Париж Хемингуэя и не только...

[Camilio]

В ссылке к сообщению, присланному Ильёй.33, в Гардиан (http://www.guardian.co.uk/books/2009...failed-kgb-spy ) упоминается появление «новой, улучшенной версии мемуаров Хемингуэя “A Moveable Feast”....

На сайте http://www.nwanews.com/adg/National/263040/ размещена публикация Мотоко Рича (Motoko Rich) из “The New York Times”, датированная 28 июня 2009 г.: «Внук редактирует мемуары Хемингуэя» (“Grandson edits Hemingway memoir”). Мне она показалась любопытной, и я перевёл её для нашего “community”.

В мемуарах Эрнеста Хемингуэя “A Moveable Feast” («Праздник, который всегда с тобой» – Camilio) о его ранних днях жизни в Париже, опубликованных после его смерти, помимо колких портретов Ф. Скотта Фицджеральда и Гертруды Стайн, дана душераздирающая картина супружеской измены.

Последний рассказ “There Is Never Any End to Paris” («Париж никогда не кончается» – Camilio) – грустные воспоминания о Хэдли Ричардсон, первой жене Хемингуэя, которую писатель бросил и ушёл к её лучшей подруге. Эта подруга, Полин Пфейффер, изображена как какая-то коварная хищница, и то, что Хемингуэй влюбился в неё, – подано как его «несчастье».

После издания книги оказалось, что эта история столь же скандальна, как и сплетни в ней, и она стала чем-то вроде поля битвы многих поколений (Хемингуэев – Camilio) за трактовку бурной романтической истории автора.

Первое посмертное издание “A Moveable Feast”, опубликованное в издательстве Скрибнера в 1964 году, редактировала Мэри Хемингуэй, четвёртая и последняя жена писателя, она составляла книгу из неоконченных рукописей. Она сложила последний рассказ, касающийся распада первого брака Хемингуэя и начала его отношений с Полин, выстроив его из тех частей книги, на которые Хемингуэй указывал как на нежелательные для включения в книгу.

В начале следующего месяца издательство Скрибнера (сейчас типография Simon & Schuster) публикует новое издание книги, которая называется «восстановленным изданием» ("the restored edition"), и на этот раз она отредактирована Сином Хемингуэем (Sean Hemingway), внуком Хемингуэя и Пфейффер. Среди корректуры, которую он сделал, – удаление из книги части последнего рассказа и помещение её в приложении, дополнение отрывками из рукописи Хемингуэя, которые, как надеется Син, изобразят его бабушку в более сочувственном свете.

«Я думаю, это издание нужно, чтобы честно поправить записи», – сказал Син Хемингуэй, которому 42 года. Он говорит, что Мэри убрала строки об угрызениях совести Хемингуэя и о том счастье, которое он испытывал, и о его очень противоречивых взглядах на конец его брака».

Учёным ясно, что это новое издание не следует рассматривать как окончательное. «Эта книга не может стать неприкосновенным текстом», – сказала Энн Дуглас, профессор литературы Колумбийского университета, добавив, что «окончательный текст невозможен, так как такового нет».

Действительно, учёные и любители давно знали, что в период, предшествующий самоубийству в 1961 году, Хемингуэй не рассматривал свои парижские мемуары законченными. Он написал письмо своему издателю Чарльзу Скрибнеру, что «их нельзя публиковать в том виде, в каком они существуют, и что у них нет конца».

Но в очерке, который Мэри написала в мае 1964 года для “The New York Times Book Review”, она сказала, что Хемингуэй «должно быть, рассматривал книгу законченной». Вместе с Гарри Брагом, редактором Скрибнера, она составила рукопись, изменив порядок следования нескольких рассказов и добавив другие рассказы, которые, как считал Хемингуэй, не следует включать в книгу.

Во фрагментах набросков для введения, которое Хемингуэй так и не закончил, он писал, что хотел оставить часть этого материала «для начала другой книги», книги, которая стала бы хроникой «невероятного счастья», которое он имел с Полин.

Но Хемингуэй совершил самоубийство прежде, чем написал эту книгу. Син, помощник куратора в Музее искусств «Метрополитен», который до того редактировал антологии рукописей Хемингуэя о войне и охоте, работал с рукописями, которые сегодня хранятся в Лаборатории президента Джона Ф. Кеннеди и Музее в Бостоне. Его новое издание, которое появится в книжных магазинах уже на этой неделе, состоит из 19 рассказов, которые Хемингуэй хотел включить – в том порядке, который он сам установил (Camilio: в первом издании, подготовленном Мэри в 1964 году, – 20 рассказов).

Син говорит, что он проверил редакцию первого издания и восстановил абзацы, которые, как он считает, представляют отношения его бабушки с Хемингуэем в бóльших нюансах и более правдиво. Син говорит, что, поступая так, он чувствует, что восстанавливает текст ближе к варианту, который хотел иметь дед.

Новая версия появления Полин в жизни Хемингуэя, теперь называемая «Рыба-лоцман и богачи», показывает, что Хемингуэй принимает на себя больше ответственности за разрыв с Хэдли. «Для девушки обманывать свою подругу было ужасной вещью, но это было моей виной и слепотой – что это не оттолкнуло меня», – пишет Хемингуэй в новом издании. «Будучи вовлечённым в это и влюбившись, я принял всю вину за это на себя и жил с угрызениями совести».

Патрик Хемингуэй, дядя Сина, сказал, что ему любопытно, есть ли ещё материалы о его матери. «Я считал, что первое издание было просто ужасно в отношении моей матери», – сказал Патрик по телефону из своего дома в Боземане, штат Монтана.

Ему было приятно увидеть, что новое издание напоминает читателям, что его отец был действительно счастлив с Полин. «Он был более человечен и меньше занят самооправданием», – сказал Патрик.

[Elnast]

Камилио, спасибо за перевод.

Ну, не знаю, не знаю...
А почему бы не рассматривать "Праздник", как просто художественное произведение, а не средство восстановления справедливости? Если все потомки знаменитых писателей будут публиковывать свои версии неоконченных трудов дедов, во что превратятся наши любимые книги?
Хоть в "Праздник..." и вошли "не желательные к публикации" рассказы, они были написаны самим Хемом. И, наверное, были написаны первыми. Возможно, позже Хэмингуэй посчитал, что такие мемуары "некрасивы" по отношению к Полин. И, будучи, настоящим мужчиной, решил взять всю ответственность на себя. Но как мы с детства знаем "первое спонтанное слово дороже, обдуманного второго".
Почему Мэри Хемингуэй составила книгу именно так? Может последняя жена писателя, знала, что на самом деле думает о событиях минувших лет ее муж? Есть версия, что Мэри из ревности решила выставить Полин в черном свете. Но по логике-то четвертая жена должна ревновать больше к третьей, а не ко второй. Или уже тогда ко всем предыдущим.
А вообще, наверное, ценители творчества Хемингуэя не должны быть против выхода новой книги. Ведь это поднимает интерес к творчеству Хэма. Скандальная реклама, как известно, самая эффективная. Она заставит не только прочесть новый вариант, но и перечитать старый. А заодно и еще парочку произведений.

А что Вы сами об этом думаете, Камилио?

[Elnast]

"Во фрагментах набросков для введения, которое Хемингуэй так и не закончил, он писал, что хотел оставить часть этого материала «для начала другой книги», книги, которая стала бы хроникой «невероятного счастья», которое он имел с Полин.

Но Хемингуэй совершил самоубийство прежде, чем написал эту книгу"

Может, если бы Хемингуэй прожил еще лет 15 он, будучи джентльменом, написал бы по книге о каждой из своих жен?
Теперь о Полин мы все таки кое-что прочтем.
Кое-что узнаем и о его третьей жене Марте. Недавно в одном из кинопорталов нашла такую информацию:

"Джиллиан Андерсон (известная российскому зрителю по сериалу "Секретные материалы" ) сыграет главную роль в байопике про легендарную женщину военного корреспондента Марту Геллхорн, освещавшую военные конфликты, начиная с Испанской Гражданской войны и заканчивая Вьетнамской войной. Также богатая на события жизни Геллхорн, нашедшая отражение в многочисленных написанных ею книгах, включала и неудачный брак с Хемингуэем, для которого она стала третьей по счету женой".

Кстати, как известно, эти отношения сам Хэмингуэй считал большой ошибкой. Третий брак Хэма оказался самым коротким. С Мартой писатель познакомился в Мадриде во время гражданской войны. Они быстро сблизились, но страсть угасла буквально сразу после женитьбы. Хему не нравились активный феминизм и независимость жены. Она совсем не подходила на роль покорной музы. Марта была весьма "острой на язык" и сама хорошо писала. Это была жизнь на двух вулканах. В1945 году Хэмингуэй и Геллхорн разошлись.

Той самой музой, по всей видимости, смогла стать Мэри. В одном из биографических описаний жизни Хемингуэя нашла такие строки: "Четвертая жена Хемингуэя Мэри Уэлш была как будто бы создана по его заказу. Терпеливая, красивая, на 9 лет моложе Эрнеста. Их совместная семейная жизнь продолжалась до последних дней жизни Хемингуэя во многом благодаря тому, что Мэри часто закрывала глаза на некоторые поступки своего мужа".

Да, Геллхорн позволить себе такой слабости не могла.

[Camilio]

...А что Вы сами об этом думаете, Камилио?

Думаю, что было бы любопытно прочитать новую версию книги. Что-то новое она наверняка несёт.

Ну, а Марта Гелльхорн... – да, Хему от неё досталось... Эрнест, похоже, чувствовал себя #2 в её присутствии. И выдержать этого не смог.
С другой стороны, это была настоящая журналистка – ради новостей готовая лезть в любое пекло. Меня очень впечатлило, что она не побоялась единственным пассажиром отправиться в Англию на военном транспорте, гружённом динамитом, через Атлантику, кишащую немецкими подлодками. (Моряки ведь, с их приметами, побаиваются женщину на борту, да ещё при таких обстоятельствах. Похоже, она и их построила!). А Хемингуэй-то полетел на войну самолётом. И позже Марты...

