Кому он нужен, этот Чехов?

[Monika]

Кому он нужен, этот Чехов?
Салат “Душечка” в ресторане “Три сестры”
     15 июля, когда исполнится 100 лет со дня смерти Чехова, тут-то все и начнется: на Новодевичьем кладбище — цветы, венки и речи в духе “Чехов — это наше все”. Замена в данной идиоме Пушкина на Чехова, Толстого, Достоевского и иже с ними только подчеркнет формальный характер события. Но, как показывает время, этот надгробный штамп скорее всего заменит другой: Чехов — это наше ничто.
     
     Что мы знаем о нем? Рост для XIX века высокий — 1 м 86 см. Голос — баритональный бас, что трудно предположить в мужчине, столь прозрачно и нежно писавшем. Родился за год до отмены крепостного права и, по сути, первый свободный человек в семействе Чеховых: дед — крепостной, отец — выкупленный из крепостных. Теперь понятно, откуда это у него: выдавливать из себя по капле раба. За свою недолгую жизнь написал шесть пьес, множество повестей и рассказов. Романов не сочинял. Обеспечил многие поколения русских актеров, режиссеров, критиков и чеховедов работой, за что ему давно следовало бы поставить памятник.
     Однако первые памятники Чехову, не считая надгробия на Новодевичьем, поставили в 1951 году в Ялте и в Мелихове, а в столице сподобились только в конце 80-х. Так он и стоит, скромно притулившись в уголке рядом с рестораном “Академия” в Камергерском переулке. Но отплатить писателю по-хорошему следовало бы не только за литературные достижения.

Русский самоубийца

     Все-таки очень странный был этот доктор Чехов и совсем неинтересный тип по меркам современного пиара. Коллеги по цеху заклеймили его слишком “нормальным”, потому что не имел душевных и физических извращений. Бледнел, когда слышал фальшь и пафос в свой адрес. Не чах над деньгами и собственным здоровьем, хотя сам был чахоточным. Если взять все, что он, один из мастеров слова, сделал для людей, диву даешься масштабу дел одного скромного и очень больного господина.
     Однажды к Чехову пришел Бунин. Пили чай.
     — Если бы у меня было много денег, я бы устроил санаторий для больных сельских учителей, — сказал Чехов.
     На санаторий у Антона Павловича денег не хватило, но на свои деньги, достававшиеся ему исключительно литературным трудом, Чехов:
     - открыл три школы в подмосковных деревнях; причем квартиры для учителей были просторными, в три комнаты, чтобы те не чувствовали себя быдлом, быдло обучающим;
     - вложил деньги в строительство дороги в Мелихово и почты на станции Лопасня (будущий город Чехов);
     - постоянно отсылал деньги в Таганрог на создание библиотеки и поддержку народного образования;
     - все свои деньги после смерти брата Ивана завещал Таганрогу, на образование;
     - сам нездоровый, принимал больных и в подмосковной усадьбе, и в Ялте, куда к Чехову-туберкулезнику стекались больные туберкулезом.
     И, наконец, в 1890 году поступает как самоубийца. Он добровольно и на свои средства отправляется на Сахалин и там делает то, что обычно выполняет специальная команда, — переписывает все население забытого богом острова и оставляет неоценимый для статистики России труд. За что осмеян прессой стихотворно и в прозе.
     Талантливый писатель Чехов,
     На остров Сахалин приехав,
     Бродя меж скал, там вдохновения искал.
     Но, не найдя там вдохновенье,
     Свое ускорил возвращенье...
     Простая басни сей мораль —
     Для вдохновения не нужно ездить вдаль.
     Чехов злится и в письме к сестре (14.01.1891 г.) пишет: “...Меня кормят обедами и поют мне пошлые дифирамбы и в то же время готовы меня съесть. За что? Черт их знает. Если бы я застрелился, то доставил бы этим большее удовольствие девяти десятым своих друзей и почитателей. И как мелко выражают свое мелкое чувство?.. Не люди, а какая-то плесень”.
     Он отправляется на каторжный остров сначала на поезде до Ярославля, в вагоне третьего класса в страшной давке. Затем плывет на пароходах. Шесть тысяч километров на лошадях — и снова на пароходе через Амур. “Я вставал каждый день в пять часов утра, ложился поздно... Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым... Мною уже записано около десяти тысяч человек... Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной”.
     Он месит по дорогам грязь, валенки набухают водой, голодает как собака... А ведь накануне отъезда уже начинались легочные кровотечения. Вопрос любого здравомыслящего: куда несет нелегкая больного писателя? Останься он в Москве, может, продлил бы себе дни и не скончался бы в возрасте 44 лет вдали от родины?

