Чукча-читатель

[Vishenka]

Я читаю сейчас мемуары Эммы Герштейн, ужасно медленно получается, потому что одновременно читаю другую книгу. Я как-то чувствую себя так, как будто я последний человек на этой грешной земле, читающий эту интересную и доходчивую книжку. Многими людьми она воспринимается как антидот к воспоминаниям Надежды Мандельштам: вот здесь Надя ошиблась, а там она нахально врет (слова подбираются мягче, спасибо автору, но суть остается). Мне Герштейн, несмотря на такую прямую полемичность, никак не отменяет ценность мемуаров Надежды Яковлевны. Меня они в свое время поразили. Я после чтения Мандельштам сестре, сочувствующей моим проблемам, сказала: "Я чувствую себя счастливой в своем мещанском болоте по сравнению с ней".
Справедливости ради надо сказать, что у меня отсутствует этническая составляющая негодования по поводу мемуаров Надежды Яковлевны. Известно, что в конце жизни она приняла христианство и установила тем самым прецедент. Виктория Мунблит, о которой я говорила в другой теме, вменяет Мандельштам в вину то, что Галич, Бродский и многие другие менее известные приняли то же решение, вместо того, чтобы держаться веры праотцев. Однако ведь был и Пастернак, достаточно самостоятельно мыслящий и умерший христианином. Причем Пастернак слушал в молодости в университете в Германии курс еврейского философа и приводил отрицательное высказывание своего отца о нем (отец, навещая сына, прослушал одну лекцию).
Мунблит попросили объяснить, почему в 60-х в советской еврейской интеллигентской среде христианство превалировало над иудаизмом. Ей кажется, что это объясняется эстетически: красота икон, богослужения. Зачем-то она вспомнила дзен-буддизм, который получил в 60-х в СССР мощную подпитку: во Всемирке напечатали Акутагаву, хайку, Куросава в кино, Хокусай в репродукциях. Как бы по ее мысли это уводило в сторону от иудаизма.
У Герштейн есть подробный рассказ о воронежском знакомом Мандельштамов, С.Б. Рудакове. Рассказ этот сильно не совпадает в деталях с тем, что говорит о том же Надежда Яковлевна. Однако он важен, поскольку именно его, Рудакова, выбрали хранителем двух архивов - Мнадельштама и Гумилева. Рудаков погиб на фронте в штрафбате за свою доброту (имея доступ в качестве инструктора к бланкам украл один из них в военкомате и написал знакомому, смертельно боящемуся передовой, отсрочку). Архивы оказались в руках его вдовы, Лины Семеновны Финкельштейн-Рудаковой, которая писала диссертацию по каким-то психотехническим методам. Направление закрыли, она обнаружила себя вдовой, равотающей в раённой библиотеке с 12 до 8 вечера. НКВД вызывало ее на допросы в связи с деятельностью ее мужа - напугали до смерти. Архивы она хранила десятилетия. Потом начала понемногу распродавать - это восстанавливает события Герштейн. Надежде Яковлевне и Анне Андреевне сообщила, что после вызовов в НКВД испугалась и сожгла в печи.
Рудаков, ее муж, писал сам стихи и серьезные текстологические, литературоведческие работы, несмотря на отсутствие образования. Завещал ей свои работы напечатать в последнем письме, написанном перед тем самым последним боем, в котором погиб. Она этого не выполнила. Сколько же таких жен, которые выполнили! Вдова Бухарина Ларина, Е.С. Булгакова, та же Н.Я. Мандельштам. И какие жуткие времена.