[Camilio]

Сегодня у Папы Хема – юбилей: 110 лет со дня рождения. В связи с этим вывешиваю здесь снимок, который он любил больше всех своих фотографий, считая его самым удачным:


Так лихо Папа пнул банку из-под пива у себя в Кетчуме в 1959 году – в присутствии фотографа из «Лайфа» Джона Брайсона (John Bryson).

Вообще-то это фрагмент фотографии, старая вырезка из «Огонька». Полный снимок в Интернете я искал, но не нашёл. Если кто найдёт, пожалуйста, вывесьте его здесь.

Фотография эта сделала имя Брайсону. В августе 2005 года в Интернете писали: умер тот самый Брайсон, который сделал снимок отшельника Хемингуэя, пинающего банку из-под пива…

[Nathaniel]

3адали Вы задачку, Camilio

Фото, кажется, можно купить здесь. Бесплатно не нашла...

[Camilio]

....Фото, кажется, можно купить здесь. Бесплатно не нашла...

Спасибо, Nathaniel! Как быстро Вы всё находите!! С Вашим талантом поисковика, Вам нужно участвовать в чемпионатах! (Проводятся и такие – на скорость поиска информации, вывешенной на сайте какой-нибудь богом забытой организации). Я искал несколько вечеров, но не нашёл...

[Camilio]

Да, чуть не забыл: найденную Nathaniel фотографию вывешиваю в качестве общей информации, хотя надпись на ней и мешает восприятию (что делать! – коммерция!):

(Адрес фото: http://cache.gettyimages.com/xc/7193...F7F4E0B63562CA)

[Nathaniel]

Camilio, да Вы что, те поисковые монстры меня с потрохами съедят Рада, что смогла хоть чем-то помочь.

[Camilio]

Тем, кто читает по-английски, имеет время и желание узнать, о чём сообщали своему боссу Эдгару Гуверу агенты ФБР, следившие за Хемингуэем, – вот адрес сайта ФБР США с досье на Эрнеста Хемингуэя: http://foia.fbi.gov/foiaindex/ernesthemingway.htm

Материала, переданного сыщиками, навалом, поэтому подождите, пока всё вывалится на ваш компьютер.

В качестве иллюстрации ниже привожу фрагменты этого досье:

[Camilio]

Разглядывая в Интернете монументальные скульптуры Арно Брекера с голыми торсами, вспомнил, как в Страсбурге я остановился у старых ворот с каменными колоннами и немецкой надписью “MANNESMANNRÖHREN” на арке – очевидно, это был след германского владения Эльзасом в период аннексии.




Меня, бывшего советского человека, привыкшего видеть кующего пролетария на фронтонах советских учреждений, остановил этот рабочий в центре Страсбурга.

Фигура кузнеца на арке и немецкая надпись вызвали из памяти мускулистых гимнастов из немецкого учебника по спортивной гимнастике – его отец привёз с войны. Он увлекался гимнастикой, и прихватил в Кенигсберге книгу в качестве трофея. Упражнения на кольцах, брусьях и других снарядах были хорошо иллюстрированы, это и привлекло внимание отца.

В 1980 году отец, наблюдая по телевизору открытие Олимпийских игр в Лужниках, вдруг сказал:
— Наверное, постановщик открытия Олимпиады – NN. – Отец назвал имя, отчество и фамилию, которые мне ничего не говорили.
— Почему ты так решил?
— Чувствуется его режиссура…
— Ты что, с ним знаком?
— Ну да, он же ещё до войны готовил нас к параду физкультурников на Красной площади.
(До войны отец в составе команды гимнастов Киргизской ССР дважды участвовал в парадах физкультурников на Красной площади в Москве – такие парады проводились летом, в День физкультурника. С трибуны Мавзолея их приветствовал лучший друг советских физкультурников товарищ Сталин, и в детстве я очень гордился, что отец видел живого вождя!)

Я скептически хмыкнул: столько времени прошло! Можно ли столько лет помнить имя человека, с которым общался короткое время и так давно… Каково же было моё удивление, когда в титрах на экране в конце трансляции открытия Олимпиады я прочитал фамилию постановщика, названную отцом!!

На днях я опять спросил отца, как звали того постановщика. И он уверенно назвал фамилию и имя: «Губанов Василий… Вот только отчество уже не вспомню…». Для человека 87 лет и этот результат отличный!

Из любопытства влез в Интернет и нашёл: действительно, был такой Губанов Василий Алексеевич (1912-1986). Заслуженный тренер СССР. Доцент кафедры гимнастики ГЦОЛИФКа. Постановщик массовых спортивных выступлений. Лауреат Государственной премии… Ценнейшие учебные материалы и творческие находки, накопленные в течение десятилетий В.А. Губановым… создали прочную базу для появления новой учебной дисциплины, которая в 1998 г. стала специальностью № 020907 «Режиссура театрализованных представлений и праздников»… Похоронен на 10-м участке Кунцевского кладбища в Москве.

Из уважения к памяти маэстро приведу здесь его фотографию:


На могильном камне – эмблема Московских Олимпийских игр 1980 года:

Сказал о находке отцу. Опечалился аксакал – умер, оказывается, уже Василий Алексеевич… Отец стал вспоминать, какие многоэтажные пирамиды из спортсменов придумывал Губанов. Между тренировками любил играть на гитаре и петь песни. Наши старики помнят…

* * * * *
… Как-то мне в Страсбург позвонил старый коллега и пригласил в гости в Германию. Вторым браком он женат на немке. Когда-то мы, молодые специалисты, он – после физтеха, я – после физфака, жили в одной общаге института в нынешнем Троицке.

Меня поразила роскошная просторная квартира с зимним садом, огромной террасой и минимумом соседей. Оказалось, жена моего товарища – дочь одного из бывших директоров компании “Mannesmann”. А их квартира когда-то, вместе с квартирами соседей, составляла квартиру Федерального президента Германии Вайцзеккера (!).

— Не родственника ли того, автора формулы? – спросил я. (В ядерной физике есть формула Вайцзеккера для энергии связи ядра).
— Да, младшего брата того ядрёного физика, – ответил коллега.
— М-да… – Не знаешь, чему удивляться, – подумал я вслух.

Тут жена товарища – очевидно, для полноты впечатления – вскочила из-за стола и с размаху ударила кулаком по окну! Я инстинктивно сжался, но никакого звона битого стекла и вопля не последовало! Окна оказались бронированными, из какого-то прочного стекла.

Название компании “Mannesmann” в 1970-ые годы слышал и читал в СМИ каждый советский человек: оно соседствовало с клише «трубы большого диаметра». В Советском Союзе интенсивно строились газопроводы, и трубы большого диаметра поставлял “Mannesmann” в обмен на будущие кубометры советского природного газа.

А в годы войны именно “Mannesmann” выплавлял сталь для танков «Тигр» и «Пантера» – броня от “Mannesmann” высоко ценилась вермахтом.

Вспомнились старые ворота “Mannesmann`a” и ощущение чего-то необычного в факте присутствия кузнеца на арке. Сосредоточившись, я осознал: на воротах капиталистического предприятия – пролетарий, могильщик капитализма. Но никакого противоречия труда и капитала не чувствуется. Кузнец, очевидно, был рядовым национал-социалистом: в отличие от сверхчеловеков Ницше, пафосных скульптур-символов Брекера, этот просто работал для процветания тысячелетнего рейха – ковал железку на наковальне. Может быть, и для брони танка.


Никто ещё не догадывался, чем всё кончится. Наверняка, и будущий тесть моего товарища не поверил бы тогда, что его будущая дочь выйдет замуж за советского (!) еврея (!)…

Уставишься на старые ворота, и в голову такое придёт… В Европе действительно на каждом шагу – История. И наша, и «ихняя»; их конфронтация и переплетение…

* * *
День физкультурника – праздник, отмечавшийся в СССР, а теперь отмечаемый в России с 1939 года. Ему уже 70 лет. В этом году День физкультурника выпал на сегодня, 8 августа. Физкульт-привет!

[Camilio]

Послезавтра, 25 августа, – день освобождения Парижа от немцев танками бронетанковой армии генерала Леклерка.

Париж, 25 августа 1944 г., 11 час. 30 мин. Танк “Le Flibustier” у кафе “La Coupole” на Монпарнасе:


А этот снимок, очевидно, сделан, когда ещё выкуривали немецких снайперов из чердаков домов. Поэтому парижане прячутся от шальных пуль за «Флибустьером»:


А в это время между Люксембургским садом и бульваром Сен-Жермен…

«На улице Одеон всё ещё шла стрельба, и нам это начинало надоедать. Но вот однажды под нашими окнами остановилась целая вереница джипов и я услышала, что кто-то зовёт меня зычным басом: – Сильвия! Сильвия!
– Это Хемингуэй! – воскликнула Адриенна, выглянув в окно.

Я выбежала из комнаты, буквально скатилась с лестницы и столкнулась в дверях с моим другом, который обхватил меня своими ручищами, закружил и расцеловал в обе щёки. Все, кто наблюдал эту сцену, стоя на улице и глядя из окон, шумными возгласами выразили свою радость по поводу нашей встречи.

Мы поднялись в комнату Адриенны, и Хемингуэй, – он был в военной форме, грязный и окровавленный, – с грохотом опустил на пол свой автомат и уселся. А усевшись, сразу же осведомился у Адриенны, нет ли у неё мыла. Она отдала ему свой последний кусок, и, побеседовав с нами о нашем житье-бытье, Хемингуэй спросил, не нужна ли нам в чём-то его помощь. Мы попросили, если это возможно, унять нацистских снайперов, которые засели на крыше нашего дома. Он сказал, что попробует, кликнул своих товарищей и повёл их на крышу. И тут мы в последний раз услышали стрельбу на улице Одеон, после чего Хемингуэй и его товарищи спустились вниз, расселись по своим джипам и укатили, как сказал нам наш друг, освобождать винный погреб в отеле «Ритц».

Это рассказ «Хемингуэй освобождает улицу Одеон». Им заканчивается книга воспоминаний Сильвии Бич «Шекспир и компания», изданная в 1957 году в Нью-Йорке.