“А пьес ваших терпеть не могу”

     Не надо испытывать иллюзий — время и люди всегда были жестокими. В том числе и к Чехову. Представления об интеллигентном и романтическом времени вдребезги разбиваются, когда читаешь переписку писателя. Если бы тогда мир был опутан компьютерными сетями, то все двенадцать томов писем уместились бы на файле Chechov.ru.
     Он болен. Одинок. Живет в Ялте, отрезан от художественной жизни. Ждет жену — актрису МХАТа Ольгу Книппер-Чехову. Пишет ей каждый день, называя Дусей, актрисулькой, моей немочкой, Книпперушкой, собакой... И ждет, ждет... А отцы-основатели МХАТа — Немирович-Данченко и Станиславский — не пускают ее.
     Она отвечает письмами, в которых раскаяние и театральность идут рука об руку. “...Я себе кажусь ужасно жестокой... Неужели это может случиться, что до весны мы не увидимся?!! Я буду упрашивать дирекцию отпустить меня хотя бы на два дня к тебе, чтобы так составили репертуар” (Книппер — Чехову, 23 декабря, 1901 г., Москва, ночь).
     Но директора МХАТа — тоже хорошие люди, сподвижники — не составляют репертуар и не пускают чрезмерно занятую актрису. Ведь их театр — частный, хоть и общедоступный. Больше заботятся о кассе, чем о любимом авторе, больном и одиноком в Ялте. И Чехов отвечает: “На два дня приезжать — это жестоко, пойми! Два дня — эта милость Немировича, покорно благодарю!” (Чехов — Книппер, 29 января, 1902 г., Ялта).
     У каждого свои интересы, оправданные жестокостью времени и обстоятельствами. Актриса Книппер заставляет слабеющего и доживающего последний год супруга закончить “Вишневый сад” — она ждет от пьесы главную роль. Но кто поймет его? Судя по письму, отправленному за три месяца до смерти, — никто. “Почему на афишах и в газетных объявлениях моя пьеса так упорно называется драмой? Немирович и Алексеев (настоящая фамилия Станиславского. — М.Р.) в моей пьесе видят положительно не то, что я написал, и я готов дать какое угодно слово, что оба они ни разу не прочли внимательно моей пьесы”.
     А вот еще два факта жестокости от людей, которых Чехов любил, — Горького и Толстого. У “зеркала русской революции” в Крыму пневмония, Чехов едет к нему, тот практически при смерти. Однако, стоя одной ногой в могиле, он шепчет Чехову старческой скороговоркой: “А все-таки пьес ваших я терпеть не могу. Шекспир скверно писал, а вы еще хуже”. Как говорится, ноу комментс.
     Чехову остается жить полтора месяца. Все знают, что он плох. Однако Горький втягивает больного Чехова в тяжбы из-за редакционной неразберихи между своим сборником “Знание” и издательством Маркса (издатель Чехова), не поделившими право первой публикации “Вишневого сада”.

“А подай-ка “Черного монаха”!”

     2004 год. Год памяти Чехова. Чем же отвечают потомки своему великому соотечественнику? Мы прошли по нескольким адресам. Впрочем, прежде — маленькая ремарка об инициативах негосударственного свойства. Как использует коммерция и торговля чеховские названия.
     “Чаек” в столице несколько: “Чайка” — Дом культуры, “Чайка” — спортивный комплекс и комбинат химчисток и прачечных, “Чайка” теннисный центр ОАО, “Чайка-тур” — туристическая компания. Возможно, речь идет о простой морской птичке с противным голосом, но чеховских аналогий не избежать.
     Дальше идет общепит и торговля: передвижное кафе “У трех сестер”, водка “Дядя Ваня”, ресторан “Дядя Ваня”, салат “Душечка”, вино “Черный монах”.
     Салон красоты “Вишневый сад” предлагает все виды парикмахерских услуг. Свадебные и вечерние прически.
     Казино “Чехов” — закрыто.
     Единственное некоммерческое исключение — московский театральный центр “Вишневый сад” под руководством Александра Вилькина, находящийся на балансе Москвы.

