Париж Хемингуэя и не только...

[Camilio]

Помнится, при первом чтении «Праздника…» я удивился: где это видано, чтобы автор в качестве эпиграфа брал свои же собственные слова? Нет, конечно, кто из нас в школе не грешил, когда к сочинению требовался эпиграф – сами выдумывали красивую фразу, а в скобках писали, например: «древняя туркменская пословица» – разве училка их все знает? [Был и такой шедевр: «Человек без мечты – что Пьер Безухов» (народная мудрость)].

Сегодня-то я знаю, что название книге дала Мэри Хемингуэй, уже после смерти Эрнеста. Вероятно, и эпиграф подобрала она же из какого-то письма мужа другу.

В эпиграфе – ключевая фраза: «… где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж – это праздник, который всегда с тобой» (“... wherever you go for the rest of your life, it stays with you, for Paris is a moveable feast”).

“A Moveable Feast”. «Передвигаемый (переезжаемый) праздник»? Переводчики дали очень красивое название русскому переводу книги: «Праздник, который всегда с тобой»! Слава богу, не «подвижной праздник», как даётся в Оксфордском словаре (The Oxford Russian Dictionary, Oxford University Press 1993, page 822) перевод словосочетания “moveable feast”. Но из того же словаря одно из значений “moveable” – «способный взволновать». То ли это дополнительное значение слова, то ли неудовлетворённость от «переезжаемого праздника» (понятно, что куда бы ты не уехал, повидав Париж, он в твоей памяти и сознании переедет с тобой), но что-то заставило заглянуть в другой оксфордский словарь (A.S. Hornby, Oxford Student`s Dictionary of Current English, Oxford University Press 1984) и «народную» энциклопедию Wikipedia, и я не пожалел!

По Hornby: “movable” – не только тривиальное 1. that can be moved; но и 2. varying in date: Christmas is fixed but Easter is a movable feast. Вон оно что! Это словосочетание (“moveable feast”), оказывается, взято из христианского календаря! И означает оно христианский праздник, дата которого смещается (в данном примере – это Пасха).
Согласно Wikipedia, в христианстве помимо праздников с фиксированной датой в календаре (они перечислены), существуют и праздники, сдвинутые относительно Пасхи до или после неё на определённое (постоянное) количество дней. А поскольку дата Пасхи ежегодно изменяется по сложной формуле, то в календаре передвигаются и эти «перемещаемые праздники». В Wikipedia перечислены следующие “moveable feasts” (тут я оговорюсь: так как я человек нерелигиозный, и в христианстве мало что понимающий, возможно, следуя энциклопедии Wikipedia, ниже приведу католическую версию праздников; не знаю, сохраняются ли эти сдвиги в православии или протестантизме):
1) Mardi Gras (Масленица) – за 47 дней до Пасхи;
2) Ash Wednesday (Первый день Великого Поста) – за 46 дней до Пасхи;
3) Easter (Пасха) – дата, вокруг которой располагаются остальные даты;
4) Ascension Day (Вознесение) – спустя 40 дней после Пасхи;
5) Pentecost (Пятидесятница) – спустя 50 дней после Пасхи;
6) Corpus Christi (Праздник тела Христова) – спустя 60 дней после Пасхи;
7) праздничные дни некоторых важных дней святых, если «перемещаемый праздник» попадает слишком близко к их обычным датам.

Но самое замечательное следовало из следующих фраз в Wikipedia: “In Christianity, a moveable feast or movable feast is a holy day – a FEAST or a FAST – ...”. [«В христианстве «перемещаемый праздник» – это священный день – ПИР или ПОСТ –…» (здесь и далее выделено мной, Camilio)]. Какая метафора! Ведь во всей книге Хемингуэя – две главные темы: страстное желание творить (ПИР духа! – спасибо Михал Сергеичу за введённые в оборот не только «перестройку» и «судьбоносность», но и это словосочетание) и голод (ПОСТ). Творчество в условиях голода и холода – вот ведь о чём в каждом рассказе Хемингуэя. Он оставляет работу журналиста, чтобы писать, хотя при этом и вынужден голодать («С тех пор как я бросил журналистику, я ничего не зарабатываю»… «Ах ты, чертов нытик… – сказал я себе. – Ты бросил журналистику по доброй воле»).
«Хорошо поработал» – главное его утешение. «…Я был уверен, что рассказ получился очень хороший…» – и тогда у Хема «дождь портил только погоду, а не жизнь»... «…Единственное, что могло испортить день, – это люди…»…«Тогда я верил, что работа – лучшее лекарство от всех бед, как верю в это и сейчас»… «Того, кто работает и получает удовлетворение от работы, не огорчает нужда»…«Радостно было спускаться по длинным маршам лестницы, сознавая, что ты хорошо поработал»… «Спускаться по лестницам, зная, что хорошо поработал, – а для этого требовалось вдохновение, так же как и ДИСЦИПЛИНА, – было очень приятно: теперь я могу идти по Парижу куда захочу»… «Я чувствовал себя чрезвычайно добродетельным, потому что весь день хорошо и много работал…». О других он тоже замечает: «Мисс Стайн гордилась тем, что работает каждый день, была этим счастлива…».

