу.

В эпиграфе – ключевая фраза: «… где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж – это праздник, который всегда с тобой» (“... wherever you go for the rest of your life, it stays with you, for Paris is a moveable feast”).

“A Moveable Feast”. «Передвигаемый (переезжаемый) праздник»? Переводчики дали очень красивое название русскому переводу книги: «Праздник, который всегда с тобой»! Слава богу, не «подвижной праздник», как даётся в Оксфордском словаре (The Oxford Russian Dictionary, Oxford University Press 1993, page 822) перевод словосочетания “moveable feast”. Но из того же словаря одно из значений “moveable” – «способный взволновать». То ли это дополнительное значение слова, то ли неудовлетворённость от «переезжаемого праздника» (понятно, что куда бы ты не уехал, повидав Париж, он в твоей памяти и сознании переедет с тобой), но что-то заставило заглянуть в другой оксфордский словарь (A.S. Hornby, Oxford Student`s Dictionary of Current English, Oxford University Press 1984) и «народную» энциклопедию Wikipedia, и я не пожалел!

По Hornby: “movable” – не только тривиальное 1. that can be moved; но и 2. varying in date: Christmas is fixed but Easter is a movable feast. Вон оно что! Это словосочетание (“moveable feast”), оказывается, взято из христианского календаря! И означает оно христианский праздник, дата которого смещается (в данном примере – это Пасха).
Согласно Wikipedia, в христианстве помимо праздников с фиксированной датой в календаре (они перечислены), существуют и праздники, сдвинутые относительно Пасхи до или после неё на определённое (постоянное) количество дней. А поскольку дата Пасхи ежегодно изменяется по сложной формуле, то в календаре передвигаются и эти «перемещаемые праздники». В Wikipedia перечислены следующие “moveable feasts” (тут я оговорюсь: так как я человек нерелигиозный, и в христианстве мало что понимающий, возможно, следуя энциклопедии Wikipedia, ниже приведу католическую версию праздников; не знаю, сохраняются ли эти сдвиги в православии или протестантизме):
1) Mardi Gras (Масленица) – за 47 дней до Пасхи;
2) Ash Wednesday (Первый день Великого Поста) – за 46 дней до Пасхи;
3) Easter (Пасха) – дата, вокруг которой располагаются остальные даты;
4) Ascension Day (Вознесение) – спустя 40 дней после Пасхи;
5) Pentecost (Пятидесятница) – спустя 50 дней после Пасхи;
6) Corpus Christi (Праздник тела Христова) – спустя 60 дней после Пасхи;
7) праздничные дни некоторых важных дней святых, если «перемещаемый праздник» попадает слишком близко к их обычным датам.

Но самое замечательное следовало из следующих фраз в Wikipedia: “In Christianity, a moveable feast or movable feast is a holy day – a FEAST or a FAST – ...”. [«В христианстве «перемещаемый праздник» – это священный день – ПИР или ПОСТ –…» (здесь и далее выделено мной, Camilio)]. Какая метафора! Ведь во всей книге Хемингуэя – две главные темы: страстное желание творить (ПИР духа! – спасибо Михал Сергеичу за введённые в оборот не только «перестройку» и «судьбоносность», но и это словосочетание) и голод (ПОСТ). Творчество в условиях голода и холода – вот ведь о чём в каждом рассказе Хемингуэя. Он оставляет работу журналиста, чтобы писать, хотя при этом и вынужден голодать («С тех пор как я бросил журналистику, я ничего не зарабатываю»… «Ах ты, чертов нытик… – сказал я себе. – Ты бросил журналистику по доброй воле»).
«Хорошо поработал» – главное его утешение. «…Я был уверен, что рассказ получился очень хороший…» – и тогда у Хема «дождь портил только погоду, а не жизнь»... «…Единственное, что могло испортить день, – это люди…»…«Тогда я верил, что работа – лучшее лекарство от всех бед, как верю в это и сейчас»… «Того, кто работает и получает удовлетворение от работы, не огорчает нужда»…«Радостно было спускаться по длинным маршам лестницы, сознавая, что ты хорошо поработал»… «Спускаться по лестницам, зная, что хорошо поработал, – а для этого требовалось вдохновение, так же как и ДИСЦИПЛИНА, – было очень приятно: теперь я могу идти по Парижу куда захочу»… «Я чувствовал себя чрезвычайно добродетельным, потому что весь день хорошо и много работал…». О других он тоже замечает: «Мисс Стайн гордилась тем, что работает каждый день, была этим счастлива…».

Также можно привести множество фраз о голоде и бедности, которые Хемингуэй отмечает, но не тяготится ими («… мы вовсе не считали себя бедными»). «Голод хорошо дисциплинирует и многому учит…»… «Будь я проклят, если напишу роман только ради того, чтобы обедать каждый день!»

Ему ненавистны бездельники – независимо от того, где они сидят – в клоаке «Для любителей» или в кафе «Ротонда». Он ходил лишь в те кафе, где «… сидели люди, которые хорошо поработали».
Он готов круто обойтись с тем, кто мешает ему работать в любимом «Клозери де Лила» («Характер у меня был тогда очень скверный и вспыльчивый…»). Хем мог откровенно, со злостью заявить: «Катись в свою «Хижину»… «Такому подонку, как ты, всё равно, где торчать. С какой стати ты являешься именно сюда и поганишь приличное кафе?». Как великолепен Хем, когда злится: «…Его немыслимые изречения также гипнотизировали, как вопль доски, подвергающейся насилию на лесопилке»! Или о пьяном Фитцджеральде, в котором сухое вино вызвало «химические изменения, превратившие его в дурака»!!

По сути, эта книга – об ответственности художника за свой талант и о бережном отношении к нему, хотя таких слов и нет в книге Хемингуэя (он предпочитает это называть дисциплиной). Он описывает технологию творчества: «Я всегда работал до тех пор, пока мне не удавалось чего-то добиться, и всегда прекращал работу, когда знал, чтó должно произойти дальше». … «Я … научился не думать, о чём пишу, с той минуты, как прекращал работу, и до той минуты, пока на следующий день не начинал писать снова». …«…Нужно…сохранить ясность мысли до утра, когда я снова возьмусь за работу»… «Я старался придерживаться этого всегда… и это очень дисциплинировало».
То, как Хемингуэй описывает процесс «писания», творчества, напомнило мне, как каждое утро настраивался на работу мой приятель-математик: он прежде, чем сесть за стол, должен был веником подмести пол, проветрить комнату, заточить заново точилкой карандаши и постелить на стол газету (обязательно «вверх ногами», чтобы не отвлекаться на чтение). А вот как у Хемингуэя: «Синие блокноты, два карандаша и точилка (карманный нож слишком быстро съедает карандаш), мраморные столики, запах раннего утра, свежий и всеочищающий, да немного удачи – вот и все, что требовалось. А удачу должны принести конский каштан и кроличья лапка в правом кармане».
В творчестве ведь много интимного. Мой шеф-теоретик, например, не любил писать авторучкой, ни шариковой, ни перьевой: он разводил в какой-то лишь ему известной пропорции чёрные чернила «Радуга» и чёрную тушь, и писал школьной (50-60-ых гг.) ученической ручкой с пером «№11», окуная перо в пузырёк со «своими» чернилами.

