Париж Хемингуэя и не только...

[Camilio]

Когда-то – сто лет назад – был на Монмартре, стоял на приколе, такой «Корабль-прачечная» – “Bateau-Lavoir”. Был, да сплыл: сгорел в 1970 году “Bateau-Lavoir”. Так поэт Макс Жакоб называл деревянный барак, дом номер 13 на улице Равиньян (Rue Ravignan), в котором в первые парижские годы он делил кров с приятелем-художником. Художник был росточка маленького, но вот с таким длинным именем: Pablo Diego José Francisco de Paula Juan Nepomuceno María de los Remedios Cipriano de la Santísima Trinidad Martyr Patricio Clito Ruíz y Picasso. Всё запомнили? В обиходе художник пользовался только первым и последним именем: Пабло Пикассо. Имя скоро станет действительно большим.

В этом деревянном бараке, стоявшем на откосе Монмартрского холма, когда-то располагалась фабрика пианино некоего мосье Тьонвиля, который в 1899 году решил разделить её на мастерские и сдавать их художникам. С улицы Гарро (Rue Garreau) барак казался пятиэтажным курятником:




… а с улицы Равиньян (сегодня там площадь Эмиля Гудо, Place Émile-Goudeau), где был расположен вход, – одноэтажной хибарой:




Это “Bateau-Lavoir” в 1920-ые годы.
23-летний Пикассо поселился здесь весной 1904 года и прожил 5 лет. Здесь он писал при свете керосиновой лампы (а когда не было денег на керосин – при свечах) своих клоунов и арлекинов. Здесь полгода прокорпит он над «Авиньонскими девушками», с них начнётся кубизм.

Барак без света и тепла был домом непризнанных гениев – бедных художников и их подруг. В лабиринте дешёвых клетушек жила целая колония писателей и художников, в том числе Брак, ван Донген, Грис, Дерен, Вламинк, Модильяни. Бедность была нормальным состоянием молодых артистов, хотя квартирная плата была в общем-то низкая, а мелкие рестораторы отпускали в кредит. Вопрос отопления не существовал: в Париже подобные берлоги не имели печей, а стало быть и не отапливались. Пикассо рисовал в мастерской, где зимой ночью замерзала вода в кастрюлях. Оставаясь дома, часто не вылезали из постели. Чтобы согреться, шли в Национальную библиотеку, вечером грелись в кафе.


Пикассо на Монмартре. Мостовая за его спиной поднимается вверх. По-видимому, он стоит на Rue Ravignan и обращён лицом к “Bateau-Lavoir”, который за спиной фотографа.


Пикассо в 1904 году, когда он поселился в «Бато-лавуар»

В «Бато-лавуар» единственный на все пять этажей кран с водой находился в подвале, куда все ходили с вёдрами. Однажды утром Пикассо встретил здесь девушку с густой каштановой чёлкой, из-под которой смотрели зелёные глаза. Обитатели дома звали её Прекрасной Фернандой. Увидев красавицу, Пабло забыл, зачем пришел, и вернулся к себе с пустым кувшином. В другой раз, встретив девушку на лестнице, он остановил её, подав котёнка с чёрным носом, и предложил зайти к нему в студию. Она зашла и осталась.


Это и есть красавица Фернанда Оливье, подруга Пикассо, делившая с ним жизнь в начале его карьеры в «Бато-лавуар».

В «Бато-лавуар» ни у кого не было ключей – двери не запирались, так как красть было нечего. То, что сегодня продают на аукционах за десятки тысяч долларов, тогда ещё ничего не стоило. Пикассо стал первым, кто обзавёлся замком и запирал там настоящее сокровище – свою Фернанду! Поскольку Пикассо, этот ревнивец (у хлопца – испанская кровь!) запирал Фернанду на ключ, она чаще всего проводила время за чтением, лёжа на жёстком диванчике, в то время, как он рисовал или выходил за покупками, не разрешая ей ни на шаг уходить одной из дома.

Когда Пабло и Фернанде нечем было заплатить за уголь, они неделями переживали кризис, лёжа под грудой одеял. Иногда воровали молоко и круассаны, которые разносчики оставляли у дверей буржуа...


«Портрет женщины в платке». 1905. Гуашь. (Это Фернанда)


Портрет Фернанды

Фернанда Оливье написала весьма женские, но очень ценные, потому что они правдивы, воспоминания о годах совместной жизни и любви с Пикассо, с самых голодных и всё же вспоминаемых с наибольшей теплотой лет до уже начинающегося благополучия. Много женщин было ещё потом в жизни Пикассо, но все они имели дело уже с художником знаменитым и богатым, а эта не знала о нем ничего, когда он подал ей, спускающейся по лестнице, котёнка и пригласил в мастерскую, где она оставалась несколько счастливых и бурных лет.