* * * * *
А здесь танк “Le Flibustier” – во время парада:


Сведения из Интернета (http://www.chars-francais.net/new/in...view&id=1142): танк “Le Flibustier” был уничтожен 15 апреля 1945 года. Очевидно, погиб в бою. До конца войны оставалось три недели.

[Camilio]

В промежуток между двумя мировыми войнами, в Les Années Folles (The Crazy Years), в те буйные годы, когда Париж наводнили англосаксы, чтобы привлечь богатых клиентов, на Монпарнасе стали появляться американские бары. Один из них открылся в “La Coupole”, ставшем центром богемной жизни.

Кафе «Куполь» в 1927-1930 гг.:

Кафе появилось на свет в 1927 году на месте бывшего угольного склада. На этом фото, слева, виден сохранившийся указатель на угольный склад.


“Bar Américain” – это сотни сортов виски и бармен, с садистским удовольствием сообщающий посетителю, что «кофе здесь не подают».

Хемингуэй в своём «Празднике…» двумя штрихами изобразил, как 1920-ых годах в Париже появлялись американские бары, подминая традиции парижских кафе: его друзей Андре и Жана, официантов из «Клозери де Лила», одели в белые пиджаки американских барменов и заставили сбрить усы. Жан носил усы всю жизнь: он служил в кавалерийском полку и у него были драгунские усы. Ему, кавалеру Военного креста и Военной медали за храбрость, было трудно примириться с этим. Очевидно, заставили снять и белые, до пят, фартуки французских официантов.

Беседуя со Скоттом Фицджеральдом, который отозвался о французских официантах плохо («…Они работают только за чаевые… они ничего для вас не сделают без приличных чаевых. Почти все они отъявленные мерзавцы»), Хемингуэй вспоминает, «как мы все давно и хорошо дружили в «Лила», и какие там произошли перемены… Я хотел бы рассказать Скотту о том, что происходит в «Лила»,… но я знал, что его не трогают ни официанты, ни их беды, ни их доброта и привязанность. В то время Скотт ненавидел французов…».

Приведу здесь два снимка парижских кафе, которые у кого-то позаимствовал, а адреса не записал, – прошу прощения у хозяина фотографий за воровство. Просто хочу отметить одну любопытную особенность: как на кафе “La Coupole”, так и на “Le Select” (он напротив “La Coupole”, на противоположной стороне бульвара Монпарнас) – надписи, что это «американский бар». И, вероятно, чтобы парировать эти надписи, рядом установлены французские флаги (несмотря на сумерки, флаги можно разглядеть в левой части фото):



Вероятно, флагштоки с флагами Франции были установлены ещё в де-Голлевские времена? У французов с англосаксами, очевидно, свои, специальные, отношения. Если будете прогуливаться возле Опера-Гарнье, по Rue Daunou, посмотрите, стоит ли и там, у “Harry’s New York Bar”, французский флаг. В 1911 году американец Гарри Мак-Элон открыл там американизированное заведение, существующее и поныне, – “Harry’s New York Bar” (якобы именно в этом баре был изобретён знаменитый коктейль «Кровавая Мэри»).
В 1920-е годы редакция газеты «Стар», в которой сотрудничал Хемингуэй, как и редакция «Нью-Йорк геральд», где служил Джейк Барнс, герой «Фиесты», располагались поблизости от “Harry’s”. И сам Хемингуэй, и Скотт Фитцджеральд часто сюда заходили. В баре короткие, не достающие до тротуара входные дверцы, как в старых салунах из вестернов. Пожилой и респектабельный бармен горделив, хорошо говорит по-английски и немножко хочет казаться американцем. О том, что в баре не подают кофе, он сообщает с видимым удовольствием. (Об этом вкусно рассказывает Михаил Герман в рассказе «Магия брассри, или “Chez-soi”», см. сайт http://magazines.russ.ru/neva/2004/11/ge4.html ).


1960-ые гг. Жан-Поль Сартр и мосьё гарсон в пиджаке американского кроя

А сто лет назад у парижских официантов были во-о-от такие фартуки:

И усы! В некоторых кафе эти реликты и сегодня встречаются.

[Ilya.33]

Camilio, здравствуйте! Летние каникулы закончились, теперь можно и про Париж. Рассказ ,вернее, очерк-эссеочерк-поэма Михаила Германа из журнала "Нева" стал главой очень симпатичной книги "В поисках Парижа..." У него есть ещё две книги,где Париж один из главных героев. Первая - это "Импрессионисты". На вторую я набрёл в поисках крупиц информации о Марии Васильевой, Называется она " Парижская школа".Это о наших талантливых соотечественниках, которых
Россия разбрасывала и разбрасывает без всякого сожаления по всему миру. Кстати,
сейчас в Третьяковке на Крымском валу сейчас ещё открыта выставка "Американские художники из российской империи".
С приветом ilya.33

[Camilio]

Ilya.33, спасибо Вам за сообщение! Надеюсь, этой информацией воспользуются наши форумчане.

[Хмурый]

Ernest Hemingway in an American Red Cross Ambulance in Italy, 1918


Может и невовремя, но наткнулся на эту фотографию и не смог пройти мимо. Жаль, если потеряется

[Camilio]

Хмурый, благодарю за интересное фото! Почему "невовремя"? Правильно сделали, что не прошли мимо!

Кроме Хемингуэя, на таком же санитарном «Форде» возил раненных на итальянском фронте и другой американский писатель – Дос Пассос. Хемингуэй упомянул его в своём «Празднике…», не называя имени (в рассказе «Париж никогда не кончается» «рыба-лоцман» – это Дос Пассос). Негативная тональность, с которой Хем говорит о «рыбе-лоцмане», объясняется ухудшением отношений Хемингуэя и Дос Пассоса после пребывания на гражданской войне в Испании.

Хорошо сохранившийся санитарный «Форд» времён Первой мировой войны – такой, как на фотографии – я видел в Стамбуле, в музее науки и техники. Сфотографировать не догадался. Жаль!

[Camilio]

О тёплой дружбе Хемингуэя с официантами кафе «Клозери де Лила» здесь уже упоминалось. В книге Бориса Грибанова «Эрнест Хемингуэй» есть рассказ, иллюстрирующий это. История относится к 1950 году, когда писатель посетил Париж вместе со своим биографом А. Хотчнером.

«Хемингуэй любил водить Хотчнера по Парижу и показывать ему места, памятные ему по проведенным в молодости годам… Однажды он привел Хотчнера в кафе «Клозери де Лила», где ещё работали старые официанты, знавшие его по былым временам, и принялся рассказывать, как добры они были к нему и как они его выручили в истории с картиной Хуана Миро «Ферма». Они с Миро были хорошими друзьями, оба много работали, но ни один из них не мог ничего продать – рассказы Хемингуэя возвращались с отказами, а непроданные картины Миро стояли у него в студии. В одну из картин, рассказывал Хемингуэй, он влюбился и решил во что бы то ни стало приобрести её. Он настоял на том, чтобы отнести картину к продавцу, и чтобы тот оценил её. Продавец оценил её в двести долларов, и Хемингуэй дал ему расписку, что заплатит всю эту сумму в шесть приёмов. Пришлось сильно экономить, и до последней выплаты все шло хорошо. Но на последний взнос денег не оказалось, а по условиям, если Хемингуэй опаздывал с очередным взносом, он терял и картину и все ранее выплаченные деньги. В тот день он пришел в «Клозери де Лила» мрачный, как туча. Бармен спросил его, что с ним случилось. Хемингуэй рассказал. Тогда бармен пошептался с официантами, и они тут же собрали ему нужную сумму. Теперь, добавил с усмешкой Хемингуэй, эта картина застрахована в двести тысяч долларов.»

Юрий Папоров в своей книге «Хемингуэй на Кубе» тоже написал про эту картину Хуана Миро, «запечатлевшую «наиболее синее, чистое и веселое небо Таррагоны». Она висит в «Ла Вихии». «Полотно в лёгкой раме размером 48 с половиной на 55 с половиной дюймов – знаменитая “La masia”, что означает на каталонском языке «загородный дом, дача, финка», – «обладает всем, что ощущаешь и чувствуешь, находясь в Испании», – считал Хемингуэй. «Я не поменяю «Загородный дом» ни на какую другую картину мира», – писал он в 1934 году на страницах журнала “Cahiers d`Art”. Любопытна история появления этой картины в доме Хемингуэя. Встретились Хемингуэй и Миро в дни, когда последний питался одной сардинкой в день, а первый, отказавшись от денежных предложений модных американских журналов, – пакетиком жареных ломтиков картофеля и чашечкой кофе. Зато Хемингуэй был свободен, утверждал: «… весь Париж принадлежит мне, а я принадлежу этому блокноту и карандашу», и всем восхищался, и любил все, что его окружало. Увидев «Загородный дом», он тут же, не задумываясь, признался, что «по уши» влюблен в полотно Хуана и готов стать на углу, рядом с «Мулен Руж», и с протянутой рукой собрать сумму, которую запросит художник. Миро, отказавший за день до этого известному коллекционеру, который хорошо платил, был растроган и покорен столь неподдельным восхищением. Художник, «человек наиболее чистый, целомудренный после Руссо», как истый каталонец, предложил бросить кости и, проиграв, согласился отдать свое творение Эрнесту за 5 тысяч франков в рассрочку. С тех пор цена на эту картину Миро возросла в четыре, в сорок, четыреста и в четыре тысячи раз. В 1961 году «Масиа», которая тогда находилась уже на стене Музея современного искусства в Нью-Йорке, стоила четверть миллиона долларов».

Историкам известны даже точные даты, когда происходило описанное: 12 июня 1925 г. был заключен контракт на покупку картины Х. Миро «Ферма» (“La masia”, или по-английски “The Farm”), а окончательное приобретение картины произошло 30 сентября 1925 г.

Вот как выглядит эта картина:


Миро писал её 9 месяцев, в 1921-1922 гг., перемещаясь с ней между Montroig (Монтрой? – явно не Монруж), Барселоной и Парижем.