Монпарнас и его кафе описаны Хемингуэем, как дворы Арбата впоследствии воспел Окуджава. Почему в 60-ые годы эта небольшая книжка Хемингуэя стала «культовой», говоря сегодняшним языком? Может, потому, что как раз перед ней прочитали мемуары Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь»? Ведь именно из них мы впервые узнали о многих художниках и персонажах парижской богемы 20-ых годов, а книга Хемингуэя дополняла эти воспоминания. Других источников не было.
Пишущую молодёжь, вероятно, вдохновляло и то, что «вот – тоже голодал, пахал, и своего добился». Свой парень! И – кто осознанно, а кто-то и нет, так как уже становилось модным – хотели походить на этого парня. Про Юлиана Семёнова уже говорил. Другой журналист-поэт-альпинист (по-сегодняшнему: бард; в то время этого слова ещё стеснялись): Юрий Визбор (мудрый, бывалый «старик» из фильма «Июльский дождь»). Может быть, ещё Ярослав Голованов... Хороший был журналист! И человек порядочный.

Вот выше я написал о прочитанном в Wikipedia: “In Christianity, a moveable feast or movable feast is a holy day – a FEAST or a FAST – ...”. А ведь FAST может переводиться двояко: не только как «пост», а и “firmly fixed; not easily moved” («жёстко закреплённый»; «не передвигаемый легко»)! Получается как бы парадокс: «Передвигаемое нечто, что невозможно переместить»! Как в песне: «движется, и не движется»…Тоже с каким-то внутренним смыслом? Может, «не движется к концу, как бы ни изменился»? Хемингуэй же пишет заключительные слова так: «Париж никогда не кончается… Мы всегда возвращались туда… как бы он ни изменился». Прямо философия, «единство и борьба противоположностей»! (А книжка-то небольшая и тонюсенькая!).

Вот, пожалуй, и всё, чем я могу поделиться на форуме в связи с книгой Хемингуэя о Париже. Тема «исперчена»?
Очевидно, если какое-то издательство планирует переиздать «Праздник…», нужно бы реставрировать его – вернуть купюры, сделать оговорки или даже исправить ошибки, о которых мы говорили на форуме. Кстати, есть ещё одна географическая «очепутка» в рассказе «Ястребы не делятся добычей» (она повторяется дважды): городишко Жуан-де-Пэн правильно называется Жуан-ле-Пэн (в оригинале: Juan-les-Pins).
С удовольствием узнаю новое о книге и о Париже, если кто-то сможет дополнить эти буквоедские изыскания.

[Camilio]

А ведь автором слов песни «Если бы парни всей Земли…» (“Si tous les gars du monde...”) является Поль Фор, «король поэтов», инициатор литературных вторников в монпарнасском кафе «Клозери де Лила», ...
Оказывается, Поль Фор «жил долго и счастливо восторженным старцем, окружённым толпой внуков, и всё ещё знаменитым».

В рассказе "Форд Мэдокс Форд и ученик дьявола" (см. "Праздник...") о Поле Форе Хемингуэй написал: "Когда-то в "Клозери де Лила" более или менее регулярно собирались поэты, и последним известным из них был Поль Фор, которого я так никогда и не прочел".

[Camilio]

Получается как бы парадокс: «Передвигаемое нечто, что невозможно переместить»! Как в песне: «движется, и не движется»…Тоже с каким-то внутренним смыслом?

«Движется и не движется» – это ведь о Ситé, сердце Парижа. Движется он себе в водах Сены, но из Парижа не уходит. Поэтому и герб Парижа – кораблик в водах Сены. «Плывёт, но не тонет».

[Juls]

Насчет сыра - мне супруг уже рассказывал, что некоторые люди предпочитают именно такой, слегка испорченный сыр с червячками. Они его просто оставляют пропадать и потом едят (не представляю как!) Насчет ресторана на улице Муфтар, муж выразил сомнение, что такой сыр могут подавать в ресторане. Хотя кто знает...

[Camilio]

Они его просто оставляют пропадать и потом едят (не представляю как!) Насчет ресторана на улице Муфтар, муж выразил сомнение, что такой сыр могут подавать в ресторане.

Уважаемая Juls! Спасибо за отклик и интересную информацию о сыре! «Они его просто оставляют пропадать и потом едят (не представляю как!)». То есть, это всё-таки не тот случай, когда сыроделы преднамеренно по какой-то технологии выращивают червячков внутри сыра, внутри каналов в нём?
А Ваш муж не мог бы рассказать, с каким сортом сыра так поступают, и в какой местности Франции (если его рассказ -- о французах и о Франции)?
«Насчет ресторана на улице Муфтар, муж выразил сомнение, что такой сыр могут подавать в ресторане». Описанная мной сценка имела место в сырной лавке, не в ресторане. Хозяин лавки оказался человеком с юмором и поэтому, возможно, решил подыграть мне, хотя про сыр с червячками, живущими в сыре (который не надо «оставлять пропадать») он мне ничего не рассказал.

[Camilio]

«…Все козлы отпущения сдохли в этой пустыне.
Слышишь звон бубенцов зараженного стада?
Томск, Челябинск, Ташкент, Верхнеудинск,
Пенза, Каинск, Самара, Курган.
Смерть в Маньчжурии – станция наша,
Логово наше последнее.
Как путешествие это ужасно!»

Чьи это стихи? Поэт – «Влас Зольников». А стихи – из его прозы. Да, из «Прозы о Транссибирском экспрессе…».

«Влас Зольников» – это Фредерик-Луи Созе, он же Фридрих-Людвиг Заузер. На днях, 1 сентября 2007 года, ему исполняется 120 лет.

А это ведь о нём писал Хемингуэй в рассказе «Форд Мэдокс Форд» (в «Празднике…»): «Когда-то в «Клозери де Лила» более или менее регулярно собирались поэты… Однако единственный поэт, которого я там видел, был Блэз Сандрар с изувеченным лицом боксера и пришпиленным к плечу пустым рукавом – он сворачивал сигареты уцелевшей рукой и был хорошим собеседником, пока не напивался, и его вранье было намного интересней правдивых историй, рассказываемых другими … В те дни мы не доверяли людям, которые не побывали на войне, а полностью мы вообще никому не доверяли, и многие считали, что Сандрар мог бы и поменьше демонстрировать отсутствие руки».

