Созвездие Быкова

[Vishenka]

Созвездие Быкова
10.19 02:41 pm | NRS.com

Недавно гостем литературной радиопрограммы "Переплет", которую ведут журналисты Ирина Лейкина, Олег Сулькин и президент Книжного клуба Михаил Фрейдлин, был московский критик, писатель и поэт Дмитрий Быков.

О.С. – Представляя Дмитрия Быкова и его творчество, признаюсь: крайне редко за последнее время я получал такое удовольствие от чтения критики и публицистики. Хотя не всегда соглашаюсь с автором. Ирина, наверное, тоже.

И.Л. – Соглашаться и не обязательно, можно внутренне полемизировать, когда читаешь. Но нельзя не отметить, что написано это сильно и ярко.

О.С. – Сборник публицистики и критики Дмитрия Быкова под названием "Блуд труда" издан в этом году в петербургском издательстве "Лимбус-пресс", а первоначально статьи публиковались в разных изданиях.

И.Л. – Перед нами еще одна книга Дмитрия Быкова – "Призывник. Стихотворения и поэмы". Она издана в прошлом году в санкт-петербургской "Амфоре".

О.С. – Дмитрий, давайте поговорим о том, как вы работаете. Вы пишете стихи и прозу, а также критику. Вопрос наивный, но важный: почему вы не хотите сосредоточиться на чем-то одном?


В свое время Маршак, Паустовский и Чуковский призывали всех своих учеников вести, что называется, "многопольное хозяйство". Всегда писать стихи нельзя. Это случается приступами. Когда не пишется – это чрезвычайно тяжелое, нервозное состояние, ощущение вины, невостребованности. Надо заполнять досуг чем-то другим. Так что проза и критика – просто моя борьба с неврозами.

Первый мой роман был борьбой с собственным имперским неврозом. "Орфография" – наоборот, с либеральным. Непобежденных неврозов еще очень много. Я думаю, что это не последняя моя книжка. Такая вот автотерапия.

М.Ф. – Дмитрий, мне кажется, что критик и писатель находятся по разные линии фронта. Не получается ли, что вы то "свой среди чужих", то "чужой среди своих"?

Это не совсем так. Лучшая критика в России все-таки написана поэтами. Поэзия – дело тонкое, оно требует подбора оптимальных слов в оптимальном порядке и хорошо тренирует мозги. Я думаю, лучше "Писем о русской поэзии" Гумилева, лучше рецензий Брюсова, лучше статей Цветаевой, в частности о Пастернаке, лучше писем самого Пастернака о поэзии просто ничего не написано.

Литературный критик должен быть так или иначе причастен к цеху, иначе возникает вопрос: кто дал ему право судить? И если критик предъявляет что-то, им лично написанное, то, бывает, именно это его и дискредитирует. А бывает, наоборот, придает дополнительную легитимность. Например, Басинский предъявил, и стало видно, что этот человек имеет право на критику.

О.С. – Дмитрий, вы буквально повторили слова Франсуа Трюффо, который в свое время был известным кинокритиком, потом начал снимать кино и, как мы знаем, очень успешно.

М.Ф. – Ваш сборник "Блуд труда" вышел в "Лимбус-пресс". Это издательство, которым руководит Виктор Топоров. Как строятся ваши с ним отношения?

У нас с ним нейтральные отношения. Я больше ценю его как переводчика, а не как критика. Некоторые его высказывания для меня совершенно неприемлемы, но под другими я готов подписаться. Топоров – это что-то вроде Незнайки, который рисует портреты и всем показывает, и каждому портреты очень нравятся, пока очередь не доходит до него самого. Тем не менее я согласен с Михаилом Веллером, что Топоров – критик яркий.

Что касается отношений с издательством, то, в принципе, основное мое издательство – "Вагриус", а с "Лимбусом" у меня случился разовый роман. Они издавали свою серию "Инстанция вкуса" и совершенно неожиданно меня туда включили. Я им за это очень благодарен.

И.Л. – Я с удовольствием почитала ваши стихи. И "зацепилась" за "Пригородную электричку", которую вы написали в 1986 году. Это стихотворение явно перекликается с пастернаковским "На ранних поездах"...

Да, с большой силой.

И.Л. – Но оно по настроению полярно пастернаковскому. Сегодня вы бы написали такие стихи?

Это очень ранние стихи, мне было тогда 18 лет. Впрочем, позже я написал "Ночные электрички" ("С рожденья мне не обрести привычки к родной, набитой, тесной, сволочной, обычной подмосковной электричке. К обычной, а особенно к ночной. К тем пассажирам – грязным и усталым, глотающим винцо, ходящим в масть. К безлюдным, непроглядным полустанкам, где не фиг делать без вести пропасть, под насыпью, под осыпью, в кювете, без имени, без памяти, в снегу... Я многого боюсь на этом свете, но этого... и думать не могу...")

Кстати, "Пригородная электричка", о которой вы заговорили, удостоилась высшей оценки: я отправил ее своему другу в армию, сержант нашел листок у него в кармане, и друг получил наряд вне очереди. Я считаю, что это самая высокая похвала. Что касается пастернаковского "На ранних поездах", то эти стихи недвусмысленно отсылают к блоковской "На железной дороге". Это попытка переписать Блока в мажоре: "Превозмогая обожанье, я наблюдал, боготворя... В них не было следов холопства, которое кладет нужда...".

К счастью, это настроение прошло у Бориса Леонидовича довольно быстро. Потому что здесь, наверное, уместнее испытывать не умиление, а солидарность, сострадание, иногда отвращение – это нормально. От экзальтированного обожания сам Борис Леонидович, я думаю, вовремя отошел. И, может быть, благодаря ему и вся русская поэзия. Разок перегнув палку, она стала держаться более трезвых интонаций, так мне кажется.