В Интернете есть сегодняшние фотографии фермы Х. Миро (см. сайт http://www.luxist.com/2007/12/23/mir...the-day/print/ ), но с 1921 года ферма явно претерпела значительную перестройку:


В Париже Хуан Миро появился в 1919 году, но, очевидно, чувствовал себя в Париже не очень уютно, скучал по родной фермерской общине Montroig, где вырос, и делил своё время между Каталонией и Парижем. «Ферма» – это и есть Montroig, что в каталонской Таррагоне. Художественные критики считают её свидетельством метаний художника между традиционной жизнью деревни, в которой Миро находил свою идентичность, и хрупким миром интеллектуального Парижа, где он жил среди поэтов, художников и мыслителей. Два стиля жизни, чувствуется, тянули Миро в разные стороны, и это внутреннее напряжение есть и в «Ферме». В картине заметны признаки провинциально-наивной живописи: каждый лист эвкалипта, каждый булыжник на каменистой почве, каждая былинка травы выписаны отдельно. Педантично прорисованы животные: лающая собака, кролик, петух, осёл, голубь и даже улитка (явно не в масштабе), а также фермерские орудия. Вдали видны жена фермера и ребёнок, сидящий на земле. И все они без теней. Оттенение присутствует лишь на грядках и в этом угадывается уже кубистский приём. Некоторые детали картины изображены вне проекции (площадка, выложенная плитками; круглый участок земли вокруг ствола эвкалипта, чёрный участок почвы на первом плане, кусок газеты на земле – все они как бы лежат в плоскости холста). В этой картине Миро воплотил противоречия собственного видения и ощущения в тот период: каталонского и парижского, традиционалистского и кубистского, наивного и космополитического. В общем, те противоречия, которые у нас называют спором между «почвенниками» и «западниками», но у Миро-то они существовали в одной голове.

Об этом своём полотне Миро потом скажет: «Это был итог одного периода моей работы, но также точка отправления к тому, что последовало позже». Это было самое большое полотно, которое он создал к тому времени, – и это указание на то, что через него он собирался сделать важное заявление.

А размер картины был таков, что когда Хемингуэй, заплатив последний, шестой, «взнос», вёз её в открытом такси домой – это был подарок ко дню рождения его жены Хедли – ветер выхватывал картину из рук, как парус, и Хемингуэй просил водителя ехать медленнее.

А вот в какой манере Миро стал писать картины чуть позже:

Это – «Каталонский пейзаж», сравните его с «Фермой». Тут Миро уже явно сюрреалист. Парижское всё-таки победило традиционализм…

Вот как выглядел Хуан Миро в те годы:

Автопортрет

А это Х. Миро в более поздние годы жизни:

Joan Miró (1893-1983)

[Camilio]

Любопытный снимок, сделанный в парижском кафе “La Coupole”:

Человек слева вроде бы похож на бывшего президента США Джорджа Дабл-Ю Буша. А справа кто? – неужто Кондолиза Райс? Нет, это не они. Поклонники комиссара Мегрэ узнают в человеке слева молодого Жоржа Сименона. А глазки ему строит, подбоченясь, Жозефин Бейкер, «чёрная жемчужина», звезда знаменитого “La Revue Nègre”. Вот ещё фото с того же вечера в “La Coupole” (снимок сделан в 1925 году):


Слева направо: Регина Ренчон («Тижи»), жена Жоржа Сименона, сам Сименон, Жозефин Бейкер и её первый муж, граф Пепито Аббитано. Кто пятый за столом, неизвестно. А стоит, наверное, официант, всегда готовый подлить шампанского.

Что общего у Сименона и Жозефин Бейкер? Naturellement, l`amour... Сименон стал секретарём у Ж. Бейкер, чтобы объяснить жене своё постоянное присутствие около знаменитой танцовщицы.

“Le petit Sim” писал позже в “Memoires intimes”: «Я бы женился на ней, если бы не побоялся – тогда я ещё был малоизвестным писателем – стать известным как Monsieur Josephine Baker».

В других воспоминаниях Сименон писал о Жозефин: «Без сомнения, это была самая знаменитая попка в мире. Очевидно, это единственная попка, которая стала центром культа. И она была везде: на нотах, на обложках журналов, на афишах на городских стенах, потому что это единственная попка, которая смеётся!» (Это перевод с английского; очевидно, по-французски сказано лучше!).

А что ж Тижи? Сименон любил её компанию – с ней можно было поговорить о Шопенгауэре и Рембрандте…

Фреда Жозефин МакДональд родилась в США, в 1906 году в Сент-Луисе, штат Миссури. Она оставила школу, когда ей было 12 лет, и стала выступать на сцене в 13 лет. В 1922 году она уже гастролировала с “Shuffle Along” («Шарканье ног», если я правильно перевёл), первой полностью чёрной труппой, дававшей на Бродвее музыкальные шоу. В 1924 году Жозефин выступала с “Chocolate Dandies” («Шоколадные щёголи»), и аудитория высоко оценила её. В 1925 году она поехала в Париж с Нью-Йоркским оркестром, чтобы выступить в новом шоу “La Revue Nègre” в Театре на Елисейских Полях, и пленила публику своими танцами, песнями и экзотичностью, и мгновенно стала звездой. У Жозефин вышли пластинки и фильмы о ней. В Париже она обрела такую популярность, что решила остаться жить во Франции – в США ей приходилось противостоять расизму. Жозефин жила роскошной жизнью, проводила ночи на Монмартре, и даже открыла свой ночной клуб “Chez Josephine” на 40, Rue Fontaine, куда малыш Сим регулярно наведывался втайне от Тижи. Жозефин Бейкер выходила замуж четыре раза и усыновила-удочерила двенадцать детей со всего мира – она называла их «радужное племя».

Во время Второй мировой войны Жозефин служила во Французском Красном Кресте, а с 1940 года была участницей Французского Сопротивления и служила связной. В 1946 году за свою подпольную деятельность Жозефин была награждена Крестом «За боевые заслуги» (Croix de Guerre) и Медалью «За участие в Движении Сопротивления» (Médaille de la Résistance). В 1961 году президент Франции Шарль де Голль наградил её Орденом Почётного Легиона.

В последний раз Жозефин выступила в парижском Театре Bobino в возрасте 68 лет. Умерла она 12 апреля 1975 г. Жозефин Бейкер стала первой американкой, удостоенной во время похорон военных почестей Франции.

Афиши тех лет:

“Danse sauvage” – «танец дикаря» в юбке из бананов в исполнении Жозефин Бейкер.


Постеры, копии этих афиш, можно и сегодня купить во Франции. Не только у букинистов на набережной Сены, их продают и в виде открыток – во многих городах Франции.

Бейкер и Сименон остались друзьями: она посетила его дом, когда после войны он жил в Штатах, в Лейквилле, штат Коннектикут, и Сименон брал с собой свою мать на её представления в ночном клубе в Нью-Йорке.

* * *
«Я встаю в полшестого; сажусь за стол; начинаю печатать в шесть, рядом со мной бутылка коньяка или белого вина, я пишу по одной главе в час до обеда, когда выхожу во двор и ложусь на траву, выдохшись. Мои амбиции – постепенно достичь класса Джека Лондона или – кто знает? – даже Конрада». (Это напоминает режим работы Хемингуэя, правда Хему вряд ли удавалось писать со скоростью одной главы в час). Это из интервью Сименона в 1931 году Дженет Флэннер, парижскому корреспонденту американского журнала “New Yorker”.

Дженет Флэннер с 1925 до 1939 года писала «Письма из Парижа» для этого журнала, и поражалась писучести Сименона: «В возрасте 28 лет он уже написал двести восемьдесят рассказов. Он из рода бретонских голландцев, красивый, может написать превосходную книгу за четыре дня. Однажды он написал её, сидя в прозрачной витрине – ради рекламы. Живёт на яхте в каналах, пользуется шестнадцатью псевдонимами, из которых «Сименон», под которым написана последняя дюжина книг, вероятно, станет постоянным».

Отвлекаясь же на Жозефин Бейкер, в 1927 году Сименон написал всего лишь (!) один сборник рассказов и одиннадцать romans populaires…

Всего же создатель комиссара Мегрэ написал 193 новеллы под своим собственным именем и 200 новелл под семнадцатью псевдонимами. Он продал свыше 500 миллионов экземпляров книг на 55 языках.

Хемингуэй в своём «Празднике…» писал: «… пока не появились отличные книги Сименона, мне не удавалось найти ничего равного им для чтения в пустые дневные и ночные часы.»… «Первые две книги Сименона, которые я прочел, дала мне Дженет Флэннер. Она любила читать французские книги и читала Сименона, когда он был ещё полицейским репортером.» И это всё о Сименоне! Очевидно, Хем и Сим ходили в разные кафе и не пересекались.

А о Жозефин Бейкер Дженет Флэннер писала для “New Yorker`a” вот что: «В Théâtre des Champs-Élysées открылось американское театрализованное шоу “La Revue Nègre”. Это настолько новое для французской публики развлечение, что её звезда, до того неизвестная Жозефин Бейкер, стала для французов как свежее видение, чувственное и возбуждающее… Она появилась перед публикой полностью обнажённой; за исключением пера розового фламинго между ног, на ней ничего не было; её нёс вверх ногами чёрный гигант, на плечах которого она сделала шпагат. Посреди сцены гигант остановился, держа своими длинными пальцами её сплетённой вокруг своей талии, затем легко подтолкнул её, и она, медленно сделав кувырок, стала на пол сцены. Во внезапно установившейся тишине она оказалась точёной женской статуэткой из чёрного дерева. Шквал визга и воплей приветствия пронёсся в театральном зале. Что происходило дальше – неважно. Стали очевидны две вещи: её великолепное тёмное тело – новая модель, которая впервые доказала французам, что чёрное тело может быть красивым; и – восторженная реакция белой мужской публики произошла в столице гедонизма всей Европы – Париже. В ночь премьеры после заключительного занавеса новость и значимость её появления усилились вином в кафе Елисейских Полей, где свидетели триумфа за бокалами вина возбуждённо повторяли свои рассказы об увиденном, а ненасытные слушатели жаждали новых фантастических подробностей. Овации публики были столь потрясающими, что в первую неделю гастролей актёры и ход представления были совершенно дезорганизованы. Опьянённый высокой оценкой и шампанским, которое для него было непривычным, негритянский хор распался на отдельные группы мужчин и женщин, едва державшихся на ногах, но не потерявших своих голосов от радостной усталости; все они несмотря на это были оживлённы и творили со всей силой цельности их расы и таланта. Большинство из нас в Париже, кто увидел ночь премьеры, пошли в следующие две или три ночи посмотреть представление ещё раз; представления никогда не походили друг на друга. Где-то в ходе гастролей, когда слава Жозефин разлетелась по Европе, она появилась на сцене с её знаменитой гирляндой бананов, одетых на бёдра в виде юбки дикаря. Для Европы она стала первой американской звездой».