Да, «Влас Зольников» – это французский поэт Блэз Сандрар (Blaise Cendrars), он же швейцарец Фредерик-Луи Созе, если не Фридрих-Людвиг Заузер, так как его семья вела начало от немецких швейцарцев (поэт родился в кантоне Невшатель, в городе Ла-Шо-де-Фон, одном из центров швейцарской часовой промышленности).
Я тут немного напустил тумана, поскольку сам был удивлён, когда узнал, что этот персонаж из «Праздника…» Хемингуэя, оказывается, ещё в 1903-07 гг., задолго до монпарнасских вечеров в «Клозери де Лила», скитался по России и под влиянием впечатлений о пребывании в России во время русско-японской войны и революции 1905 года написал поэму «Проза о Транссибирском экспрессе и маленькой Жанне Французской».

Вот что о нём писал Н.И. Балашов в Приложениях к книге стихов Блэза Сандрара «По всему миру и вглубь мира», вышедшей в серии «Литературные пямятники» в 1974 г.: «Отец Фредерика…, потерпев банкротство, покончил с собой. Мать, брат, дед Фредерика…, мещане, неулыбающиеся, по-кальвинистски суровые, … часто лицемерные, образовывали в глазах подростка враждебный клан. Они считали будущего поэта лодырем (по триста-четыреста часов прогулов в школе за год!) и лгунишкой. Спасаясь от них, он выпрыгнул, по его утверждению, из окна пятого этажа (дом был двухэтажным), и шестнадцати лет бросился очертя голову в опасные странствия с купцом-авантюристом Роговиным по российским и центральноазийским просторам»… «Работа у Роговина, занимавшегося рискованными торговыми операциями на Дальнем Востоке, в Средней Азии, Китае, Иране, была сопряжена с лишениями и нередко с непосредственной смертельной опасностью. Эта работа была тернистее и давала больше пищи художественному воображению, чем служба «прадедушки» Эйлера в Академии наук в Санкт-Петербурге XVIII в.» (оказывается, Фредерик-Луи Созе состоял в родстве с великим Леонардом Эйлером! И не только с ним: гуманист Феликс Платтер, первым напечатавший «Христианские установления» Кальвина, друг Монтеня, – тоже его родственник. И с земляками повезло: Эдуард Жаннере-Гри, прославившийся под именем Ле Корбюзье, родился в том же 1887 году «в сотне шагов от дома Созе»)… «После скитаний по России и странам Азии, после двух плаваний в Америку… Фредерик Созе приехал в 1911 г. в Париж уже внутренне сложившимся французским поэтом, отныне выступавшим под грустным и чуть ироническим псевдонимом – Блэз Сандрар («Влас Зольников»). Блэз, т.е. Вукол (греч.: «волопас»), Власий, Блазиус, один из черырнадцати… святых, призывавшийся для охраны и лечения скота, на Руси – Влас, тоже перенявший функции языческого Велеса, «скотия Бога». Сандрар (франц. «сандр» – зола, пепел) – аналог слову «сандрье» – «зольник», человек самой нищенской профессии, выжигавший золу, занимавшийся очисткой печей, вывозом золы на свалку: Золушка в мужеском роде.»… Далее Н.И. Балашов излагает, возможно, чересчур смелую версию объяснения псевдонима: «Псевдоним должен был символизировать и пепельную грусть и испепеляющую поэта неразрывность искусства и жизни, ибо он говорил позже в своей автобиографии: «писать, это – гореть заживо, но это также – возрождаться из пепла»; а может быть, у поэта, знакомого со славянскими этимологиями, явилось желание в поэзии переспорить Золя» (!! – Camilio).

Оказывается, первая публикация Сандрара имела место в Москве у Сазонова в 1909 году («Новгородская легенда»)! В поэме «Проза о Транссибирском экспрессе и маленькой Жанне Французской» Жанна, напуганная бегом поезда в бесконечность морозной Сибири, монотонно и со страхом переспрашивает: «Блэз, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?». По Н.И. Балашову, Монмартр в Париже – это точка отсчёта, от которой Блэз Сандрар исходит в своей попытке охватить безмерность Сибири.

В Париже Сандрар сблизился с Аполлинером, супругами Делоне, Марком Шагалом, Амедео Модильяни.

Когда началась Первая мировая война, в августе 1914 г. Сандрар, «как многие иностранные художники и интеллигенты, записался добровольцем в Иностранный легион, где оказались и энтузиасты-идеалисты, и профессиональные головорезы, натренированные в колониальных войнах»… «Раненный на фронте в 1915 г., Сандрар вынужден был сам провести первоначальную ампутацию остатков правой руки, причем ни он, ни его товарищи не сообразили, что эта операция, не случись она в Иностранном легионе, могла повлечь за собой обвинение в членовредительстве и, возможно, военный трибунал»…
А когда началась Вторая мировая война, «в 1939 г. постаревший и однорукий Сандрар не подлежал мобилизации, но он все же отправляется на фронт в качестве военного корреспондента при английских войсках… Летом 1940 г. – трагическое отступление, вынужденная эвакуация на неоккупированный Юг, в Экс-ан-Прованс, гибель сына-летчика, пятилетний плен в Германии второго сына… После оккупации нацистами так называемой свободной зоны – прямой контакт с партизанами».

Из Ильи Эренбурга («Люди, годы, жизнь», Книга первая) о днях Первой мировой войны: «Случайному посетителю могло показаться, что «Ротонда» расположена в нейтральном государстве, а на самом деле «Ротонда» жила в ощущении катастрофы еще задолго до 2 августа 1914 года. В 1913 году мы все читали поэму Блеза Сандрара «Проза сибирской магистрали и маленькая Жанна». Сандрар писал: «Я видел тихие эшелоны, черные эшелоны, они возвращались с Дальнего Востока, как призраки. Мой глаз их сопровождал – фонарь последнего вагона. На станции Тайга сто тысяч раненых лежали в агонии. В Красноярске я видел лазареты. Я видел эшелон потерявших рассудок. Пожар был на всех лицах, пожар занимался во всех сердцах…».
Эренбург с симпатией пишет о Сандраре: «Удивительным человеком был Блез Сандрар! Его можно было бы назвать романтическим авантюристом, если бы слово «авантюрист» не утратило своего подлинного значения. Сын шотландца и швейцарки, замечательный французский поэт, оказавший влияние на Гийома Аполлинера, человек, узнавший все профессии, исколесивший весь мир, он был дрожжами своего поколения… Никогда я не видел его опустошенным, оробевшим, отчаявшимся.»