Бронзовый Чехов с видом на помойку

     А теперь чеховские объекты государственной опеки.
     Первый пункт — Мелихово. Государственный литературно-мемориальный музей-заповедник А.П.Чехова в Подмосковье, возникший на месте бывшей усадьбы семьи Чеховых не то в 1941-м, не то в 1944 году (даты спорные даже для сотрудников музея). Автобусы с экскурсантами, отправляющиеся к Чехову, останавливаются на маленькой площадке перед входом. Площадка — это маленькое кафе, помойка с двумя ржавыми баками и два-три автофургона с незатейливыми сувенирами. Хозяйка кафе жалуется, что точка неприбыльная (“все со своими бутербродами приезжают”), а продавщицы предлагают купить глиняных кошечек, домовых или “вот шкатулочку с Чеховым”. Антон Павлович на лаковой крышке поблескивает в миниатюре, а в полном масштабе его можно лицезреть тут же, на территории усадьбы.
     Вот он — бронзовый Чехов, от вида которого можно оторопеть. Памятник скульптора Чернова и архитектора Бухова даже циников поражает фривольностью позы — писатель кокетливо заплел ножку за ножку и застыл в неестественной позе, как будто опирается на что-то невидимое. Говорят, что скульптор ваял его таким с фотографии ялтинского периода. На снимке, может, оно и ничего, а в бронзе Чехов смотрится постаревшим представителем театра Виктюка.
     — Честно говоря, он нам не нравится, — вздыхают сотрудники музея. — Ну что поделаешь теперь?..
     Идем дальше. Слева от памятника — жизненно важный объект для каждого туриста — туалет. Отхожее место, которое дешевая рабочая сила из Молдавии полгода пытается превратить в приличное. Но, судя по всему, к дате памяти писателя молдаване объект не сдадут. Ну и ладно — кустов на чеховской земле предостаточно.
     Это имение Чехов приобрел в 1892 году, и оно приезжающих никогда не поражало роскошью. Преуспевающий издатель Лейкин изумлялся убожеству Мелихова и полнейшему отсутствию у его владельца задатков барина и буржуа. Здесь все было по-домашнему мило и вперемешку — кусты роз с гелиотропами, артишоки, аллея любви. Сегодня так же мило, но вид усадьбы — запущенный: очень много травы, на доме, где жила вся семья, краска облупилась. На других строениях и того хуже. А флигель — единственный уцелевший с того времени, — где была написана “Чайка”, вообще закрыт на замок: пол в аварийном состоянии, крыша прохудилась, подлинные чеховские обои — в подтеках. Рассказывают, что года три назад внучка Рузвельта будто бы перечислила на ремонт именно флигеля несколько тысяч долларов. Но ни отчетных документов, ни следов ремонта не видно. А значит, и говорить не о чем.
     Было бы несправедливо утверждать, что на Мелихово местные власти махнули рукой. Из бюджета областного правительства сюда шли и идут деньги.
     — В 2003 году мелиховскому музею было выделено 9,8 миллиона рублей. В 2004 г. — 16,2 млн. рублей, — прокомментировали финансовую ситуацию в областном министерстве культуры. Сумма неплохая. И тем не менее, когда больше года назад прежнего директора Мелихова Юрия Бычкова сменил Константин Бобков, первым делом он купил представительский автомобиль и отремонтировал свой кабинет. Забота о руководящем имидже была бы понятна и оправдана требованием времени, если бы ремонта не требовали ни дом, восстановленный в 1960 году, ни тем более флигель, ни парк с огородом.
     Если не считать ворчливых и равнодушных смотрительниц да грубоватых милиционеров, то можно сказать, что работники музея, научные и водящие экскурсии, любят чеховское гнездо и с гордостью показывают последние поступления.
     — В нашем музее — в фондах, в экспозициях — подлинных экспонатов, можно сказать, процентов шестьдесят, — говорит главный хранитель музея Ксения Чайковская. — Стол в кабинете Антона Павловича, кресло во флигеле, сервиз столовый, который нам передал племянник писателя — Сергей Михайлович. Так что часть сервиза на 48 персон находится в Ялте, часть в Москве, а часть здесь — у нас. Или вот две фотографии Антона Павловича. Одну нам передала внучка двоюродного брата Елена Васильевна Долженко, другая попала от совершенно незнакомых людей.
     Живя в Мелихове, Чехов работал не только писателем, но и доктором. Четкого расписания сам нездоровый доктор не имел, но прием крестьян вел. Начинал в четыре утра, заканчивал в девять утра. Бабы с ребятишками, мужики, девки сидели под окнами и терпеливо дожидались своей очереди. Денег с них Чехов не брал, более того — на свои готовил лекарства. В страшный 1892 г. построил пять холерных бараков, лечил больных и сам чудом не заболел этой страшной болезнью. Да, еще — в те же годы вел прием холерных больных на станции Крюково. Теперь этот кабинет, бывший филиалом музея, закрыт, как заколочена школа в деревне Новоселки, что неподалеку от Мелихова. Покосилась, заросла травой, и удивляет одно — как ее не растащили на доски. Видимо, за древностью материала халява никому не нужна.
     И последняя информация, ставшая нам известной: 15 июля, в день памяти Чехова, его всегда открытая для людей усадьба станет местом закрытым по причине посещения ее VIP-персонами. Ожидается губернатор с сопровождающими лицами, специалисты, прочие ответственные лица, которые сделают вроде бы благое дело — заложат камень будущей театральной школы на чеховской земле. Все остальные, люди попроще, смогут приобщиться к этому по телевидению. Перед началом высоких театральных изысканий неплохо было бы заняться низким — убрать помойку, портящую впечатление от посещения усадьбы.