О.С. – У вас замечательная эрудиция. Когда вы пишете, вы легко передвигаетесь во времени и в пространстве. Но мне показалось, что вам все-таки более интересно "сегодня". Даже когда речь идет о "вчера" и "позавчера", вы все равно смотрите на события через "сегодняшнюю" призму. Что касается сегодняшней России и России в прошлом – есть ли между ними какой-то зазор или вы рассматриваете историю России как некую непрерывную линию?

Как вам сказать... У меня была такая теория для внутреннего пользования: теория исторических циклов. Все говорят, что у России два состояния: условный барак и условный бардак, заморозки и оттепель. У меня ощущение, что это гораздо сложнее. Была у меня статья о том, что можно отметить четыре этапа: революция, заморозки, оттепель, застой. И культура этих четырех этапов отличается очень резко. Лучшая – культура оттепелей. Когда еще есть государственный патронаж, но уже есть и определенная свобода. Поэтому в русской культуре всегда 60-е и 70-е годы каждого века были расцветом и счастьем.

О.С. – Разве первые двадцать лет 20-го века не были расцветом?

Это была типичная культура застоя. В "серебряном веке" было много блестящих достижений, но много и кондовой пошлости – Вербицкая, Чарская... Половину Сологуба мы сейчас читать не смогли бы, две трети Гиппиус и Горького... Много было пошлятины.

М.Ф. – А как вы оцениваете сегодняшний период?

Согласно моей типологии, это время перехода к новым заморозкам. Ни в коем случае не к застою. Типологически наше время соответствует первой половине 30-х годов. Как правило, в это время поэзия слабая. Есть один-два-три крупных поэта, например, в то время Пастернак, Есенин и Маяковский – а весь "серебряный век" с 21-го года постепенно умолкает. Но зато это время появления интересной монументальной прозы.

Мне кажется, сейчас должна появиться проза, отчасти сопоставимая с платоновской, отчасти, может быть, сопоставимая – с другой, официозной стороны, – с леоновской. Пришло время осмысления того, что происходит. И мы скоро начнем читать эпопеи, только они будут написаны на материале бурных революционных 90-х двадцатого века.

Такие попытки уже делаются. Огромные многотомные повествования Вересова "Черный ворон" – это прообраз будущих эпопей. У нас сейчас прямая преемственность именно с 20-30-ми годами. В каждое время перечитывают то, что ближе. Я последнее время перечитываю Леонова, Катаева, Олешу, Заболоцкого.

И.Л. – А в сегодняшней поэзии вы могли бы назвать имена – те самые один-два-три?

Первый поэт России сейчас, на мой взгляд, Михаил Щербаков. Поэт-бард. Стихи его ничуть не слабее стихов всех неиграющих поэтов. Если бы Щербаков не играл и не пел, его бы как поэта ценили гораздо больше. Лев Лосев, живущий в США. Александр Кушнер. Есть и молодые замечательные авторы: Виктория Измайлова, Игорь Караулов, Андрей Добрынин. Есть отдельные удачи у Амелина. Готовит новую книгу Олег Чухонцев, далеко еще не старый. Но в первой тройке я бы назвал Щербакова, Измайлову и Караулова.

М.Ф. – Как вы относитесь к прозе Пелевина?

С восхищением! На мой взгляд, это сегодня величайший автор, очень многое угадавший первым и пишущий все лучше и лучше. Я высоко оцениваю его последний роман. Мне кажется, что "ДПП" – одна из самых точных книг о России. То же можно сказать о новом романе Людмилы Петрушевской "Номер один, или В садах других возможностей...". Кстати, у Петрушевской есть прямая ссылка на Пелевина. Эти две книги с разных сторон описывают один и тот же феномен – феномен возрождения языческого, магического, ритуального сознания. Они, на мой взгляд, войдут в русскую литературу.

Я люблю и фантастику. Лучшая проза сейчас пишется именно на пересечении жанров. Мне представляется шедевром последний роман Бориса Стругацкого "Сильные мира сего". Это очень сложная книга, ее надо читать раза три. Кого еще назвать? Михаил Успенский, замечательный красноярский автор, сейчас выходит его роман "Девственница с мешком золота". Андрей Лазарчук, ныне петербуржец. Пермяк Алексей Иванов. Его ранние романы "Корабли и галактика" и "Географ глобус пропил" – это прекрасно. Сергей Лукьяненко, который помимо "Ночного дозора" написал очень много интересных сочинений. Евгений Лукин, живущий в Волгограде.

О.С. – А за современной иностранной литературой вы следите?

В той мере, в какой езжу по миру. Мне представляется, что последний великий американский писатель – Трумэн Капоте. Он умер в 1984 году, и с тех пор ничего равного ему не появилось. Всегда с интересом читаю Стивена Кинга, которого, грешным делом, считаю очень крупным писателем. Мне нравится то, что делают молодые англичане: Эмма Дарси, Стивен Фрай.

М.Ф. – Как вы оцениваете качество сегодняшних переводов на русский? Они пекутся так быстро, что это напоминает гонки на собачьих упряжках...

С этим проблем нет. Есть блестящие переводчики. Работает Наталья Трауберг. Работают и молодые ребята – Игорь Алюков, Настик Грызунова. Настик переводчик экстра-класса. То, как она перевела Леонарда Коэна, – это ювелирная работа. Положим, мне не нравится, как переводит Макс Немцов, но я не могу не признать его эрудиции.

Переводится очень много ерундовой прозы, но заметьте, что как раз она-то и переводится ерундовым образом. А пока жив Виктор Голышев, который в очередной раз "стал отцом" и выпустил пятого "Гарри Поттера" в своем переводе, нам грех жаловаться.

Нью-Йорк – Москва,
по телефону