[Camilio]

А. Модильяни.Портрет Блэза Сандрара. 1918 г.
(К предыдущему посту)

[Juls]

Уважаемая Juls! Спасибо за отклик и интересную информацию о сыре! «Они его просто оставляют пропадать и потом едят (не представляю как!)». То есть, это всё-таки не тот случай, когда сыроделы преднамеренно по какой-то технологии выращивают червячков внутри сыра, внутри каналов в нём?
А Ваш муж не мог бы рассказать, с каким сортом сыра так поступают, и в какой местности Франции (если его рассказ -- о французах и о Франции)?
«Насчет ресторана на улице Муфтар, муж выразил сомнение, что такой сыр могут подавать в ресторане». Описанная мной сценка имела место в сырной лавке, не в ресторане. Хозяин лавки оказался человеком с юмором и поэтому, возможно, решил подыграть мне, хотя про сыр с червячками, живущими в сыре (который не надо «оставлять пропадать») он мне ничего не рассказал.

К сожалению, больше ничем помочь в освещении данного вопроса не смогу. Мой супруг очень любит сыры, но тоже не стал бы есть червячков, не знает, из какого сорта конкретно делают этот "деликатес", но явно это не организованное производство, а каприз отдельных индивидумов (по его скромному мнению). Причем, скорее всего индивидумов в возрасте, мода на такое развлечение, наверное уже прошла))

[Camilio]

"Кафэлёк... Кафэлёк..."
— “Attention aux pickpockets... Beware of pickpockets...”, – громко прочитала предполётную инструкцию на табло первая девушка.
— Поехали! – по-гагарински воскликнула вторая, когда мы тронулись… – 10 секунд полёта! Полёт проходит нормально!
— Ага-а, через 25 секунд к-а-а-а-а-к…, – первая вдруг встревоженно протянула фразу из любимого фильма советских космонавтов.
— Эттт то-о-о-о-чно…, – как на пароль потухшим голосом отозвалась вторая: тут и она заметила – в лифте, создавая «нештатную ситуацию», ехала на орбиту полная арабка в длинном чёрном платье и чадре («Открой личико, Гюльчатай!»). – А вдруг она шахидка?.. Вон толстая какая… Небось, обвязала вокруг себя … Килограмм тротила влезет!
— Сама же мечтала: увидеть Париж и – умереть…
— Ага, мечта уже сбывается…

Полёт на верхнюю смотровую площадку пока прошёл штатно. Но червь сомнения точил: ОНА же здесь… – И никуда ты с «подводной лодки» не денешься! – подумалось тоскливо. Швырнул один евро-цент в пруд внизу, чтобы, значит, согласно примете, туда, вниз, снова вернуться… Так, знаете ли, захотелось туда – обратно к людям! Вон они, родимые, со всех континентов приехали, нас на башне разглядывают, колу, фанту попивают… А ты тут рискуй…
— На миру и смерть красна! – морально поддержал внутренний голос. – Весь мир на тебя смотрит!

Но Париж своё взял: красотища! Забылись неправильные мысли. Покой пришёл… Вон все знаменитые купола… “La Coupole” только не видать…
Смотрят люди на Париж, раскинувшийся внизу, спорят на разных языках, где Монмартр, где Монпарнас… Какие-то два парня появились: вытащили из карманов парики ядовито-лиловые с немыслимыми кудряшками (ни у Анджелы Дэвис, ни у Венедиктова с «Эха Москвы» такой шевелюры нет!), надели себе на головы, достали по здоровенной сигаре и, откусив кончики, раскурили их… Просветлённые такие, протянули фотоаппарат: сфотографируй, мол, на фоне Парижа!.. Само собой! Понимаю – МЕЧТА у людей сбылась!! Побывали, наконец, в Городе Света, забрались на неё, царственную!!! Встали ребята, обнявшись, головы в шарах-париках назад запрокинули, одну ногу вперёд выдвинули, руки с сигарами ко рту поднесли… Торжественный момент, исторический день!

Тут вдруг услышал я «космонавток» рядом! По мобильнику вроде как с «ЦУПом» разговаривают – докладывают: так и так, на башню забрались, цель достигнута, настроение отличное… (уже про Гюльчатай и не вспоминают).
Дождался конца сеанса связи, подаю им свой аппарат, прошу и меня запечатлеть на фоне Парижа. Отошёл к ограждению, причесался, встал торжественный.
Щёлк! – Спасибо, – говорю, – землячки, приятно даже на Эйфелевой башне своих встретить, которые помогут всегда ... Возвращает мне девушка камеру с улыбкой и почему-то по-аглицки объясняет: девушки, мол, очень торопились, передали мне вашу камеру и просили вас сфотографировать… Тут только заметил я, что девушка-то эта не «космонавтка»! Когда ж они успели мою «Соньку» американке перекинуть и смыться?! Что ли, когда я к Парижу ближе становился?

Зашёл в почтовое отделение на башне – хотел привет родным открыткой послать, да вспомнил: я когда в Вадуце, в Лихтенштейне, был, зашёл на их почту, и там за 1,5 Евро мне в паспорт поставили большой чёрно-красный штемпель с датой. В подтверждение, что я в этом княжестве побывал. Вот, подумал, пусть мне и на башне Эйфелевой штемпель поставят, с изображением башни и датой исторической. Захотелось заиметь документальное подтверждение, что я и сюда залез, чтобы родным и друзьям потом показывать (про шахидку-то и я уже забыл).
А почтальонши ставить оттиск в паспорт отказываются, говорят: не имеем права. Только на почтовый конверт, открытку или марку. Показываю им: тут же недалеко, в вашей же Европе, ставят в паспорт штемпель за 1,5 Евро. Не верят: что, мосьё, они у Вас за это деньги взяли??!! – Да, – говорю, – и вам тоже готов уплатить! Может, заклёпку какую на башне за мой счёт обновите, мне приятно будет. Долго препирались – не хотят даже за 3 Евро! Не положено! Догадался тут я их обмануть: продайте мне марку с Эйфелевой башней!! – С башней все марки уже кончились, мосьё, остались только с коровой (!!). Купил я у них корову – чёрт с вами! – лизнул её и вклеил в паспорт рядом со штемпелем из Лихтенштейна, – давайте, гасите марку, ставьте Эйфелеву печать!! Опять сомнения у почтальонш. Снова они что-то горячо обсуждают. Потом та, что ведает печатью, махнула рукой – что с этим дурачком спорить! все эти японские туристы чокнутые! – и припечатала, наконец, к моей великой радости, тавро-штемпель на корову!!

Потом в кафе на башне зашёл (там, говорят, сама Мата Хари танцевала!). И тут снова увидел шустрых «космонавток»: ещё не приземлились, а шампанское уже пьют! Щебечут довольные, на Париж смотрят, осмысливают увиденное-ПЕРЕЖИТОЕ сегодня.
Взял кофе. Подошёл к ним, достал запасённую фляжку коньяка:
— Ну, что, девушки, – ЗА СБЫЧУ МЕЧТ?!
— ??!!!..