Вскоре торговцы картинами стали приобретать полотна Пикассо – их не смущала его манера торговаться с заряженным револьвером в руке. Так как Пикассо часто рисовал ночью, спали они до обеда. К ним можно было достучаться только когда приходили коллекционеры и маршаны, а до этого самый свирепый стук в дверь не давал результатов. Консьержка всё чаще кричала в замочную скважину: «Мосьё Пикассо, это кто-то серьёзный!» – что означало: «Пахнет деньгами!». Приходилось, хочешь не хочешь, вставать.

Со временем Пабло с Фернандой переехали в более уютную квартирку на бульваре Клиши. Вместе с хозяевами там поселились три сиамских кота, любимая собака и ручная обезьянка.


1911 год. Здесь Пикассо с кошкой. Может быть, это тот выросший котёнок, который «познакомил» Пикассо с Фернандой.


Около 1915 г. Пикассо в своей мастерской – позирует в боевой стойке. Хемингуэй мог бы поучить его боксу, но его ещё нет в Париже. В те годы мода на тщедушность и бледное лицо уже уходила. Стали цениться сила и здоровье: район Монмартра был домом апашей, и приходилось поддерживать физическую форму. В ночных прогулках по Монмартру Пикассо чувствовал себя безопаснее в компании рослых и крепких Брака и Вламинка.


“Bateau-Lavoir” где-то в 1960-ые годы. Вид с улицы Гарро.


«Бато-Лавуар» сегодня. Вид с площади Эмиля Гудо (Картина Renoux. “Bateau-Lavoir”)

Вот они, нравы “Bateau-Lavoir”:

Emile Laurent. “Bateau-Lavoir”
В обнимку с mademoiselle – наверное, кто-то из «банды Пикассо». Monsieur на заднем плане, в шляпе и с альбомом, – тоже кто-то из этих «бандитов». Справа, в цилиндре и с бабочкой, очевидно, Макс Жакоб (он и на других картинах так одет). А mademoiselle в шляпке – возможно, и Фернанда: она очень любила шляпки, и Пикассо баловал подругу, покупая их ей. Характерные возвышения на крыше дома выдают студии: для доступа естественного солнечного света в мастерскую художники и сегодня устраивают на крыше такие прозрачные люки.

* * * * *


Кажется, здесь за спиной Пикассо, за печкой-буржуйкой, стоят вещдоки – статуэтки, украденные из Лувра:


Они ведь с Гийомом Аполлинером стали подельниками в более серьёзном криминале – деле о краже «Моны Лизы» из Лувра!