Замогильные хождения по мукам

     Пункт второй — Новодевичье кладбище.
     Могила Чехова — оказывается, самая посещаемая иностранцами: на нее специально заказывают экскурсии. Она смотрится более чем скромно рядом с могилой Гоголя. Во всяком случае, кажется, что великий комедиограф, восседающий в кресле, укрепленном на высоком постаменте, снисходительно посматривает на маленький белого мрамора памятничек, выполненный в свое время художником и скульптором Браиловским в виде “голубца”, что обычно устанавливали на распутье дорог. Аккуратный такой “голубец”, но это видимость. Десять лет назад специалисты и почитатели Чехова забили тревогу: могила, расположенная в низине, постоянно подмывается водами, ушла в землю. Во всяком случае, холмик почти сровнялся с землей, а сам памятник, имевший изначально два метра двадцать сантиметров в высоту, погрузился в землю почти на метр.
     Если присмотреться внимательно, то можно обнаружить многочисленные трещины в мраморе и сверху, и сбоку. А одна, самая большая, прошла по основанию.
     — Десять лет — это хождение по мукам, — говорит заведующая московским музеем Чехова, известным во всех справочниках как “дом-комод” на Садовом кольце, Галина Щёболева и показывает мне папку документов. Типичный образец чиновничьей волокиты: бесконечная переписка с властями, униженные письма к мэру Москвы Лужкову от уже ныне покойных авторитетов — академика Лихачева, режиссера Ефремова.
     В 1995 году московское правительство утвердило даже постановление “О приведении в порядок вертикальной планировки всего участка”. Работу поручили фирме “Ритуал”, но, по утверждению музейщиков, та толком ничего не сделала. Кстати сказать, цена вопроса была по нынешнем меркам смехотворная — 60—80 тысяч рублей. Но и их не нашлось. Единственный, кто не словом, а делом помог, был Владимир Ресин: когда в середине 90-х в стране ничего не было, он достал один лист меди размером 150х150 и толщиной 8 мм для первого этапа реставрации памятника. Фирма “Виоле” провела реставрацию памятника, но этого оказалось недостаточно.
     Музей готов сам взяться за реставрацию, но Общество охраны памятников не дает “добро”. Специалисты усталым голосом подтверждают неважное состояние могилы и памятника классика.
     Вячеслав Панкратов, сотрудник Управления по контролю за охраной памятников:
     — В связи с понижением уровня земли идет подтопление могилы, там все время скапливается вода, и могильный холм — в луже. Однако ничего с этим сделать нельзя, пока не начнутся плановые работы по реконструкции самого кладбища.
     — А когда же они начнутся?
     — Трудно сказать. Во всяком случае, уже есть проект, работы поручены фирме “Ритуал”, но когда она приступит к работам, неизвестно. Может, через год.
     А может, и через два. Пока Общество охраны памятников готовится к 200-летию со дня рождения Гоголя, и по этому поводу памятник Николаю Васильевичу, скончавшемуся, как известно, в Италии, накрыли полиэтиленом и табличку приставили “На консервации и реставрации”. А Чехову, который, как известно, скончался в Германии, пока принесут венки с лентами “От благодарных потомков” и т.д. и т.п. В общем, отметятся.
     Любопытно, что день памяти Чехова со священным трепетом отмечают в эти дни в Ницце (Франция), куда несколько раз коротко наезжал Чехов и лишь однажды восемь месяцев лечился в Русском пансионе. И в Германии, где на бывшем курорте, специализировавшемся на лечении туберкулеза, Чехов пробыл три недели и умер. Интересно, что на памятные мероприятия в Баденвейлер собирается несколько официальных делегаций из России. В том числе и почему-то представители политической партии “Единая Россия”. Средств, отпущенных на поездку политиков, с лихвой хватило бы на восстановление памятника.
     Подробно о событиях по случаю 100-летия со дня смерти Чехова в Германии читайте в ближайших номерах “МК”.
     