Также можно привести множество фраз о голоде и бедности, которые Хемингуэй отмечает, но не тяготится ими («… мы вовсе не считали себя бедными»). «Голод хорошо дисциплинирует и многому учит…»… «Будь я проклят, если напишу роман только ради того, чтобы обедать каждый день!»

Ему ненавистны бездельники – независимо от того, где они сидят – в клоаке «Для любителей» или в кафе «Ротонда». Он ходил лишь в те кафе, где «… сидели люди, которые хорошо поработали».
Он готов круто обойтись с тем, кто мешает ему работать в любимом «Клозери де Лила» («Характер у меня был тогда очень скверный и вспыльчивый…»). Хем мог откровенно, со злостью заявить: «Катись в свою «Хижину»… «Такому подонку, как ты, всё равно, где торчать. С какой стати ты являешься именно сюда и поганишь приличное кафе?». Как великолепен Хем, когда злится: «…Его немыслимые изречения также гипнотизировали, как вопль доски, подвергающейся насилию на лесопилке»! Или о пьяном Фитцджеральде, в котором сухое вино вызвало «химические изменения, превратившие его в дурака»!!

По сути, эта книга – об ответственности художника за свой талант и о бережном отношении к нему, хотя таких слов и нет в книге Хемингуэя (он предпочитает это называть дисциплиной). Он описывает технологию творчества: «Я всегда работал до тех пор, пока мне не удавалось чего-то добиться, и всегда прекращал работу, когда знал, чтó должно произойти дальше». … «Я … научился не думать, о чём пишу, с той минуты, как прекращал работу, и до той минуты, пока на следующий день не начинал писать снова». …«…Нужно…сохранить ясность мысли до утра, когда я снова возьмусь за работу»… «Я старался придерживаться этого всегда… и это очень дисциплинировало».
То, как Хемингуэй описывает процесс «писания», творчества, напомнило мне, как каждое утро настраивался на работу мой приятель-математик: он прежде, чем сесть за стол, должен был веником подмести пол, проветрить комнату, заточить заново точилкой карандаши и постелить на стол газету (обязательно «вверх ногами», чтобы не отвлекаться на чтение). А вот как у Хемингуэя: «Синие блокноты, два карандаша и точилка (карманный нож слишком быстро съедает карандаш), мраморные столики, запах раннего утра, свежий и всеочищающий, да немного удачи – вот и все, что требовалось. А удачу должны принести конский каштан и кроличья лапка в правом кармане».
В творчестве ведь много интимного. Мой шеф-теоретик, например, не любил писать авторучкой, ни шариковой, ни перьевой: он разводил в какой-то лишь ему известной пропорции чёрные чернила «Радуга» и чёрную тушь, и писал школьной (50-60-ых гг.) ученической ручкой с пером «№11», окуная перо в пузырёк со «своими» чернилами.

Монпарнас и его кафе описаны Хемингуэем, как дворы Арбата впоследствии воспел Окуджава. Почему в 60-ые годы эта небольшая книжка Хемингуэя стала «культовой», говоря сегодняшним языком? Может, потому, что как раз перед ней прочитали мемуары Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь»? Ведь именно из них мы впервые узнали о многих художниках и персонажах парижской богемы 20-ых годов, а книга Хемингуэя дополняла эти воспоминания. Других источников не было.
Пишущую молодёжь, вероятно, вдохновляло и то, что «вот – тоже голодал, пахал, и своего добился». Свой парень! И – кто осознанно, а кто-то и нет, так как уже становилось модным – хотели походить на этого парня. Про Юлиана Семёнова уже говорил. Другой журналист-поэт-альпинист (по-сегодняшнему: бард; в то время этого слова ещё стеснялись): Юрий Визбор (мудрый, бывалый «старик» из фильма «Июльский дождь»). Может быть, ещё Ярослав Голованов... Хороший был журналист! И человек порядочный.

Вот выше я написал о прочитанном в Wikipedia: “In Christianity, a moveable feast or movable feast is a holy day – a FEAST or a FAST – ...”. А ведь FAST может переводиться двояко: не только как «пост», а и “firmly fixed; not easily moved” («жёстко закреплённый»; «не передвигаемый легко»)! Получается как бы парадокс: «Передвигаемое нечто, что невозможно переместить»! Как в песне: «движется, и не движется»…Тоже с каким-то внутренним смыслом? Может, «не движется к концу, как бы ни изменился»? Хемингуэй же пишет заключительные слова так: «Париж никогда не кончается… Мы всегда возвращались туда… как бы он ни изменился». Прямо философия, «единство и борьба противоположностей»! (А книжка-то небольшая и тонюсенькая!).

Вот, пожалуй, и всё, чем я могу поделиться на форуме в связи с книгой Хемингуэя о Париже. Тема «исперчена»?
Очевидно, если какое-то издательство планирует переиздать «Праздник…», нужно бы реставрировать его – вернуть купюры, сделать оговорки или даже исправить ошибки, о которых мы говорили на форуме. Кстати, есть ещё одна географическая «очепутка» в рассказе «Ястребы не делятся добычей» (она повторяется дважды): городишко Жуан-де-Пэн правильно называется Жуан-ле-Пэн (в оригинале: Juan-les-Pins).
С удовольствием узнаю новое о книге и о Париже, если кто-то сможет дополнить эти буквоедские изыскания.