* * * * *
— А чегой-то твой Хемингуэй на Tour Eiffel не лазил? – спросил ехидно внутренний голос, ни одного ведь рассказа тут не написал. Вроде, в то время и шахидок не было, не мешали работать… Или далеко ходить от его лесопилки и зала танцульного?..

* * * * *
— Мосьё, Вы уже два года работаете во Франции. Пора бы и разговаривать по-французски, – укорил жандарм на паспортном контроле в аэропорту Страсбурга, листая мой паспорт.
— I`m quite agree with you!..
Он показал что-то в моём паспорте напарнику, набиравшему данные на клавиатуре. Тот напрягся, нахмурился, вгляделся в паспорт строго, и вдруг оба стали ржать! – La vache... La vache... , – ну, это я понимаю…
Вернули паспорт: – Проходите!.. Штемпель от Эйфеля – убедительнее, чем компьютерная база данных!
Спасибо тебе, коровка! Coccinelle ты моя, Coccinelle…, – я уже и французскую кличку ей придумал… Очень уменьшительную и довольно ласкательную. – Коровка, коровка! Унеси на небо, хорошо вези, мягко посади…

"Поехали!..."


La Vache... La Coccinelle...

[Camilio]

Жюль Верн над Парижем...

[Camilio]

Brasserie Lipp

По возвращении из Франции, среди стандартных вопросов с подначкой («С Эйфелевой башни плюнул?», «На Пляс Пигаль ходил?», «В Мулен Руж плясал?») всегда слышал и этот:
— Ну как, лягушек ел?
— Нет! Зато ел тартар! – обычно парировал я.
— Эт чё такое, что-нибудь татарское?
— Это фарш мясной. В сыром виде!
— ??! И… что, французы это едят?
— Ещё как!

Впервые я попробовал тартар в Сан-Диего, в Штатах («раз попал в такие тартарары, сойдёт за местное блюдо», – решил я, изучая меню), но тогда я не разобрался в своих «органолептических ощущениях», блюдо не понравилось. И когда в Париже я пришёл к «Липпу» (Brasserie Lipp, 151 boulevard St-Germain), решив отметиться в этом знаменитом ресторане, и увидел в меню «тартар», решил: «Ну, вот французы должны его готовить хорошо!», забыв, что собирался попробовать хемингуэевский картофель с уксусом, красным перцем и оливковым маслом Pommes à l`huile, упоминаемый в рассказе «На выучке у голода» в его «Празднике…»:

«Голод полезен для здоровья… Но еда тоже чудесная штука, и знаешь ли ты, где будешь сейчас обедать?
У Липпа – вот где ты будешь есть. И пить тоже.
До Липпа было недалеко, и все те места на пути к нему, которые мой желудок замечал так же быстро, как глаза или нос, теперь делали этот путь особенно приятным. В brasserie было пусто, и, когда я сел за столик у стены, спиной к зеркалу, и официант спросил, подать ли мне пива, я заказал distingue – большую стеклянную кружку, вмещающую литр, – и картофельный салат.
Пиво оказалось очень холодным, и пить его было необыкновенно приятно. Картофель не расползался и был приправлен уксусом и красным перцем, а оливковое масло было превосходным. Я посыпал салат черным перцем и обмакнул хлеб в оливковое масло. После первого жадного глотка пива я стал есть и пить не торопясь. Когда с салатом было покончено, я заказал еще порцию, а также cervelas – большую толстую сосиску, разрезанную вдоль на две части и политую особым горчичным соусом.
Я собрал хлебом все масло и весь соус и медленно потягивал пиво, пока оно не согрелось, а потом, допив его, заказал пол-литровую кружку и смотрел, как она наполнялась. Пиво показалось мне еще холоднее, чем прежде, и я выпил половину…»

Сидя у Липпа, Хемингуэй размышляет о своей новой теории: из рассказа «можно опускать что угодно при условии, если ты знаешь, что опускаешь, – тогда это лишь укрепляет сюжет и читатель чувствует, что за написанным есть что-то, еще не раскрытое…
…теперь я научился писать рассказы так, что их не понимают. Это совершенно ясно. И уж совершенно несомненно то, что на них нет спроса. Но их поймут – точно так, как это бывает с картинами. Нужно лишь время… Я напишу длинный рассказ о том, что знаю лучше всего.
К этому времени я уже расплатился, вышел и, повернув направо, пересек улицу Ренн, чтобы избежать искушения выпить кофе в «Дё Маго», и пошел по улице Бонапарта кратчайшим путём домой».

Вот это мне непонятно – какое искушение выпить кофе может появиться после полутора литров пива с картошкой?! Что-то в этом непарижское – после пива пить кофе. А может, в этом есть нечто стимулирующее? Ведь Хемингуэй, выйдя от Липпа, целенаправленно пошёл «к рабочему столу» – в кафе «Клозери де Лила», где заказал-таки café-crème и сел писать «рассказ о возвращении с войны, но война в нем не упоминалась». Опуская в рассказах то, что «и так понятно», Хем считал, что это хорошо, что он «научился писать рассказы так, что их не понимают»! К такому «непонятному» стилю письма он пришёл, разглядывая картины Сезанна, которые «научился гораздо лучше понимать, пока голодал» – научился понимать художника, но сам стал писать так, что его стали «не понимать»! Хемингуэй приблизился к Сезанну, но отдалился от сытых читателей? По его догадке, сам Сезанн, вероятно, голодал, когда работал, или забывал поесть, или, возможно, он испытывал другую форму, но – голода. То есть голод как средство, обостряющее как ВОСПРИЯТИЕ художника (в широком смысле, – любого творческого человека, artist`a), так и его способность ПЕРЕДАВАТЬ воспринятое, увиденное, осмысленное, это – творческий метод? Таково личное, эмпирическое, открытие Хемингуэя? Чёрт знает! Может, именно голод следует выбирать нынешним людям творчества, а не обострять свою психику наркотиками и алкоголем? Менее разрушительно и для самой личности, и для её творчества. С другой стороны, Хем всё равно потом спился (а ведь ругал за это Фицджеральда!)… Да и конец его, писали, не естественный, не несчастный это случай… «Голод полезен для здоровья»… Любое угнетение психики неполезно?

Говорят, с 12:00 до 14:00, когда вся Франция обедает, у «Липпа» собирается парижский политический бомонд и за обедом перекидывается мнениями (ресторан якобы – на полпути между Сенатом Франции и Национальным Собранием). В 1958 г. владелец «Липпа» Marcellin Cazas был награждён Орденом Почётного Легиона «за лучший литературный салон Парижа». Слышал, что здесь Франсуа Миттеран тайно встречался со своей тщательно скрываемой от всех дочкой. Так как здесь сиживают телезвёзды, министры, банкиры, актёры и даже президенты и короли, говорят, «если кто-то вскочит из-за стола и окликнет вас по имени, когда вы проходите мимо Brasserie Lipp, то ваше карьерное будущее гарантировано навсегда».

