Русский Париж - выставка в Петербурге

[zalessky]

Искусство первой половины XX века делалось в Париже. Здесь рождались, расцветали и умирали: фовизм, кубизм, орфизм, пуризм, дадаизм, сюрреализм. Многоликая и разноязыкая артистическая компания получила название «парижской школы». И Россия подарила ей несколько десятков звезд первой и второй величины — из первой и второй волн эмиграции.

Итоги российско-парижского кровосмешения подводятся на огромной выставке в Русском музее. Со всего света привезено около двухсот работ (живопись, скульптура, графика, фотография) «наших» и в то же время не слишком-то наших художников.

Истории у всех разные. Кому-то, как Александру Архипенко, Париж был площадкой для разбега перед головокружительным прыжком через океан — в Америку, где Архипенко стал великим скульптором, но остался без роду и без племени. Другой космополит, Марк Шагал, предпочитал солнце французского Юга, но вечно возвращался в столицу — то персональную выставку откроет, то плафон для Гранд-опера распишет. А Павел Челищев, наоборот, вполне прижился на Монпарнасе, сумасшедшая жизнь которого, может быть, и позволила ему сделаться чуть ли не единственным большим сюрреалистом из русских. Кто-то, как Сергей Шаршун, обрел в Париже вторую родину и, проделав стремительный путь от дадаизма к абстракции, начал писать стихи и прозу по-французски. Кто-то, как Василий Шухаев, не вынес ностальгии и вернулся назад, в СССР, чтобы едва не сгинуть в магаданских лагерях и навечно осесть в Тбилиси.

В Париж ехали не только и не столько учиться, сколько дышать. Московская авангардная молодежь, «бубнововалетовцы» и «ослинохвостовцы», — за глотком неакадемической свободы. Усталые мирискусники — проветриться после смрадных туманов петербургского fin de siПcle. В парижских кафе Бенуа и Сомову легче грезилось о галантном веке, версальских фонтанах и расфранченных маркизах. Была еще и группа еврейских художников. Вырвавшись из черты оседлости, из захолустных витебсков и елизаветградов, они оказывались в самом центре бурлящего мира — так появились Шагал, Сутин, Певзнер, Габо.

В Париж ехали спасаться. Русские привозили туда свои странные для французского уха имена и труднопереводимые названия художественных направлений — лучисты, кубофутуристы, конструктивисты. Они прогремели дягилевскими сезонами. Они служили ретушерами и расписывали кафе. Они изобретали игольчатые экраны для мультфильмов (как Александр Алексеев) и оптофоники для извлечения цветомузыки (как Владимир Баранов-Россинэ). Они скандализировали Париж своими убийственными романами и любовными самоубийствами. Они виновны в появлении навязшего в зубах мифа о «загадочной русской душе», который разошелся по кадрам мелодрам и куплетам шансонье.

Имена суперзвезд этого выставочного блокбастера теперь принято произносить на галльский манер: Серж Поляков, Андре Ланской, Николя де Сталь, Жак Липшиц, Жозеф Цадкин. Их работ отечественный зритель не знает, как, впрочем, не знает он и французского Шагала, Кандинского, Ларионова и многих других героев «Русского Парижа». И это как-то ужасно несправедливо.


Анна Толстова
Опубликовано: 10.04.2003
www.afisha.ru