Да, задолго до скандальной Мадонны и чувственной Мэрилин Монро была Жозефин Бейкер.

* * * * *
Фото упоминаемой здесь Дженет Флэннер с Эрнестом Хемингуэем на фронте Второй мировой войны:

Оба они здесь в форме армии США – оба военные корреспонденты. Дженет Флэннер писала под псевдонимом Genêt.

[Ilya.33]

Camilio, разрешите несколько строчек не о Хемингуэе. В Москве только что закрылась выставка Мухиной, и я вспомнил о Вашем маннесманновском мужике с кувалдой. А тут ещё попалась статья Зиновия Зиника на www.bbc.uk/russian/ .Статья легко ищется по первым
словам названия "Серп и свастика". Но такого сорта искусства было много не только в Германии и России /отчасти Коненков до США, Шадр,
Мухина и их менее талантливые коллеги/. Такого много в Праге, есть в Риме.Даже в Париже, где-то у Лионского вокзала есть дом - он хорошо виден с Виадука искусств, его фото Бориса Карпова есть на сайте - с
колоннами озабоченных атлетов. Зиник видит истоки этого искусства в
Бельгии. Может быть он и прав. Были же "Едоки картофеля". Но сколько
было "рабочих" партий, типа РСДРП, НСДАП и т.д. Ну Бог с ними.
А "Рабочего и колхозницу" ,"Мальчика и девочку", как их называла автор, поднимут на 37,5 м чтобы было как в Париже. Правда,орла напротив не будет. Всем успехов ilya.33

[Ilya.33]

Прошу извинить меня - ошибся в ссылке. Нужно www.bbc.co.uk/russian/
ilya.33

[Camilio]

Ilya.33, я прочитал статью, на которую Вы указали. Лондонский литератор Зиновий Зиник и нью-йоркский художник Александр Меламид находят параллели в стиле и методах массовой пропаганды сталинизма и нацизма. Однако, по мнению А. Меламида, эти стили и символы не были изобретены ни в Германии, ни в России. Их появление можно проследить в северной Европе в начале ХХ века, в основном в Бельгии – символы эти прославляли труд и рабочий класс. И этот стиль был характерен для всех государств Европы в то время.

Прочитав это, я вспомнил, как в брюссельском отеле удивлялся обилию старинных фотографий начала ХХ века на стенах отеля и даже в его ресторане. На фотографиях были паровозы в сборочном цеху и на выходе из завода, вагоны, колёсные пары, паровозные трубы, рельсы, стрелки и прочий железнодорожный антураж. И на их фоне и среди них – рабочие с инструментом и чертежами. Я удивился такому оформлению отеля, и официант объяснил: Бельгия гордится своим «железнодорожным прошлым». Оказывается, Бельгия была «очень паровозостроительной страной» в начале ушедшего века. У меня нет фотографий с пролетарскими символами из Бельгии, но я обнаружил вполне советский символ из скрещенных молота и кувалды на снимке дома в Страсбурге, где жил Экзюпери:


Причём, в руках у этих двух фигурок тоже молоты. В 1921 году под этими молотобойцами над подъездом ежедневно проходил Сент-Экзюпери.
«То, что мы считаем уникально советским, было, на самом деле, веяньем времени, тем, что по-немецки называется Zeitgeist», – говорит Меламид.

Говоря о параллелях в стилистике двух тоталитарных режимов, – модной теме в наши дни, – Зиновий Зиник всё же считает, что «… идеологическая близость двух систем не должна затемнять разницы между ними. Все-таки коммунизм возник как идеология светлого будущего всего человечества, в то время как нацизм, с его ностальгией по германским мифам, обоготворял героическое прошлое и арийскую расу».

Мне, выросшему в бараке, где только моему отцу и ещё отцам двоих-троих моих друзей-пацанов повезло вернуться с войны живыми, рассуждения о тождественности режимов нацистской Германии и большевистского СССР, признаюсь, читать больно. Хотя холодной-то головой некоторые аргументы и принимаю… Старики, пережившие то время, фронтовики и те, кто вдруг вернулся из небытия, негромко-неспешно вели свои разговоры о тех годах на крыльце барака, но нам влезать в их разговоры не позволяли. Вот к их мнению я бы прислушался. Но никто из них не догадался бы нам сказать, что нацизм и большевизм – одно и то же.

[Camilio]

Небольшой пример, как французы относятся к своей истории. В городке Иллькирш, в предместье Страсбурга, в начале прошлого века организовался паровозостроительный завод и работал он, пока не кончился век паровозов. В 2005 году заводу исполнилось бы 100 лет. К юбилею мэрия решила соорудить перед бывшими корпусами завода постамент и поставить на него паровоз, произведённый на этом заводе. Хорошо сохранившийся паровоз нашёлся в соседней Германии. В 2004 году власти снесли прекрасное двухэтажное здание почты перед заводом и стали возводить постамент. И тут общественность городка вдруг выяснила, что найденный паровоз во время Второй мировой войны возил на Восточный фронт нацистов с танками и пушками. Тут же от паровоза с негодованием отказались, постамент снесли, на его месте разбили газон с цветами. Ищут теперь чистый паровоз. Пока безуспешно.


Это бывшие цеха паровозостроительного завода. Сегодня в них расположены административные службы городка. А также почта, пострадавшая из-за идеи установки паровоза.



Эльзасцы, настрадавшиеся за две мировые войны от немцев, говорили мне в частных беседах: «Да, наш язык похож на немецкий, но мы считаем себя французами. И не хотим входить в состав Германии, мы из-за них страдали и в древности, и в мировые войны».

Об этом же мне сказала эльзасская старушка на блошином рынке в Страсбурге. Она стала свидетельницей сцены, когда на мой удивлённый вопрос, почему на этой монете изображена свастика, продавец вдруг резко выхватил у меня монету, бросил её в чашку со множеством других монет, заявил, что торговля закончена, и стал собирать шмотки. Увидевшая это бабулька стала энергично отчитывать продавца за грубость. Я лишь позже догадался, чем вызвал гнев продавца. Он ничего не имел против меня. Просто продажа монет без заклеенных знаков свастики в Европе запрещена и наказывается штрафом. А тут я вдруг стал громко удивляться, что это за странная монета 1941 года со свастикой, на которой написано “Alsace”? (Вероятно, она была отчеканена немцами для хождения только в Эльзасе?). Бабулька, отчитав продавца, не могла успокоиться и стала извиняться за него передо мной. Мы с ней ещё полчаса погуляли по Страсбургу, и она кое-что мне рассказала об отношениях эльзасцев и немцев. После этого я стал воздерживаться называть эльзасский язык немецким.

[Camilio]

Согласно экологическому календарю, сегодня, 4 октября, – Всемирный день защиты животных. А послезавтра, 6 октября, – Всемирный день охраны мест обитания. В эти дни достаётся любителям сафари, и Хемингуэю влетело бы тоже, если бы он жил сегодня. Вот он здесь, с рогами антилопы куду в руках:


Эрнест Хемингуэй позирует с рогами куду и орикс во время первого сафари в Африке. Танганьика, 1934 г.

Чучело головы куду украшает дом Хемингуэя на Кубе, его «Ла Вихию». Эти витые рога в своё время заставили поволноваться фашистского правителя Италии Муссолини. Рассказывает Юрий Папоров: «В 1934 году голова этого куду экспонировалась на выставке в Найроби и заняла там второе место. Более других она понравилась Бенито Муссолини, и он пожелал её пробрести в свою коллекцию. Но Хемингуэй ответил устроителям выставки, что трофей не продаётся. Тогда диктатор прислал к Хемингуэю своего эмиссара с подписанным чеком. Владелец сам должен был проставить сумму. Эрнест взял чек, повертел в руках, достал ручку, вывел два жирных нуля и возвратил его посланцу Муссолини со словами: «Мне самому нравится эта голова, и я её добыл. Если Муссолини хочет, на полях Африки много таких голов. Пусть отправится и застрелит».

Позже, глядя на чучело куду в своём доме, Хемингуэй, бывало, и вспоминал о судьбе «великого дуче», повешенного партизанами вверх ногами.

В то, первое своё африканское сафари, Эрнест охотился вместе со второй женой, Полиной Пффейфер, и белым охотником-профессионалом Филипом Персивалем, согласившимся руководить их охотничьей экспедицией.


Филип Персиваль (слева) и Эрнест Хемингуэй с охотничьими трофеями, рогами куду (в руках у Персиваля) и орикс (у Хемингуэя). Африка, Танганьика, февраль 1934 года.

Рассказывает Борис Грибанов: «Прекрасными были вечера, когда, усталые, возбужденные охотой, они все собирались у огня в лагере, пили виски с содовой и обсуждали события дня или слушали воспоминания Филипа Персиваля. Хемингуэю особенно интересно было слушать рассказы старого охотника о мужестве и трусости, с которыми приходится сталкиваться во время охоты на крупного зверя, а Персивалю за долгую жизнь профессионального охотника привелось сопровождать множество людей и наблюдать за их поведением. Он рассказывал, как бывает, когда человек преодолевает свою трусость и становится храбрым. Эта проблема всегда волновала Хемингуэя, на войне он видел всякое – и мужество и трусость, сам знал, как трудно одолеть страх перед смертью и какой душевный подъем ощущаешь, одержав победу над самим собой. Среди историй Филипа Персиваля запомнился Хемингуэю рассказ о том, как в 1926 году альпинист Рейш поднялся на Килиманджаро и обнаружил там в снегах замерзший труп леопарда».