Я сидел в ресторане за своим тартаром и пытался угадать, кто же здесь представитель бомонда, но, наверное, нужно прожить во Франции дольше, чтобы узнавать их в лицо. Я даже известных киноактёров не заметил. Да и меня никто из-за своего стола не окликнул, хотя официант посадил меня лицом к залу, спиной к бульвару, и я видел своё отражение в зеркальной стене, у которой сидел Хемингуэй в своём рассказе…

Сказать по правде, мне тартар и у «Липпа» не понравился. То ли недостаточно кровожаден я, то ли язык мой слишком толстокож и не воспринимает тонкостей «тартарской» гастрономии. В общем, ещё раз убедился я: мне бы чего попроще – картошечки с маслом, вот то, что голодный Хем ел, «собирая хлебом все масло и весь соус» (оказывается, то, за что нас в детстве мама ругала, во Франции – нормально: сам видел, как французы корочкой хлеба вытирали на тарелке остатки блюда и отправляли корочку в рот. Мне даже сказали, что если «шеф» увидит такое, может от счастья прослезиться – значит, оценили его труды и гастрономический талант! Рассказывали, что во Франции есть обычай выходить шеф-повару в зал ресторана и спрашивать мнение гурманов о его сегодняшних блюдах. Хороший обычай! Обратная связь и – демократичное общение «кухарки» с сильными мира сего, при котором «кухарка» хоть и не управляет государством, но покровительственно, с сохранением достоинства, интересуется, раскусили ли его творчество. И, наверное, ставит двойки министрам и президентам, если они его гастрономическую идею не усекли).

А вообще – сидеть сегодня в дорогом «Липпе» и философствовать о голоде и его позитивном влиянии на творчество – это пижонство и лицемерие! (Во времена бедного Хема «Липп», похоже, не принадлежал к числу VIP-ресторанов). Стало стыдно. Я расплатился и вышел. Пошёл по бульвару Сен-Жермен, естественно, “избегая искушения выпить кофе в «Дё Маго»”, хотя я тартар не пивом запивал, а бордо. (Правильно ли сказал? Мы ведь «пьём и закусываем», а французы – «едят и запивают»).

* * * * *

В Интернете, на сайте http://www.stratsplace.com/rogov/mov...hemingway.html я обнаружил рецепт хемингуэевского Pommes à l`huile из ресторана Brasserie Lipp. Итак, «Картофель в масле под горчичным соусом»: 3 столовых ложки оливкового масла; 1 столовая ложка уксуса; 1 столовая ложка сахара; 2 зубка мелко шинкованного чеснока; 6 головок зелёного лука, только с белыми луковицами, которые нужно нарезать кубиками; 1 чайная ложка порошка горчицы; соль и перец по вкусу; 4 картофелины среднего размера; 1 столовая ложка мелко нашинкованной петрушки для украшения блюда.
В небольшой миске смешать масло, уксус, сахар, чеснок, зелёный лук, горчицу, соль и перец. Взбить, затем закрыть и оставить на 1-2 часа при комнатной температуре. В кастрюле со слегка подсоленной кипящей водой сварить картофелины, но так, чтобы они оставались ещё чуть твёрдыми (помните у Хема: «картофель не расползался…»). Вынуть их из воды и снять кожуру. Дать картофелинам остыть до комнатной температуры и нарезать ломтиками сантиметрового размера. Заправить картошку приготовленной ранее смесью, встряхнуть слегка и оставить на 1 час при комнатной температуре. Перед подачей посыпать шинкованную петрушку. К БЛЮДУ ПОДАТЬ ХЛЕБ (тот самый случай, когда хлеб – важный компонент блюда!), редиску, варёную толстую сосиску cervelas (думаю, у нас и сарделька сойдёт) и холодное пиво.

Вот так картофельный салат становится «легендарным блюдом» после упоминания его в книге Нобелевского лауреата. А наш/их salade russe «Оливье» или винегрет кто-нибудь из знаменитостей любил? Может, Рома Абрамович в армии мечтал о нём, о Винегрете?

* * * * *

Кстати, на форуме «ИнФранс» о французской кухне я обнаружил тартар не только говяжий, но и из лосося. А ИЗ МЯСА ЛЯГУШАЧЬИХ ОКОРОЧКОВ ТАРТАР ГОТОВЯТ? Если следовать традиции приготовления этого блюда, то мясо-то должно быть сырым! Представляете: есть сырую лягушку! Это почище (почище? ну, в смысле: покруче!), чем «сыр с белыми червячками», о котором мы здесь говорили раньше!! Или я до абсурда довожу французскую кухню? Гурманы на форуме есть (Москва-ква-ква?)? Кто-нибудь прояснит вопрос? Merci in advance!
Closerie des Lilas


Памятник наполеоновскому маршаллу Ney, упоминаемый в "Празднике..." Хемингуэя

[L'acacia]

Camilio, а вот еще несколько иллюстраций к вашим замечательным рассказам.

Кусочек бульвара Сен-Жермен и кафе Lipp:



На противоположной стороне – "Les Deux Magots":



В ""Les Deux Magots"", кстати, подают самый вкусный в Париже шоколад (подсказала одна русская парижанка). В след. раз непременно попробую

Слева от "Les Deux Magots" - Cafe de Flore:
(Маленький белый прямоугольник на стекле - это объявление, что кафе закрыто на реконструкцию. Во всяком случае, в июле было закрыто).

[Camilio]

L`acacia, спасибо Вам за Ваши прекрасные фотографии! У Вас они получились более резко, чем у меня (я снимал ночью, без штатива, и у меня получились недостаточно резкие снимки, но как всегда бывает у дилетанта, освоившего какой-то новый приём, на радостях хочется воспользоваться постигнутым и выложить даже не очень-то хорошие фото).
Если Вы были ещё в каких-то "хэмингуэевских" местах, может, покажете свои фото и расскажете об увиденном?
Такая же просьба и к остальным участникам форума!
Thank you again!
P.S. К сожалению, Pepino et Christiane из своего ресторана Padova (exNegre de Toulouse?) так и не ответили на моё письмо.

[L'acacia]

Camilio, относительно итальянцев. Если у вас почта на Яндексе, то очень вероятно, что письмо не прошло. Мои не проходят! Яндекс почему-то не дружит именно с wanadoo.fr. А недавно и на mail.ru началась та же петрушка. Может быть, завести ящик на том же wanadoo.fr (или на yahoo.com, к примеру), и продублировать письмо оттуда? Извините, что сразу не предупредила.

[L'acacia]

Если Вы были ещё в каких-то "хэмингуэевских" местах, может, покажете свои фото?