21 августа 1911 года в Лувре обнаружили пропажу «Моны Лизы». Газета «Пари Журналь» объявила награду за информацию о похитителе. В редакцию пришло письмо, автор которого, подписавшийся как «Вор», сообщал, что охрана в залах музея организована плохо, и неудивительно, что произошла кража «Моны Лизы». И что он и сам похитил из Лувра несколько старинных иберийских статуэток. Возбудили новое дело – о краже статуэток. Человека, пустившегося в откровения на страницах «Пари Журналь», звали Жери Пьере. Он был секретарём Аполлинера.
Ещё в 1906 году, когда Пикассо жил в «Бато-лавуар», Пикассо часто посещал Лувр «в поисках вдохновенья». Там его внимание привлекли статуэтки, относящиеся к V и VI векам до н. э. Их нашли при раскопках в Андалузии. Пикассо воспринял их как нечто глубоко личное, соединяющее его с родной Испанией, они-то и вдохновили его на картину «Авиньонские девушки». Пикассо страстно возжелал завладеть этими статуэтками.
Возможно, Пикассо своими мечтаниями поделился с Аполлинером и Пьере. Во всяком случае, в марте 1907 года Жери Пьере отправился в Лувр, в зал с иберийскими статуэтками, и украл их. Пикассо заплатил Пьере 50 франков, которые тот проиграл в ту же ночь. Пикассо уверял Аполлинера, что статуэтки принадлежат ему по праву – как уроженцу Андалузии и как художнику. Ибо они дают ему новое понимание красоты и формы. Следовательно, не он, а Лувр является настоящим похитителем статуэток! (Когда нашли похитителя «Моны Лизы», – через два с лишним года, во Флоренции – итальянец Винченцо Перуджи тоже оправдывался желанием "восстановить справедливость" – вернуть картину на родину автора, да Винчи. Сколько печати благородства у воров от искусства!).
История с похищением «Моны Лизы» приняла драматический оборот как для Пикассо, так и для Аполлинера, который тоже хранил дома что-то из украденного: кто-то стукнул в полицию, что Аполлинер то ли украл «Мону Лизу», то ли что-то знает о её судьбе. Аполлинера арестовали. Он впал в истерику и назвал своего друга Пикассо как скупщика краденого.
Представ перед судьёй, Пикассо увидел бледного, небритого Аполлинера в наручниках. И тут случилось невероятное. На вопрос судьи, указавшего на поэта: «Вы знаете этого человека?» Пикассо, от страха ничего не соображая, ответил: «Вижу в первый раз». Аполлинер еще больше побледнел и изменился в лице. «До сих пор стыд гложет меня», – признавался много позже, спустя десятилетия после смерти Аполлинера, Пикассо.
(Я представил себе, как секретарь суда протоколирует длинные имена подозреваемых. Полное имя Пикассо я уже привёл. Но и у Аполлинера оно было не слабым: Вильгельм Альбер Влодзимеж Александр Аполлинарий Костровицки).
Удивительно, но Пикассо не был обвинён в хранении краденого и «вышел сухим» из дела о статуэтках. Предполагают, что не без помощи некоего важного лица и коллекционера, оказавшего покровительство художнику. Неужто Гертруда Стайн вмешалась?? Аполлинер же просидел в тюрьме несколько дней. За него тоже хлопотали какие-то писатели Франции. И Аполлинера выпустили.


Эту картину нарисовала Мари Лорансен, подруга Аполлинера. Слева направо: Пикассо, сама Мари, Аполлинер и Фернанда Оливье. Фернанда, ненавидевшая Мари, позже даст волю чувствам в своих записках. А картину купят молодые американские любители живописи, Лео Стайн и его сестра, Гертруда Стайн.

Среди друзей, встречавших Аполлинера у ворот тюрьмы Сантэ, не было троих: мадам де Костровицки, матери Аполлинера, Мари Лорансен и Пабло Пикассо. Не знаю, почему мать не пришла встречать сына – может, из-за того, что ей очень не нравились друзья Гийома и она не хотела их видеть. На Мари Лорансен, очевидно, повлияла дурная слава, свалившаяся на Аполлинера благодаря парижским газетам. Пикассо же, очевидно, было стыдно за своё предательство. Этот случай симптоматичен: эгоист Пикассо плохо обошёлся со всеми своими женщинами, их судьбы сложились трагически. И сегодня ещё Пикассо пеняют за то, что во время «странной войны» он не помог своему другу Максу Жакобу спрятаться от нацистов, и тот, будучи евреем, погиб в концлагере.

* * * * *
Кабаре “Au Lapin Agile” («У Проворного Кролика»), в доме № 22 по улице Соль (22, Rue des Saules) – другое монмартрское место, где в дыму гашишных сессий зарождался кубизм.


Пикассо стал бывать в “Au Lapin Agile”, когда ещё разрабатывал весьма парижский розовый период. В то время он дружил с акробатами и клоунами из цирка Медрано. Вместе с ними он проводил время за стаканом и песней – в этом кабаре все чувствовали себя, как дома. Кабатчик этого кабаре, Фредерик Жерар (Frédéric Gérard, 1860-1938), папаша Фреде, брал гитару и присоединялся к гостям:






Папаша Фреде и его ослик Лоло. Ему (Лоло, а не Фреде!) суждено было стать одним из первых абстракционистов: как-то в 1910 году он нарисовал здесь, в «Лапен ажиль», абстракционистскую картину, махая хвостом с привязанной кистью. Картина называлась «Заход солнца в Адриатическом море».

Художник Андре Варно протягивал Лоло морковку, затем её прятал, и Лоло, возмутившись, мотал хвостом с кистью и мазал красками холст, поставленный на стуле:


Здесь Андре Варно изобразил коллегу-артиста, но морковку ему даёт папаша Фреде. Интересно, сохранился ли шедевр, намалёванный Лоло, где-нибудь в Музее д`Орсэ? Всё-таки историческая вещь…


«Лапен ажиль» сто лет назад. К акации перед входом в кабаре привязан Лоло.

