"Notre Dame de Paris" в Москве

[Яна]

Несколько дней назад мне тоже попалась статья-рецензия – другая – на московскую постановку мюзикла. Я её даже хотела вывесить, но потом автор подорвал моё доверие цитированием названия песни "Прошла пора соборов каменных…" И дело даже не в том, "был ли мальчик на спектакле" – может он на ухо туговат, хотя если пишешь критику про музыку, то, может, лучше к отоларингологу заглянуть (про Бетховена в курсе, но – не сопоставимо :о)) ). Просто вот другому критику (см. в статьях выше) не понравилась правильная фраза "Пришла пора соборов кафедральных", а этому своя, придуманная, очень понравилась, а ведь смысла-то в ней нет вообще…
А сегодня почта принесла новую статью, с новым взглядом и осмыслением. Делюсь.

Александр Дугин
Мюзикл последнего модерна
http://www.russ.ru/culture/podmostki/20020604_ddu.html

Так ли уж авангардно изложить алгоритмический роман Виктора Гюго в стиле рок-оперы? Совсем нет. Между Гюго, Питером Таундшендом или Давидом Боуи существует парадигмальная непрерывность - все это просто модерн, обыкновенный модерн. От его героической до его истерично-дендистской стадии. О чем роман Гюго? О том, что на место деистской абстракции приходит гуманно-садическое море страстей, о том, что на пределе социальных, религиозных и моральных условностей живут чреватые призраки бурной кровавой витальности. Химеры собора Парижской Богоматери принадлежат этой промежуточной реальности - между сухой схоластикой католических догм и грязно-кровавой эротикой европейского простонародья - в лохмотьях, цыганщине (о, наша Королева Юга!!) и с острым стилетом Вийона.

Гюго оживляет химеры. Они срываются с барельефов и начинают действовать. Их раны отныне пахнут. Их вены отныне пухнут. Их зубы ранят, а когти страстей царапают, протыкая, как бумажный лист, осенние конвенции уходящего Средневековья. Это большой
Гюго, жадный в своем недоумении. Монументальный в своем оптимистическом отчаянии, хрестоматийно очевидный в изломах своих парадоксов. Гюго - это модерн. Это его безупречный код.

Мюзикл как жанр - это модерн. Он ничего не добавил и не убавил от классики. А если опошлил ее, лишил драматизма разрывающего путы приличий рогатого обезьяноподобного демона с сочащегося жизнью перепонками, так это несущественно. Hello, Dolly! Долли - это и есть зевок Эсмеральды. Упакованный в брикет, доставленный вовремя на мотоцикле вместе с утренней пиццей... Мутный взгляд плотного американца на зябкой заре поднимающего свой флаг.

Итак, мюзикл по Гюго - это вполне нормально. Слушайте, более чем нормально... Слишком нормально, подозрительно нормально. Это нормально в степени. И тут мы должны спросить себя, не в этом ли кроется подвох? Как это комфортно, пробудившись от кровавого кошмара и увидев, что топориное лезвие наяву также близко от вашей переносицы, сказать себе - "Я все еще сплю...", так же комфортно посмотреть мюзикл "Нотр дам де Пари" в театре оперетты 31 мая 2002 года. Как ни в чем не бывало, как ни в чем не бывало...

Можно плохо понимать происходящее с нами в последние годы. Можно гугниво артикулировать свои ощущения... Но так чтобы вообще ничего не понимать...

Модерн, опрокинутый в модерн. Освобождение чувств, обращенное к беспредельной исчерпанности этой операции. Химеры собора Парижской Богоматери пожили. Пожили свое - на влажном терпком и сытном пиру, втягивая в ноздри кокаин человеческих побоищ. Этой комариной массы человеческих смертей, в которую слиплись терпкие тела - ушедшие в слизь и глину - человеческих существ Нового времени.

Как странно наблюдать гибель химеры! Как завораживает нас возвращение призрака, обретшего плоть, в свое исконное состояние. Так гипнотически движутся декорации клыкастых каменных демонов, на которых подпрыгивают и летают (привязанные) поющие актеры-россияне, отчетливо выполняющие задание. Что знают эти молодые исполнители о терафимах, обретающих плоть, и гулях, рассыпающихся с петушиными криками по утрам? Я думаю, они любят конфеты, коньяк, шампунь и теплый душ. Но антрацитной магии от этого в них не меньше.

Нам показали компактно и насыщенно филейную часть модерна, абсолютную в своей парной простоте и очевидности. Но это произошло не тогда и не там - я хочу сказать: именно тогда и именно там. Когда люди играют и поют слишком хорошо, они становятся чем-то иным, нежели людьми.

Тот спектакль, который я смотрел в театре Оперетты, был не простым, а по заказу.
Его давали в честь сорокапятилетия владельца "Русского Золота". Архетип "нового русского", с которого уже лет пять ловкая фарфоровая индустрия лепит серийные статуэтки, любезно изысканно и плотоядно предложил сверхотобранной гипер-VIP-публике – с княгиней, Мирошниченко, Зыкиной и группой генералов налоговой полиции, каждый 2м 30см ростом - последний спектакль модерна. Таранцев сделал это обескураживающим жестом - пронзительным в своей беззащитности.

А на фуршете актер Певцов - носик уточкой - показал нам свои гладкие круглые мышцы. Осетрину ел полунегр с косичками как у Анджелы Девис.

И лишь у рассеянной сотни охранников в ушах хрипели и трескали какие-то далекие чужие голоса... Далекие, коллеги, и чужие...

От себя мне остаётся только заметить, что пиццу развозят на скутерах или мопедах. Использовать в подобных целях мотоцикл – дорого и нерентабельно.