Camilio, сейчас покажу. Только вы уж, пожалуйста, больше не вгоняйте меня в краску комплиментами относительно снимков - при дефиците времени снимать пришлось левой ногой на бегу , еще и дождь шел. Да и свои фотографии не ругайте – у нас тут не фотоконкурс, все иллюстрации ценны Главное, что свои. А представится случай – обязательно снимем и что-нить более художественное

Заманчиво, конечно, пройтись по стопам Хемингуэя в Париже, но в этот раз именно такой задачи не было. Вот что еще попало в кадр:

Книжная лавка "Шекспир и компания":





Хоть это и не то самое место, куда приходил Хемингуэй (магазин-библиотека Сильвии Бич, как известно, располагался на улице Одеон, 12), тем не менее, дух и традиции здесь сохранились, да и возрождена лавка была с благословения прежней хозяйки. Вот уже 56 лет "Шекспир и компания" располагается на набережной Сены, почти напротив Нотр-Дама. А лавка на Одеон,12 была закрыта в 1941 году - после того, как хозяйка отказалась продать немецкому офицеру последний экземпляр "Поминок по Финнегану". Сильвия Бич провела шесть месяцев в лагере в Виттеле, затем вернулась в Париж. Все книги и материалы оказались в сохранности, но магазин она больше так и не открыла В 1951 году лавку под этим названием с разрешения Сильвии Бич открыл в другом месте Парижа, на rue de la Bûcherie, 37., американец Джордж Уитмен. Сейчес ему 91 год, и он по прежнему остается ее владельцем. И, как и в прежние времена,, принимает у себя молодые таланты, которые нуждаются в помощи, предоставляя им кров и стол. "Я называю этот отель перекати-поле, - говорит Уитмен. - Я обычно оставляю тут людей на неделю и наблюдаю, как они себя ведут. Я могу позволить им остаться и дольше. Один человек жил у меня пять лет..." (Здесь - подробнее)

"Я оставляю потомкам не обширные владения, а только мою старую лавку с окнами на собор Парижской Богоматери - всем на радость. Я могу уйти, не оставив адреса, но для тех, кого я знаю, я навсегда останусь здесь и буду незримо присутствовать среди вас, продолжая свое странствие вокруг света". Джордж Уитмен. (Оригинальная цитата - здесь )

[L'acacia]

Кстати, о штемпелях .
Если вы купите книгу в магазине "Шекспир и компания", вам поставят на нее штамп, подтверждающий, что книга куплена именно в этой лавке. (Узнала об этом, только вернувшись из Парижа ).

[Camilio]

L`acacia, спасибо за снимки и ссылки про лавку "Шакеспеара", как его называл Маяковский! Да, в этой лавке продают книги, на которые продавец по вашей просьбе может поставить печать, что она куплена в лавке "Shakespeare and Company", при этом на оттиске будет также значиться: Sylvia Beach Whitman Foundation; Kilometer Zero Paris. Я сам купил там 5-6 книг, включая оригинал "A Moveable Feast", то есть на английском языке, уже упоминавшийся здесь на форуме.
А начало координат в Париже, от которого отсчитываются все расстояния во Франции (и "Kilometer Zero" в том числе), находится перед собором Нотр-Дам (там есть такой металлический диск диаметром где-то в метр, и есть у туристов поверье: если поелозить на этом диске пятой точкой или хотя бы посучить ногами, то обязательно снова приедешь в Париж).
Продавец в лавке, с которым я разговорился о старом адресе знаменитой лавки, меня очень удивил: оказалось, он никогда не был на рю Одеон, 12! Он переспросил: "Что, там есть и мемориальная доска?!" Очень это по-американски! ("Колизей? Да у нас в Коннектикуте свой есть, только лучше и гораздо больше!!"). Удивил также тем, что заговорил на довольно чистом русском языке! Учил его, говорит, в Оксфорде (ну да, туда сейчас много россиян перебралось!). Был доволен произведённым на меня впечатлением.
Меня также удивил вид внутри лавки: среди рядов с книгами стояла кровать, застеленная как-то по-общажному небрежно; наверное, там действительно живут бродяги-студенты из США, приезжающие в Париж. Да и сами полки и полы/стены были какие-то "домашние" (что-то неказисто прибито, полы скрипят) – я сразу вспомнил квартиры старых "книжных червей". Да и то, как дружелюбно и по-семейному разговаривал с покупателями продавец, напомнило мне букинистический магазин, существовавший в Москве в 60-70-ые годы напротив Детского Мира – там был продавец, с которым все здоровались, и который помнил, кто какими книгами интересуется, и часто пришедшему он говорил: "У меня для Вас что-то есть!" и радовал пришедшего какой-то находкой.

Спасибо, что предупредили о плохой связи Яндекса с wanadoo.fr ! Да, я пользуюсь именно Яндексом (по-моему, это довольно приличная служба, и 4-5 лет назад никаких проблем ещё не было). Попробую поступить по Вашему совету. Зачем это делаю? Толком и не объясню! В свободную минуту разглядываю карту Парижа и "хожу" по его улочкам.

[L'acacia]

Попробую поступить по Вашему совету. Зачем это делаю? Толком и не объясню!

Есть вещи, которые и не нужно объяснять

А Яндекс, действительно, всегда работал нормально, это его за последний год переклинило.

В свободную минуту разглядываю карту Парижа и "хожу" по его улочкам.

Понимаю

[Allin]

Слева от "Les Deux Magots" - Cafe de Flore:
(Маленький белый прямоугольник на стекле - это объявление, что кафе закрыто на реконструкцию. Во всяком случае, в июле было закрыто).

Позавчера было открыто.

[Camilio]

Из рассказа «Обманная весна» (см. «Праздник…» Хемингуэя): «Весной я обычно работал рано утром, когда жена еще спала… Пастух гнал по улице стадо коз, играя на дудке, и женщина, которая жила над нами, вышла на тротуар с большим кувшином. Пастух выбрал черную козу с набухшим выменем и подоил её прямо в кувшин, а его собака тем временем загнала остальных коз на тротуар. Козы глазели по сторонам и вертели головами, как туристы (!!! – Camilio). Пастух взял у женщины деньги, поблагодарил её и пошел дальше, наигрывая на своей дудке, а собака погнала коз, и они затрусили по мостовой, встряхивая рогами…
Я решил выйти на улицу и купить утреннюю программу скачек. Даже в самом бедном квартале можно было найти по крайней мере один экземпляр, но в такой день программу следовало купить пораньше. Я нашел её на углу улицы Декарта и площади Контрэскарп. Козы спускались по улице Декарта, а я глубоко вдохнул утренний воздух и быстро зашагал обратно, чтобы поскорее подняться к себе и закончить работу.»

Сейчас трудно себе представить, что в самом Париже (!!!), в районе площади Контрэскарп по утрам запросто гоняли стадо коз и люди выходили из домов, чтобы купить козьего молока. А вот угол улицы Декарта и площади Контрэскарп, где Хемингуэй купил программу скачек, можно посмотреть на фотографиях, сделанных Борисом Карповым (я уже ссылался на эти его фото, но сейчас я могу их и выложить на форуме – наконец-то научился это делать!).
На этих же фото видно кафе «У любителей», куда Хемингуэй не ходил, так как это была «клоака, которую никто не откачивал».