А это «Лапен ажиль» сегодня:

Акация, к которой привязывали Лоло, засохла (осталась только часть сухого ствола), а другая акация растёт до сих пор.

Над входом, чуть правее – Проворный Кролик (вывеску нарисовал карикатурист Андре Жилль):

Говорят, раньше он был нарисован мелом на двери, и под ним была надпись: «Иметь здоровый желудок – долг порядочного человека». Истина, особенно актуальная в век фастфуда.


Это картина Мориса Утрилло с «Лапен ажиль» начала 20-го века.


А это картина Пикассо “В кабаре «Лапен ажиль»”. 1905. Она долго висела на стене в кабаре папаши Фреде, а сейчас, говорят, хранится у какого-то коллекционера в США.

Гитарист в глубине картины – папаша Фреде:



А этот арлекин – сам Пикассо (и здесь у него чёлка свисает над левым глазом).


«Женщина с вороной». 1904. Пикассо изобразил здесь дочь папаши Фреде, у неё действительно жила прирученная ворона. Дочь Фреде стала женой поэта Пьера Мак-Орлана, обитателя «Бато-лавуар», любившего распевать в «Лапен ажиль» песенки Иностранного легиона.

В «Лапен ажиль» Пикассо и его «банда» (Аполлинер, Брак, Сальмон, Дюшан), покуривая гашиш, узнавали от математика Мориса Принсе сведения о четырёхмерном пространстве, в котором они, оказывается, живут. Осмысливая «лекции» Принсе, Пикассо подошёл к кубизму.

Якобы в «Лапен ажиль» однажды встретились Пикассо и Эйнштейн – это в пьеске Стива Мартина «Пикассо в "Проворном Кролике"» (написана в 1993 году). Пьеска так себе (на русском языке она выложена на сайте: http://lib.ru/PXESY/MARTIN_S/pikasso.txt ), будто в 1904 году, за год до рождения теории относительности и за три года до появления «Авиньонских девушек», в этом кабаре встретились два гиганта мысли. На самом деле они никогда не встречались. Но Пикассо и Эйнштейн стали субъектами исследования лондонского профессора истории и философии науки Артура Миллера.

* * * * *
Вот как выглядел монмартрский холм, называемый ещё и La Butte, в 1878 году:


Benjamin Constant. “La Butte en 1878”.

На карте Монмартра «Бато-лавуар» находится в отмеченном красным кружочком районе, а кабаре «Лапен ажиль» – в квадратике:






Нахóдишься за день по «кубистским» местам монмартрского косогора, стопчешь каблуки и пятки, и покажется, что не зря кубизм родился именно здесь: дома-кубики беспорядочно теснятся на склонах холма, не успевая ориентироваться вдоль петляющих улочек, выпирают углами на поворотах, и напоминают кубики-ромбики на картинах кубистов.

Шёл я вечером усталый по узенькой Rue Ravignan. Между Rue Garreau и Rue Durantin увидел вдруг крохотную brasserie “Chez Camille”: «О, зайду-ка к тёзке, дам ногам отдых». У входа стояли «харлеи», а внутри сидели хмурого вида парни, в чёрной коже, обросшие и небритые, пили пиво. Свободного столика не оказалось, и я собрался уходить. Но парни оказались неожиданно приветливыми, а их внешняя крутость обманчивой: они окликнули меня и подвинулись за столом. Я заказал Heineken и спросил хозяина брасри: “Is your name Camille?” Он ответил, что нет, но догадывается, – тут он ткнул меня пальцем – что так зовут меня! Посмеялись его догадливости.

За пивом задумался о любезности французов. Очевидно, оттого, что мой поход в тот день начался с «банно-прачечного комбината» – “Bateau-Lavoir” – вспомнились другие походы в прачечную, сегодняшнюю lavoir. Однажды в автомате для продажи стирального порошка оный кончился именно на мне. Я стал вынимать шмотки из стиралки, но женщины, ожидавшие окончания своей стирки, не дали уйти – залили в мою стиралку жидкое мыло из своих бутылей. От денег категорически отказались. В другой раз я вошёл в прачечную, когда парень, уже запустивший свою стиралку, доставал из сумки банку пива, собираясь расслабиться. Увидев меня, он тут же полез за второй банкой – для меня.

Спросил байкеров, что они думают о кубизме, но разговор не получился. Не то, чтобы «они не местные», но – дескать, далеко это от нас… «Далеко». От “Chez Camille” до “Bateau-Lavoir” – 50 метров, но парни-то имели в виду не пространственную удалённость, и даже не временнýю...