Гора Килиманджаро

В 1953 году Хемингуэй собрался во второе сафари в Африку. К этому времени он стал знаменитостью первого ранга. Когда-то Хем творил новости своими поступками. Теперь же он творил новости, став тем, кем стал. Узнав, что Хемингуэй планирует новую экспедицию в Африку, журнал “Look” предложил ему оплатить экспедиционные расходы на сумму 15 тыс. долларов, если Хем согласится взять с собой их фотографа Эрла Тейсена. Ещё журнал добавлял 10 тыс. долларов, если Хемингуэй будет писать по 3500 слов к фотографиям. От такого предложения было трудно отказаться. Сафари начали в конце августа 1953 г. на холмах вокруг Мачакоса, центра расположения племени вакамба, в сорока милях на запад от Найроби. С Хемингуэем на этот раз была его четвёртая жена Мэри. В компании с ними были также: старый приятель Филип Персиваль, Марио Менокаль (сын бывшего президента Кубы, владелец земель и сахарных заводов, отдавший свои владения народной Кубе) и Эрл Тейсен, фотограф журнала «Лук».




Эрнест и Мэри. На заднем плане – Килиманджаро


Они же и Килиманджаро


Хемингуэй в лагере с Филипом Персивалем (слева) во время второго сафари в Африке. Кто справа, неизвестно; возможно, это Марио Менокаль.

О своём интервью с Марио Менокалем рассказывает Ю. Папоров: «Об этом сафари многое известно, писал о нем и сам Хемингуэй, и Мэри. Думается, однако, что в повествовании Марио Менокаля есть нечто такое, что показывает Хемингуэя в новом ракурсе: «[Хемингуэй] расстроился жутко, как мальчишка, когда я в Н`Гурамани, к западу от озера Магади, убил очень крупного самца-леопарда. Мы шли с проводником Дзока. Вдруг он шепчет «с`чуи», и тут же я увидел на открытой площадке великолепную кошку. Она почуяла нас и побежала. «А, всё равно! – сказал я себе, зверь был далековато. – С опережением!» И выстрелил. Леопард закрутился на месте. Мы побежали, и я добил его вторым выстрелом. Правая лапа, куда попала пуля, была зажата в пасти. Потом Эрнест фотографировался. Фото попало на обложку журнала «Лук» и обошло многие издания…». Имеется в виду вот этот снимок:


Хемингуэй во время второго сафари в Африке. 1953-1954 гг. Фото Эрла Тейсена (Earl Theisen (1903-1973)).

Ю. Папоров в своей книге приводит ещё один случай «соавторства Хема». Опять рассказывает Марио Менокаль (эпизод относится к 1956 году, ко времени съёмок в Перу фильма «Старик и море» кинокомпанией «Уорнер Бразерс»). «Марио достал из альбома открытку, присланную ему из Перу. Я прочёл: «Дорогой Майито, скучаем без тебя и без твоей постоянной удачи. Мэри» И – почерком Хемингуэя: «Эта единственная, которую поймали (весила 730), но не теряем надежды, что счастье нам улыбнётся. Выскакивала 6 раз, и Элисин выловил её за 40 минут. Обнимаю. Эрнест». На лицевой стороне открытки фотография: Хемингуэй, Элисин и Грегорио с огромной, подвешенной за хвост чёрной агухой. Очевидно, фотограф кинокомпании «Уорнер Бразерс» счёл снимок отличным и там же, в Перу, напечатал его в виде почтовых открыток. Фотография эта, сильно увеличенная, позднее была выставлена для обозрения на втором этаже Башни в музее Сан-Франсиско-де-Паула.
— Как?! – невольно вырвалось у меня. – Во всех источниках, где упоминается эта рыба, говорится, что её выловил Хемингуэй…
Вместо ответа на мой вопрос Майито Менокаль опустил глаза и развёл руками. Жест, который нельзя истолковать иначе: «Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо».

Наверное, Хему, как многим рыбакам и охотникам, трудно было устоять перед соблазном сфотографироваться рядом с супертрофеями других…


Что точнее – винтовка или лук? (Я с удовольствием разглядываю эту фотографию из «Лука» 1954 года – есть в её изменившихся за полвека цветах колорит полотен Гогена. Гогеновского колорита добавляют и тёмнокожие люди вокруг Хемингуэя).


Эрнест и Мэри во время сафари в Африке. Кения, 1953-1954 гг.


Эрнест Хемингуэй позирует рядом с буйволом. Второе африканское сафари, 1953-1954 гг.
Голова этого буйвола висит теперь в кабинете писателя на Кубе, в его «Ла Вихии».


Эрнест и Мэри кормят детёныша большой газели по кличке «Баа». Кения, 1953 г.


Мэри ведёт дневник экспедиции. Рядом – «Баа».

* * * * *
Я вот тоже увидел оленёнка, похожего на «Баа», и в День защиты животных решил его окружить «теплом и заботом»:

Или это ослик? Вспомнилось, как один джигит сфотографировался верхом на ишаке и послал фотографию любимой девушке с надписью: «Я – сверху». Предусмотрительно тоже поясню: ваш покорный слуга – справа.

* * * * *
Этот грубый, неотёсанный Тарзан, сидящий в окружении марлина, рогов и черепов, –охотник-рыболов-боксёр Хемингуэй:

Автор шаржа – художник-сатирик Мигель Коваррубиас (Miguel Covarrubias (1902-1957)). Гуашь на картоне. 1933 г.

«Сильный мужской характер, который живёт во многих произведениях Хемингуэя, вместе с его хорошо разрекламированной страстью к таким бесспорно мужским занятиям, как бокс и охота, привёл некоторых наблюдателей к мысли, что писатель был чрезмерно одержим своей мужественностью. Раньше других эту черту Хемингуэя подметил ядовитый остряк Коваррубиас», – это можно прочесть на американских сайтах.

М. Коваррубиас сделал эту карикатуру для журнала «Vanity Fair», однако картинка не была опубликована, так как редакторы журнала нашли изображение Хемингуэя с голой грудью «слишком острым». Наверное, просто побоялись, что Хем накостыляет им по шее. В то время ещё не было «зелёных», а то бы они воспользовались этой карикатурой!

[Camilio]

Одна из парижских «изюминок», сладость которой с удовольствием вкушаешь, нагулявшись по городу, – сидение за столиком-геридоном под открытым небом на тротуаре перед кафе и неспешное разглядывание всего вокруг: домов, которые видели когда-то сидевшие здесь до тебя признанные и непризнанные мэтры и маэстро; улиц, по которым они приходили сюда и уходили отсюда; вечереющее небо, голубей, да и самих парижан, идущих мимо столиков. Конечно же, придёт в голову: а ведь где-то здесь, на этих квадратных метрах, сидел имярек, составлявший славу Парижа. Сидя у «Дё маго» или «Флор», подумаешь: может, тут-то и стоял столик, за которым формулировал свой экзистенциализм Сартр?


А у «Клозери де Лила» на ум придут Хемингуэй, Поль Фор и Блэз Сандрар: «Когда-то в «Клозери де Лила» более или менее регулярно собирались поэты, и последним известным из них был Поль Фор, которого я так никогда и не прочел» (Э. Хемингуэй, «Праздник…»).


Это Поль Фор. Вот здесь он в окружении каких-то людей, вероятно, тоже поэтов, но я не смог их опознать (если кто узнает, может, напишет?):


Даже перед королём поэтов стоит геридон стандартных размеров – на нём можно разместить максимум пару блюд и пару бокалов вина.

В «Клозери де Лила» «… весной и осенью круглые столики стояли в тени деревьев на той стороне, где возвышалась статуя маршала Нея; обычные же квадратные столы расставлялись под большими тентами вдоль тротуара, и сидеть там было очень приятно». …


«Блэз Сандрар с изувеченным лицом боксера и пришпиленным к плечу пустым рукавом – он сворачивал сигареты уцелевшей рукой и был хорошим собеседником, пока не напивался, и его вранье было намного интересней правдивых историй, рассказываемых другими. Он был единственным поэтом, ходившим тогда в «Лила», но я видел его там всего раз… В те дни мы не доверяли людям, которые не побывали на войне, а полностью мы вообще никому не доверяли, и многие считали, что Сандрар мог бы и поменьше демонстрировать отсутствие руки. Я был рад, что он зашел в «Лила» еще днем, пока туда не нахлынули завсегдатаи». (Э. Хемингуэй, «Праздник…»).


Блэз Сандрар в армии. Ещё с обеими руками…


А этот рисунок, портрет Сандрара, сделал его друг Модильяни

А вы знаете: ведь парижская традиция выставлять столики-геридоны на тротуаре скоро может и исчезнуть! Весной этого года промелькнуло сообщение, что согласно распоряжению городских властей Парижа, владельцам кафе придется убрать столики, размещенные под открытым небом при входе в кафе. По мнению чиновников, столики занимают значительную часть тротуара, чем мешают пешеходам, которые вынуждены обходить столики и выходить на проезжую часть. И это подвергает опасности жизнь пешеходов и водителей. Расстояние от столиков до проезжей части должно составлять 160 см, если меньше, то владельцам кафе придется платить штраф. Против решения городских властей выступают как владельцы заведений, так и парижане. Кто знает, кто выиграет этот спор? Спешите приобщиться – посидеть и посозерцать!


Даже в ноябрьские вечера у «снобинарских» кафе есть желающие сидеть «на улице». Хотя это и дороже: ведь гарсону приходится платить и «за шаги», которые он проходит между столиком и баром. Очевидно, здесь уличные «сидельцы» – в основном туристы.