Московский Комсомолец
от 09.07.2004
Марина РАЙКИНА.
http://www.mk.ru/numbers/1167/article34528.htm

[Iri77]

Да, очень грустная статья... Много мыслей разных навеяла

[Яна]

А что грустить? У него в запасе вечность.
Неужели кто-то всерьёз будет судить о писателе по величине надгробия и количеству паломников с венками и букетами к памятникам?
Это всё внешние признаки...

Вам-то он нужен, Чехов, вот в чём вопрос?

"Мне нравится иронический человек, и взгляд его иронический из-под век, и чёрточка эта тоненькая у рта, иронии отличительная черта ...".
А ресторан "У трёх сестёр" с салатом "Душечка" в меню - это "ироническая" улыбка судьбы (кстати, от воображения российских предпринимателей от общепита не только Чехов пострадал, а вообще приличная часть отечественной литературы, я пожалела, что не записывала перлы, когда в Москве была). Мещанство захлестнуло столицу - ну так это чеховская тема...

[Vishenka]

Мне тоже сапсем не грустно - у Чехова в мировой культуре огромное место. Парадоксально, что оно именно велико в театральной сфере, которую так низко оценил Толстой. Бунин, кстати, был тоже довольно низкого мнения о достоверности описания "мещанином" Чеховым дворянских разговоров и поведения в пьесах. Чехова широко ставят в Америке, Англии. А помните чудный фильм с сюжетом по эпизодам его жизни - "Сюжет для небольшого рассказа"? Лика Мизинова? Как мастер короткого рассказа он, пожалуй, даст фору по известности Ги де Мопассану в англоязычном мире. Так что мне кажется, что все хорошо у Чехова сложилось с местом в мировой культуре и литературе. А Мелихово, конечно, беречь нужно и деньги вкладывать, пафос и слезовышибание статьи, видимо, направлены на возможных меценатов.

На Манхеттене есть ресторан "Дядя Ваня". Я там не была - не ходок по ресторанам, особенно таким далеким, но факт его существования сердце греет.

[Iri77]

Объясню, почему мне стало грустно
Мне стало грустно, тошненько, вот от этих строк, вроде мне и не 16 лет, а все еще коробит.

В 2003 году мелиховскому музею было выделено 9,8 миллиона рублей. В 2004 г. — 16,2 млн. рублей, — прокомментировали финансовую ситуацию в областном министерстве культуры. Сумма неплохая. И тем не менее, когда больше года назад прежнего директора Мелихова Юрия Бычкова сменил Константин Бобков, первым делом он купил представительский автомобиль и отремонтировал свой кабинет. Забота о руководящем имидже была бы понятна и оправдана требованием времени, если бы ремонта не требовали ни дом, восстановленный в 1960 году, ни тем более флигель, ни парк с огородом.

На других строениях и того хуже. А флигель — единственный уцелевший с того времени, — где была написана “Чайка”, вообще закрыт на замок: пол в аварийном состоянии, крыша прохудилась, подлинные чеховские обои — в подтеках. Рассказывают, что года три назад внучка Рузвельта будто бы перечислила на ремонт именно флигеля несколько тысяч долларов. Но ни отчетных документов, ни следов ремонта не видно. А значит, и говорить не о чем.

том числе и почему-то представители политической партии “Единая Россия”. Средств, отпущенных на поездку политиков, с лихвой хватило бы на восстановление памятника.