Из романа Хемингуэя «И восходит солнце» (Книга вторая, Глава восьмая): «Мы перешли мост и поднялись по улице Кардинала Лемуана. Подъем был крутой, и мы шли пешком до самой площади Контрескарп. Свет дугового фонаря падал сквозь листья деревьев, а под деревьями стоял готовый к отправлению автобус. Из открытых дверей кафе «Веселый Негр» доносилась музыка. В окно кафе «Для любителей» я увидел длинную, обитую цинком стойку.»
Вывеску этого самого кафе «Веселый Негр» (“AU NÈGRE JOYEUX”) также можно увидеть на фото Бориса Карпова, снятом им во время прогулки по улице Муфтар (если станете лицом к кафе «Для любителей» (“Café des Amateurs”, сегодня – “Café Delmas”), то кафе «Веселый Негр» будет по левую руку):



Спасибо Борису Карпову за возможность проиллюстрировать строки из Хема! Может, кто из наших форумчан, гуляя по улицам Муфтар, Декарта, Кардинала Лемуана и площади Контрэскарп, вглядевшись в эти углы, дома, часы и вывески («вертя головами, как туристы»), чётче увидят «среду», описываемую в рассказах или романе, от мысли, что вот именно здесь каждый день и проходил Хемингуэй. Подобная конкретность и «привязка к местности», мне кажется, помогают чтению книг.

[Camilio]

Я тут уже упоминал начало координат Парижа и всей Франции – оно находится перед Собором Нотр-Дам. Когда я впервые оказался у отметки в виде диска, застал рядом с ней двух студентов Новосибирского университета. Глядя на центральный портал Собора, они размышляли: где среди статуй апостолов находится фигура Иуды? «Он должен стоять где-нибудь с краю – всё-таки он не самый хороший апостол… предатель ведь», – предположил один из парней. «Он должен быть самый некрасивый и противный» – высказал свою версию второй. Подошли ближе (я тоже увлёкся поисками), стали мы втроём вглядываться в лица двенадцати апостолов. Да нет, вроде бы у всех выражения возвышенные, благостные, не определить никак. Мы и физиономистами оказались плохими, и образования в духовной сфере нам не хватило (как выяснилось, все мы физики, то есть «стихийные материалисты»). В общем, не выявили мы Иуду.

Через полгода я снова оказался возле Нотр-Дам. Кажется, это была Пасха, люди выходили из храма после службы и снова становились перед Собором, рассматривая детали фасада. Вспомнив о наших с новосибирцами безуспешных поисках Иуды, я организовал уже «международный розыск» предателя, стал спрашивать у стоявших рядом туристов из разных стран: который из апостолов – Иуда? Люди вовлеклись в поиски, толпа стала увеличиваться, но прогресса не было. Оказалось, что и верующие люди (я уже нарушил правила хорошего тона и стал интересоваться, верующие ли они) не могли указать на Иуду среди апостолов. Поиски уже перешли на более высокий уровень – на аркаду с 28 статуями, и продолжались там, пока их не пресек подошедший перуанец: «да вы что, ребята, это же короли Израиля! Не там ищете, не место ему там!» Перуанец энергично вернул всех снова к центральному порталу с 12 статуями, но и он не смог идентифицировать Иуду (вот ведь какое свойство у этого апостола – его даже настоящий католик не распознал!). Так, вероятно, и стоит он там неразоблачённый!!

Вот я и хочу спросить у грамотных наших форумчан: где находится статуя Иуды в центральном портале Собора Парижской Богоматери? Помогите найти.

[kleana]

Вот я и хочу спросить у грамотных наших форумчан: где находится статуя Иуды в центральном портале Собора Парижской Богоматери? Помогите найти.

Уважаемый Camilio, с огромным интересом читаю ваши истории. Меня тоже заинтересовал вопрос о статуи Иуды на портале Собора Парижской богоматери. И вот что я нашла во всемирной сети.

Голову царя Иудейского нашли в куче мусора
Необычная выставка, на которой представлены только головы памятников, открылась в Нью-Йорке.
Фрагменты когда-то были частью скульптурных композиций.
Теперь это единственное, что уцелело от старинных произведений.
Созданная в XIII веке статуя Царя Иудейского когда-то украшала Собор Парижской Богоматери. Памятник был разбит во время Великой французской революции. Голову скульптурного царя около 30 лет назад случайно нашли в куче мусора. Теперь этот фрагмент занял достойное место в коллекции.
http://bayki.com/info/34320

[Вешалка]

Не уверена в серьезности источника, но все-таки цитирую:
"Апостолы центрального портала Нотр-Дам

С каждой стороны портала 6 статуй, представляющих апостолов. Однако, скажете вы мне, не принято изображать Иуду на фронтоне церквей, так как он выдал Христа! Поэтому его и заменили апостолом Павлом (на фотографии слева)."
http://membres.lycos.fr/osalle/ndpar...te/apotres.htm

В другом источнике говорится, что после смерти Иуды двенадцатым учеником Христа был избран жеребьевкой (!) Маттиас, хотя это, конечно, не значит, что на портале он, а не Павел:http://perso.orange.fr/symbuli/mytho...nt_apotres.htm

[Camilio]

kleana, спасибо за сообщение. Похоже, оно – о тех разбитых в 1793 году статуях царей Израиля и Иудеи, фрагменты которых (головы) можно увидеть сегодня в Париже, в Отеле Клюни, в Музее средневекового искусства. Реставрированные статуи царей (их 28) снова стоят на Галерее Царей высоко на фасаде.
А я спрашиваю о статуе апостола Иуды – он стоит среди других 11-ти своих «собратьев» относительно невысоко – метра 2-3 от уровня площади, на центральном портале (6 статуй слева и 6 статуй справа от фигуры Христа; как будто, их революционная толпа не тронула?).
Вот на «Тайной Вéчере» Леонардо да Винчи Иуда – четвёртый слева или третий от Христа влево, если смотреть на фреску (то есть третий по правую руку Христа). А где же Иуда на портале Notre-Dame de Paris?

Вот то, что сообщает Вешалка, видимо, проливает свет на эту загадку, которая, оказывается, сложнее, чем нам представлялось. И интереснее! Спасибо ребятам из Новосибирска! Академгородок всегда славился аналитическими мозгами и умением поставить задачу!
А Вам, Вешалка, – специальное спасибо за раскопки и найденное объяснение!! Наверняка теперь наши туристы, рассматривая фасад Нотр-Дам, будут "чисто конкретно" рассматривать и фигуры апостолов! Спасибо Вам!!