У менее знаменитых кафе, на Больших Бульварах, вечером уличные столики пустуют. Здесь туристов, наверное, меньше (или снобá внутрь попрятались?):




Старую парижскую традицию сидения на тротуаре хорошо иллюстрируют фотографии «Дё маго» разных лет (кафе называлось то “Café des Deux Magots”, то “Aux Deux Magots”, то “Les Deux Magots” – возможно, менялся владелец кафе?):


1920-ые годы


1940-ые годы


1960-ые годы


Сегодня

На террасе «Дё маго» рядом с моим столиком сидели трое. Двое, наверное, муж и жена, сидели лицом к тротуару. Третий же – лицом к ним и столику, оседлав верхом стульчик и облокотившись о его спинку. Он, вероятно, был персональным парижским гидом (это очень дорого!) или маршаном: сыпал фамилиями художников и цифрами в долларах. Разговор шёл на английском, во время которого муж с женой перекидывались словами то на русском, то, наверное, на иврите. Может, они были коллекционерами из Америки, а может, из Израиля.
Я уже выпил свой бокал красного, но хотелось получить ещё одно парижское впечатление (подумал: может, вот так заключают сделки с парижскими арт-дилерами?). Заказал кофе. Выпил, не торопясь, и его, но заключения сделки не дождался. Сжевал шоколадку и отправился в отель. (Кто-нибудь объяснит мне, почему во Франции к чашке кофе приносят ещё и мини-шоколадку? Зачем к горячему кофе подают бокал холодной воды – я знаю. А вот как правильно пить кофе с шоколадкой, так и не спросил у французов. Пожил, понимаешь, среди культурных людей, а элементарного не узнал).



* * * * *
Парижские столики вдохновили художника Андрея Крютченко:




А вот картины другого художника – тоже с парижскими столиками. Вот как их изображал в 1912 году Пикассо:


Овал этого натюрморта – столик с приборами, салфеткой и меню уличного кафе.


А здесь явно видно и плетённое сиденье стульчика с террас парижских кафе. Они и сегодня так же выглядят.

[Ilya.33]

Camilio, Ваш последний труд очень хорошо дополняет очерк Германа, буквально "взгляд с улицы". Если будете продолжать эту тему, упомяните грелки-обогреватели. Пока их не извели городские власти. Кто такой Андрей Крютченко, из какого времени?
Вы помогли мне сделать два маленьких открытия.К стыду своему не знал, что одноногие столики называются геридоны. Не знал, что Сартр курил сигары. Когда мне случилось пообщаться с ним, он весь вечер дымил очень пахучими /чтобы не сказать большего/ чёрными сигаретами. Если не ошибаюсь, кубинскими.
С приветом, ilya.33
P.S. Очень надеюсь, что парижане и их гости не позволят властям извести геридоны.
Ведь исчезнет оче нь милый кусочек Парижа.

[Camilio]

...Кто такой Андрей Крютченко, из какого времени?...Не знал, что Сартр курил сигары. Когда мне случилось пообщаться с ним, он весь вечер дымил очень пахучими /чтобы не сказать большего/ чёрными сигаретами. Если не ошибаюсь, кубинскими...

Ilya.33, Андрей Крютченко родился в Ташкенте в 1955 году. Учился в Академии художеств в Санкт-Петербурге, которую окончил в 1979 году. Работал архитектором, дизайнером и художником. В 1989 году переехал в Европу. Темой многих его картин стал Париж. В Интернете их можно найти, если искать на “Andrei Krioutchenko”. Например, о нём можно прочитать на сайте: http://weatherburn.com/artists/artis...fm?artistid=13 .
Несколько его картин есть на сайте:
http://weatherburn.com/artists/colle...id=13&view=all .

Картины Андрея Крютченко выставлялись на выставках в Москве, Санкт-Петербурге, Париже, Лондоне, Сан-Франциско и Калининграде. Вот его автопортрет:


Площадь Вогезов, Париж:


Монмартр, Париж:


Свет у Крютченко и в солнечный день, и в пасмурный – очень хорош!

А с Ж-П. Сартром Вы встречались «профессионально»? То есть как с философом? Может, расскажете эту историю? Не каждый ведь на нашем форуме может похвастать такой встречей! С интересом прочитаем!

[Camilio]

“La Rotonde”, место встреч парижской богемы 1920-ых. В la Belle Époque художники разных стран слетались на её огонёк.

«Тут кишела очень красочная человеческая масса. Я не могла отвести от неё глаз. Я смотрела широко раскрытыми глазами на смешение продажных женщин, натурщиц, полных любопытства буржуа, политиков, полных убеждений и страсти актёров, паразитирующих художников и прочих. Здесь собрался весь мир. Было ярко и мелодично». (Кики о «Ротонде», см. «Воспоминания Кики»).


Как любопытствующий турист, заглядывал и я на этот огонёк. Вот только снимать там внутри постеснялся: «красочной человеческой массе» совсем не понравилось бы, что я вспышками своей камеры вторгаюсь в их жизнь.


От тех посещений «Ротонды» у меня сохранился сувенир – меню. Картинка на обложке: «Интеллектуалы в “Ротонде”. 1916»:


1916 год, идёт мировая война. А в «Ротонде» утончённые артисты мирно размышляют о дальнейших путях развития мировой культуры…


На стенах «Ротонды» картины. Может, и оставленные художниками в качестве платы за обед. А может, это чья-то выставка.

Очевидно, после мировой войны, к 1925 году, дискуссии в «Ротонде» стали менее академичными, более демократичными. Вот здесь, тоже на выставке в «Ротонде», идёт оживлённый творческий разговор – наверное, разных представителей «Парижской школы»:

Спорят интеллектуалы, очевидно, о дальнейших путях авангарда.

Чтобы достучаться до сознания оппонента, в споре использовались и кривые аргýменты. Вот тут один авангардист предъявляет другому довольно убийственный довод:


Принять участие в дискуссии спешат и артисты из соседнего кафе “Le Dôme”:

На заднем плане видны головы лошади и усатого мосьё ажана (конная полиция? а может, это монпарнасский «ковбой в шляпе» Грановский пробирается со своим конём на подмогу? – Ведь Сэм Грановский не стеснялся подъезжать к «Ротонде» и на лошади).

Артистическая общественность в этом споре на высоте – со столов и стульев наблюдает за живым разговором художников:


А кто-то не теряет зря времени и облегчает карманы увлечённых спором рафинированных интеллектуалов:

“Attention aux pickpockets! Beware of pickpockets!” – сегодня в Париже везде встретите такие предупреждения. Проблема эта была актуальна и в Belle Époque.

Вот этот усатый мосьё похож на «короля поэтов» Поля Фора:

Правда, бородка заставляет засомневаться: вроде бы у Поля Фора её не было? Да и сиживал он чаще в своём «королевстве» – в «Клозери де Лила».
В правом нижнем углу – японские иероглифы и подпись автора этого замечательного рисунка: Foujita. Paris. 1925.


Это Фужита и есть. Цугухару Фужита.

А это его портрет работы Кики, монпарнасской натурщицы и подружки Фужиты:

Об этом портрете в предисловии к книжке воспоминаний Кики Фужита писал:
«Она заняла мое место перед мольбертом, приказала мне не двигаться и спокойно начала писать мой портрет. Закончив картину, она пососала и покусала все мои карандаши, потеряла мой ластик и, довольная, начала танцевать, петь и орать, растоптав коробку камамбера. Потребовав с меня деньги за позирование, она победно удалилась, захватив с собой написанный ею портрет. Спустя три минуты богатый американский коллекционер купил у нее эту картину в "Доме" за возмутительную цену. Я не могу с уверенностью сказать, кто из нас был художником в тот день».

А это – «алаверды», портрет Кики работы Фужиты:


Кики была легендой, музой и моделью Монпарнаса, «одной из первых истинно независимых женщин века», певицей, танцовщицей, актрисой кино. Для Истории Монпарнаса её сохранил фотохудожник Ман Рэй, другой друг Кики. Вот его фотографии:


«После работы очень приятно видеть Кики. На неё необыкновенно приятно смотреть. Обладая, прежде всего, прекрасным лицом, она сделала из него произведение искусства. У нее изумительное тело, красивый голос (разговорный, а не певческий), и она, безусловно, господствовала в той эпохе Монпарнаса более, чем королева Виктория когда-либо господствовала в викторианской эпохе». (Э. Хемингуэй. Из предисловия к «Воспоминаниям Кики»).
«Я есть и навсегда останусь чистокровной сельчанкой, как в отчаянии говаривала моя мать. В мою обувь всегда будет набиваться грязь. "Как ты есть деревенская мужланка, так ею и останешься",– сказала она мне … Земля моя родная, я никогда не отрекусь от тебя». (Кики о себе, см. «Воспоминания Кики»).


«Красавица с глазами совы» (Илья Эренбург о Кики).
«У тебя, моя дорогая Кики, такие красивые глаза, что мир увиденный ими, прекрасен» (поэт Робер Деснос).
«Лицо её … является великолепным произведением искусства» (Эрнест Хемингуэй).

«И не только лицо…», – добавила бы сама Кики:


Она вся была произведением искусства: в 1924 году Ман Рэй сделал один из самых известных своих снимков – изображение Кики под сюрреалистическим названием «Скрипка Энгра»:


Причём тут Энгр и его скрипка? «Скрипка Энгра» – это перевод французской идиомы “Le Violon d`Ingres”, означающей вторую страсть, второе призвание, хобби известного человека. Происхождением оно обязано французскому художнику Жану Огюсту Доминику Энгру (1780-1867): музыка была его страстью, и он профессионально играл на скрипке. И даже выступал в составе известных французских оркестров и музицировал вместе с Ференцем Листом (!). С тех пор любое высокохудожественное хобби знаменитого человека французы стали называть «скрипкой Энгра» (живи Эйнштейн до Энгра, может, возникла бы идиома “Скрипка Эйнштейна”?).

Кто знает, может, муза вот с этого полотна Энгра «навеяла» Ман Рэю сюжет его сюрреалистической фотографии:


Кики была страстью Ман Рэя – первой, а не «второй»! – она вряд ли согласилась бы с #2 в иерархии его страстей! Но называя свою фотографию “Le Violon d`Ingres”, Ман Рэй ассоциативно заявлял о себе как о состоявшемся художнике – только у талантливого человека может быть «другая скрипка»!

Была своя «скрипка Энгра» и у Кики: рисование. Как эта «скрипка» была настроена, можете судить вот по этим наивным рисункам Кики:


«Я позирую» (1929 г.).