Вот таким Чехов не нужен.

А нам Чехов нужен, но мы не можем приехать и починить крышу или отремонтировать фасад в Мелихово, или новый памятник заложить.

[Monika]

Конечно, чего грустить-то? Подумаешь, Мелихово загадили, могила под землю уходит..
Главное, что мы его - любим!!!
Могу только пояснить, что моё "грустно" совсем не относилось к самому творчеству Чехова.

[per]

Сегодня, 29 января 2005 года, День рождения Антона Павловича Чехова, одного из великих и любимых мной русских писателей.

А родился он ровно 145 лет назад.

[per]

Чехов немоден, несовременен, неинтересен, к сожалению

[Яна]

А зачем Вы тогда открыли тему? :о))

[per]

А зачем Вы тогда открыли тему? :о))

Я думал, что есть те, которые считают по-другому.
Смотрите начало темы.

[mariposa]

Что значит "немоден"? Класик немоден? Неинтересен? - каждый раз к нему возвращаюсь.

[Яна]

per, я думаю, что если бы Вы не ограничились цитатой из отрывного календаря, написали что-то личное, то и откликов было бы побольше... Но не отчаивайтесь!

[per]

per, я думаю, что если бы Вы не ограничились цитатой из отрывного календаря, написали что-то личное, то и откликов было бы побольше... Но не отчаивайтесь

там нет цитаты из отрывного календаря, я выразил свое отношение к классику.
Я не отчаиваюсь, т. к. от успеха форума мои отношения с Чеховым не зависят.

Но давайте не про меня, а про Чехова. Он более заслуживает.

Я мог бы написать про него больше, но данная тема у форумчан интереса не вызвала.

[Яна]

Я мог бы написать про него больше, но данная тема у форумчан интереса не вызвала.

Боже мой! Я ведь и пытаюсь сказать: пока Вы сам не напишете, то и не узнаете, есть интерес или нет. Пишите, чего (или кого) Вы ждёте?

[Яна]

Я Вам пока стихотворение Юрия Левитанского повешу:

ИРОНИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Мне нравится иронический человек.
И взгляд его, иронический, из-под век.
И черточка эта тоненькая у рта -
иронии отличительная черта.

Мне нравится иронический человек.
Он, в сущности,- героический человек.
Мне нравится иронический его взгляд
на вещи, которые вас, извините, злят.

И можно себе представить его в пенсне,
листающим послезавтрашний календарь.
И можно себе представить в его письме
какое-нибудь старинное - милсударь.

Но зря, если он представится вам шутом.
Ирония - она служит ему щитом.
И можно себе представить, как этот щит
шатается под ударами и трещит.

И все-таки сквозь трагический этот век
проходит он, иронический человек.
И можно себе представить его с мечом,
качающимся над слабым его плечом.

Но дело не в том - как меч у него остер,
а в том - как идет с улыбкою на костер
и как перед этим он произносит:- Да,
горячий денек - не правда ли, господа!

Когда же свеча последняя догорит,
а пламень небес едва еще лиловат,
смущенно - я умираю - он говорит,
как будто бы извиняется,- виноват.

И можно себе представить смиренный лик,
и можно себе представить огромный рост,
но он уходит, так же прост и велик,
как был за миг перед этим велик и прост.

И он уходит - некого, мол, корить,-
как будто ушел из комнаты покурить,
на улицу вышел воздухом подышать
и просит не затрудняться, не провожать.

[Monika]

Я мог бы написать про него больше, но данная тема у форумчан интереса не вызвала.

Пожалуйста, напишите о Чехове!
О нем уже говорили немножко, вот здесь - https://www.infrance.su/cgi-bin/ikon...topic=190#last

[Vishenka]

www.vestnik.com

Владимир МАТЛИН (Вирджиния)



Тан и Тон
Рассказ

В субботу вечером Петровская улица, пустая и сонная в обычные дни, становилась почти что многолюдной. Сюда, в центр, стекались люди всех сословий и этнических групп, представлявшие все слои и вкрапления необыкновенно пестрого шестидесятитысячного населения этого южно-русского города. Тяжелой походкой фланировали по Петровской греческие матросы, солидно ступали русские чиновники и купцы, шныряли босые цыганята, вразвалку шли украинские чумаки и хуторяне, поспешали домой из синагоги, не глядя по сторонам, евреи, у которых только что кончился шаббат. А ещё армяне, молдаване, арнауты…

Немного в стороне от этого шествия, у входа в какую-то лавочку стоял молодой человек в гимназической форме и поношенных ботинках и смотрел на проходивших мимо людей, впрочем, без особого внимания. Взгляд его скользил по толпе, с кругловатого лица не сходила привычная, несколько рассеянная улыбка, которая никак не отражала его мыслей.

