Марина Цветаева

[Zara]

“До России“

- Марина Ивановна…
- Зовите меня просто Марина. Умница Сонечка* ни разу не назвала меня “Ивановна“. Пусть так и останется: без отчеств.
- Марина, последнее время говорят о вашем отъезде, обратно-вперед в “не-Россию”. Вы действительно едете?
- России (звука) нет, есть буквы: СССР, - не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: буквы не раздвинуться.
- А я уж подумала, что - правда. Лишний раз убеждаюсь, что нельзя верить слухам. СССР - это уже не Россия, но ведь он остается родиной. Вам не страшно жить без нее?
- Для меня родина - это не условность территории, а непреложность памяти крови. Не быть в России - может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри - тот потеряет ее вместе с жизнью. Знающий России, сущий - Россия, прежде всего и поверх всего - -и самой России - любит все, ничего не боиться любить. Это-то и есть Россия: безмерность и бесстрашие любви. И если есть тоска по родине - то только по безмерности мест: отсутствию границ.
- А по Москве, “первенство которой неоспоримо”, Москве, которая была для вас всей Россией?
- Совсем не хочу в Москву (всюду в России, кроме!). Детство - юность - Революция - три разные Москвы: точно живым в сон, сны - и ничто не похоже! все - неузнаваемо! В Москве я жить не могу: она американская. Москва превращена в Нью-Йорк: в идеологический Нью-Йорк, - ни пустырей, ни бугров - асфальтовые озера с рупорами громкоговорителей и коллосальными рекламами.
- А Сережа?* Ведь он и Аля* рвутся уехать.
- С. Я. держать здесь дольше не могу - да и не держу - без меня не едет, чего-то выжидает (моего “прозрения”) не понимая, что я - такой умру. Я бы на его месте: либо - либо. Летом еду. Едете? И я бы, конечно, сказала - да, ибо - не расставаться же. Кроме того, одна я здесь с Муром* пропаду. Но он этого на себя не берет, ждет, чтобы я добровольно - сожгла корабли (по нему: распустила все паруса).
- Вспоминаю его слова: “ Путь к России лишь от себя к ней, а не наоборот… Даже больше: путь к России возможен лишь через сатоопределение, через самоутверждение.” Неужели уже пора?
- Ехать в Россию?
- Да, в “ путь к России“.
- Там Мура у меня окончательно отобьют, а во благо ли ему - не знаю. И там мне не только заткнут рот непечатанием моих вещей - там мне их писать не дадут.
- Вам нельзя в Россию - ни с кем и ни к кому. “Главное в жизни писателя (во второй половине ее) - писать. Не: успех, а: успеть.” Останьтесь здесь, поживите еще - тогда успеете.
- Да, здесь мне писать не мешают, дважды не мешают, ибо мешает не только травля, но и слава (любовь). Здесь та Россия, там - вся Россия. Здешнему в искусстве современно прошлое. Россия (о России говорю, не о властях), Россия, страна ведущих, от искусства требует, чтобы оно вело, эмиграция, страна оставшихся, чтобы вместе с ней оставалось, то есть неудержимо откатывалось назад. В здешнем порядке вещей я не порядок вещей. Там бы меня не печатали - и читали, здесь меня печатают - и не читают. И еще: мои русские вещи, при всей моей уединенности, и волей не моей, а своей, рассчитаны - на множества. Здесь множеств - физически нет, есть группы. Как вместо арен и трибун России - зальца, вместо этического события - выступления (пусть наступления!) литератерные вечера, вместо безымянного незаменимого слушателя России - слушатель именной и даже именитый. В порядке литературы, не в ходе жизни. Не то масштаб, не тот ответ. В России, как в степи, как на море, есть откуда и куда сказать. Если бы давали говорить.
- Если бы вы знали, скольким еще не будут давать говорить.
- Если бы идеологи пролетарской поэзии побольше чтили и поменьше учили поэтов, они бы дали этой потрясенной стихии потрясать поэта самой, предоставив поэту потрясать его по-своему.
Если бы между поэтом и народом не стояло политиков!
- Эти вечные - предвечные - “если бы”. Если бы только знать тогда…Так значит вы все-таки едете? Марина, ведь уже скоро, через несколько месяцев-лет…
- Все меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Завтра или через год - я все равно уже не здесь (“на время не стоит труда”) и все равно уже не живу.
- Я не о том. Помните, вы недавно искали гадалку - хотели с ее помощью решить: ехать или остаться. Не нашли - и тем не менее приняли решение об отъезде.
- Мне говорили: а здесь что? - Ни-че-го.
- И вы, и многие возвращались, нет, вернуться в ту Россию нельзя, - уезжали, чтобы познакомиться, понравиться ей и, как знать, остаться.
- Вот французский писатель Мальро вернулся - в восторге. М. Л. ему: - А - свобода творчества? Тот: - О! Сейчас не время… Сколько в мире несправедливостей и преступлений совершалось во имя этого сейчас: часа - сего! “Который час?” его спросили здесь. - А он ответил любопытным: “Вечность” - Мандельштам о Батюшкове, и: “Какое, милые, у нас тысячелетье не дворе?” - Борис Пастернак о самом себе. По существу все поэты всех времен говорят одно и всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант Царства Небесного и земного рая природы. На поэте - на всех людях искусства - но на поэте больше всего - особая печать неуюта, по которой даже в его собственном доме - узнаешь поэта. Эмигрант из Бессмертья во время, невозвращенец в свое небо. Перед той эмиграцией - что - наша!
- И тем не менее вы принимаете решение уехать из вашей эмиграции. Уже сложили все вещи, посидели на прощание по старому обычаю, перекрестились и… рачьте дале!
- Рачьте дале - но куда? Чувствую, что моя жизнь переламывается пополам и что это ее - последний конец.
Здесь я ненужна. Там невозможна.В России меня лучше поймут. Но на том свете меня еще лучше поймут, чем в России. Совсем поймут. Меня самое научат меня совсем понимать. Россия только предел земной понимаемости, за пределом земной понимаемости России - беспредельная понимаемость не-земли. “Есть такая страна - Бог, Россия граничит с ней”, так сказал Рильке, сам тосковавший везде вне России, по России всю жизнь. С этой страной Бог - Россия по сей день граничит. Природная граница, которой не сместят политики, ибо означена не церквами. Не только сейчас, после всего свершившегося, Россия для всего, что не-Россия, всегда была тем светом, с белыми медведями или большевиками, все равно - тем. Некой угрозой спасения - душ - через гибель тел.И решиться ехать туда тогда, при всех до-военных ласках, было немногим легче, чем сейчас через все запреты. Россия никогда не была страной земной карты. И ехавшие отсюда ехали именно за границу: видимого. На эту Россию ставка поэтов. На Россию - всю, на Россию - всегда.


*Сонечка - актриса Софья Евгеньевна Голлидэй, подруга Цветаевой.
*Сережа - Сергей Яковлевич Эфрон, муж Цветаевой, расстрелян в 1941 году.
*Аля - Ариадна Сергеевна Эфрон, дочь Цветаевой, провела 16 лет в лагерях, после возвращения в Россию.
*Мур - Георгий Сергеевич Эфрон, сын Цветаевой, убит на войне в 1944 году.


Литература:
1. Марина Цветаева “Повесть о Сонечке”
2. Марина Цветаева “Поэт и время”
3. Марина Цветаева “Письма к Анне Тесковой”
4. Марина Цветаева “Письма к Ариадне Берг”
5. Сергей Эфрон “Ноябрь”