Тут она изобразила себя за утренним туалетом (1926 г.):


А с этими моряками у Кики тоже было приключение (1928 г.):


Об этом – в мемуарах Кики:

Воспоминания Кики в переводе Н.В. Семонифф вывешены на сайте http://zhurnal.lib.ru/n/nejt_w_s/kikidoc.shtml

В предисловии к мемуарам Кики Эрнест Хемингуэй писал: «В этой книге представлено достаточно фотографий Кики, чтобы понять, как она выглядела все только что прошедшие десять лет. Я пишу это в 1929-ом году, и сегодня Кики похожа на памятник самой себе и той эпохе Монпарнаса, которая, несомненно, закончилась к моменту опубликования книги Кики…
... Это единственная книга на свете, к которой я когда-либо писал предисловие… Переводить её – преступление. Если её испортят переводом на английский (а, перечитывая её сейчас в очередной раз, я понимаю, что переводчика неминуемо ждёт неудача), пожалуйста, прочтите её в оригинале. Книга эта написана женщиной, у которой, насколько мне известно, никогда не было Своей Комнаты…
… Сейчас перед вами лежит книга, написанная женщиной, которая никогда и ни при каких обстоятельствах дамой не была. На протяжении почти десяти лет она была настолько королевой, насколько возможно ею стать в наши дни, но у королевы с дамой, конечно же, нет ничего общего».

* * * * *
Кики с любовью вспоминает о хозяине «Ротонды» Папаше Либионе. Вот куски из её рассказа «Обчищение Папаши Либиона»:

«Благословенная "Ротонда"! – туда ходили, как к себе домой, в лоно семьи. Папаша Либион – лучший из людей, и он обожает их, эту артистическую кучу сброда!

Любопытнейшие истории происходили в "Ротонде".

К примеру, большая семья голодных художников собиралась в кафе ближе к тому времени, когда обычно доставлялся хлеб. Развозчик заносил около двадцати огромных буханок и укладывал их в лозовую корзину у стойки бара. Хлеб был слишком длинным и почти на треть выступал за край. Но ненадолго! За промежуток времени, достаточный для поворота головы (а Папаша Либион всегда покидал комнату на несколько секунд в этот момент) верхушки буханок в мгновение ока снимались и, как ни в чём не бывало, все уходили с куском хлеба в кармане. И так было каждый раз! Папаша Либион сердился, говорил о возмездии, о полиции... а на следующий день всё повторялось...

И это ещё ничего. Посети вы мастерскую любого художника того времени, вы нашли бы там кучу сувениров из "Ротонды": блюдца, вилки, ножи, тарелки... Кто бы ни обустраивал домашнее хозяйство, именно Папаша Либион дарил приданое.
………

Однажды группа молодых художников пригласила его на вечеринку, посвящённую первой крупной сделке одного из друзей. Модильяни, наконец, нашёл покупателя, предложившего баснословную цену за одну из его картин – несколько сотен франков. Было решено потратить эти деньги на огромный ужин. Так Папаша Либион появился на ужине в тот вечер со всей счастливой компанией. Но Модильяни был напряжён. На самом деле всё вокруг – стулья, ножи, бокалы, тарелки и даже столы – принадлежало Папаше Либиону. Он встал и, не сказав ни слова, ушёл! Модильяни начал бранить приятелей:
– Куча идиотов! Зачем вам понадобилось притаскивать его сюда? Я тоже люблю его не меньше вашего, но если я его не пригласил, так это из-за посуды, которую я у него стащил.
Компания обменивалась тоскливыми взглядами. Прошло несколько минут. Есть никому уже не хотелось. Вдруг отворилась дверь. Все глаза повернулись к двери, и что же они увидели: Папаша Либион вернулся, тяжело волоча ноги, с руками, нагруженными бутылками. "Только вино здесь было не от меня, так я решил принести вина. Давайте, все за стол! Я голоден, как собака".

* * * * *

Столовых приборов в качестве сувенира из «Ротонды» я не крал. На память о ней унёс салфетку, на которой ужинал – уж очень много знаменитых имён было на ней! Все они когда-то здесь сиживали. Тут и Ленин, и Кики; почему-то рядом:


Кики о «Ротонде»: «Там бывали политики со всего мира, которые, казалось, всё время готовили революцию». Да и после революции там бывали политики: и знаменитый русский террорист Борис Савинков, и революционный писатель Илья Эренбург… Может, и пересекались здесь. (Почему-то на салфетке из «Ротонды» я их фамилий не обнаружил. Так же, как и автографов Троцкого и Луначарского, Махно, Петлюры и Шварцбарда).


“La terrasse de La Rotonde en 1917”.
Автор – не «Королева Монпарнаса» Кики (кстати, её настоящее имя: Алиса Эрнестин Прэн), а «Милое Дитя Монпарнаса» Маревна (настоящее имя: Мария Воробьева-Стебельская). Маревна, возможно, единственный представитель «Парижской школы», кому удалось сохранить традиции школы до середины ХХ века: Маревна прожила 92 года, дожив до 1984 года.

А Кики умерла 23 марта 1953 года. Рассказывают, что провожало её в последний путь не очень много старых монпарнасских друзей. Из художников пришёл один лишь сентиментальный японец Цугухару Фужита.
«Кики ушла из жизни, будучи по-прежнему влюблённой в жизнь. Возвращаясь из поездки за город на выходные с друзьями, она рухнула у небольшой статуи на треугольной площади на углу улиц Бре, Вавен и Нотр Дам де Шан». (Билли Клювер и Джули Мартин. Введение к «Воспоминаниям Кики»).
Кики жила в доме 2, Rue Bréa, где делила квартиру со своим аккомпаниатором Андре Лароком. Это на треугольной площади на пересечении Rue Bréa, Rue Vavin и Rue Notre Dame des Champs – совсем рядом с «Ротондой», в ста метрах вправо вот от этого перекрёстка, по этой Rue Bréa:

[Camilio]

В связи с недавним 90-летним юбилеем Михаила Калашникова, конструктора одноимённого автомата, вспомнил, как в Нанси (Лотарингия) увидел в витрине магазина прославленный автомат и зашёл, удивлённый, полюбопытствовать: что, так свободно продаётся? Оказалось, это копия, пневматический автомат, стреляющий 6 миллиметровыми шариками (в магазине – 1000 шариков). Есть и миникопия. В подтверждение всемирной популярности и автора, и самого автомата привожу снимки из того магазина:

“Mythe ou Réalité?” «Миф или реальность?». Да уж 90 лет как реальность! И автомату уже 62 года.



Многие лета изобретателю-самородку!!

[Camilio]

Может, кому-то будет интересно: оказывается, Михаил Брук, который перевёл с английского книгу Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой» (с разговора об этом переводе и началась наша тема), был человеком не простым.

Он был не только специальным корреспондентом Агентства Печати «Новости» (АПН), но и посредником между известным американским бизнесменом, хозяином концерна "Оксидентал", Армандом Хаммером (который ещё с Лениным заключал коммерческие сделки), и Советским правительством. Поэтому ему приходилось общаться и с Косыгиным, Брежневым, Горбачёвым, Джавахарлалом Неру, Киссинджером... Был он знаком и с последней женой Хемингуэя Мэри. Помогал Михаил Брук и Джорджу Соросу, когда тот организовывал свой Фонд в России.

В 1996 году в США вышла книга: E.J. Epstein. “Dossier: The Secret History of Armand Hammer”. New York, Random House. Как пишет в ней Эпстайн, «Хаммер с самого начала их знакомства понимал, что Брук – офицер советской разведки»… «Когда один из высших руководителей "Оксидентала" поинтересовался деловым опытом Брука, Хаммер беспечно бросил: "Майк из КГБ, – и объяснил: – Без КГБ мы не можем заниматься бизнесом в России, и поэтому лучше иметь сотрудника КГБ»… В Штатах считали, что АПН является «крышей» советской разведки, а все её корреспонденты – секретные агенты КГБ.

И самого Хаммера в США подозревали в работе на советскую разведку: всю свою жизнь он был под колпаком у ФБР, и однажды по приказу Гувера Хаммер был допрошен в нью-йоркской штаб-квартире ФБР.

Хаммер встречался со всеми первыми лицами СССР, кроме Сталина. Существует легенда, будто Хаммер как-то захотел пройти в Мавзолей Ленина глубокой ночью. Его, естественно, не пустили. Тогда он предъявил старый мандат с предписанием: «Подателя сего Арманда Хаммера пропускать ко мне в любое время. В. Ленин. 1921 г.». И вызванный к месту происшествия начальник караула, посоветовавшись с более высоким начальством, пропустил «подателя сего» к Ильичу.

Обо всём этом написал Александр Ольбик в рассказе «Был ли Арманд Хаммер агентом КГБ?» в своих «Ностальгических хрониках» (см. сайт http://det.lib.ru/o/olbik/naeshafotchtobydoc.shtml).

Михаил Ильич Брук умер 11 августа 2002 года на 73-ем году жизни, похоронен в Юрмале (Латвия).

* * * * *

19 июля 2009 года на радиостанции «Эхо Москвы», в передаче, посвящённой 110-летию со дня рождения Эрнеста Хемингуэя, участвовал Генрих Боровик, лично знавший Хемингуэя. Он рассказал, что был знаком и с переводчиком Михаилом Бруком, который вместе со своими коллегами по АПН Л. Петровым и Ф. Розенталем перевёл «Праздник, который всегда с тобой». Г. Боровик даже сам поучаствовал в переводе – в том интервью он сказал:

«Книга называлась «Движущийся праздник». Вот такой перевод. Вначале я неловко перевёл… Мои друзья, Миша Брук и ещё несколько человек, которые принимали участие в переводе… Я предложил такое название: «Праздник, который носишь с собой». Ну, вроде тоже… Конечно, «Праздник, который всегда с тобой» – это лучше, элегантнее…»
(Цитирую по сайту http://echo.msk.ru/programs/kazino/605985-echo.phtml).

Хочется спросить: «Что ж Вы, Генрих Аверьянович, не уследили за качеством перевода, позволили своим друзьям допустить ошибки перевода и искажения?».

Сегодня, 16 ноября, у Генриха Боровика – юбилей. Поздравим его с 80-летием!