А мысли у него были совсем не улыбчатые. Дело в том, что последние два года молодой человек жил в городе один, семья его переехала в Москву, а он был оставлен здесь до окончания гимназии. Никакой материальной поддержки из Москвы он не получал по причине крайне бедственного положения семьи, и жил тем, что зарабатывал уроками. Заработки эти были весьма скромными, случайными. Правда, как раз послезавтра, в понедельник, некто Селиванов, местный обыватель, обещал заплатить ему сколько-то за обучение племянника, но какова эта сумма, угадать было трудно, поскольку финансовые отношения с Селивановым были весьма сложными: молодой человек жил в его доме, и таким образом обучение племянника можно было рассматривать как плату за проживание; но с другой стороны, Селиванов купил этот дом у его семьи за шестьсот рублей, и проживание гимназиста можно было считать условием сделки по продаже дома. Все это не было нигде записано, а как бы подразумевалось («мы ведь свои люди, не обидишь, чай…»). Притом стороны понимали условия сделки каждый по-своему. Что скажет Селиванов в понедельник? А в кармане, между тем, оставалось десять копеек — два пятака…

Невеселые мысли гимназиста прервал оклик:

— Тон! Добрый вечер, Тон!

Так называл его только один человек во всем городе.

— Здравствуйте, Тан! Как поживаете, Тан? — сказал он и только потом оглянулся. Разумеется, это был он. Они придумали друг для друга эти веселые клоунские прозвища, уменьшительные от их имен, и с удовольствием вставляли их во всякий разговор.

— Как дела, Тон?

— Всё хорошо, Тан.

Оба смеялись, стоя друг перед другом. Подошедший, Тан, был одет точно в такую же гимназическую форму, но новей и чище. И ботинки у него выглядели новенькими. Был он меньше ростом и моложе Тона, темные волнистые волосы обрамляли его бледное лицо, на котором пробивался не тронутый бритвой пушок.

— Вы не заметили в толпе Сороконожку? — спросил он, понизив голос.

— А что он нам? — ответил Тон, не переставая улыбаться. — Мы одеты по форме, и сейчас только половина девятого.

Сороконожкой называли инспектора гимназии Дьяконова, известного свирепой придирчивостью.

Тан в задумчивости почесал волосинки на подбородке:

— Сегодня дают «Убийство Коверлей», Горяева играет. Посмотреть охота, но ведь он обязательно подкараулит, Сороконожка чертова…

Оба опять засмеялись. Тан постоял, помялся с ноги на ногу и, наконец, спросил:

— Тон, вы будете свой журнальчик выпускать, «Заики»? С ним как-то веселей…

— Нет, больше не могу, совсем времени не хватает. А вот вы бы и взялись, у вас получится. Ваши рассказики в журнале были совсем неплохи.

Тан густо покраснел, похвала старшего товарища явно много значила для него.

— Что вы… Как у вас, не получится, — ответил он учтиво, совсем по-взрослому.

Их разговор прервал нищий. Он незаметно подошел к ним и, схватив Тана за рукав, стал настойчиво бормотать:

— Пенао, пенао… Пенте лепта… Досе му пенте лепта.

— Отвяжись! Пошел вон! — испуганно закричал Тан и вырвал свой рукав. — Что ему надо?

— Он говорит, что голоден, и просит пять копеек. Это Мартос, его все здесь знают.

Вид у нищего был отменно жалкий.

— А вы понимаете по-гречески?

Тон неожиданно рассмеялся:

— Вообще говоря, нет, не понимаю. Я до гимназии два года просидел в греческой школе. Без толку. Хотя Мартоса я понял. Скажу больше: из-за греческого я остался на второй год в пятом классе гимназии.

— Ну, знаете, это совсем другое дело: греческий язык классический и греческий язык теперь, на улице… Ничего общего с Гомером не осталось. Что произошло с этим народом?..

— А как получилось, что современный еврейский жаргон ничего общего не имеет с языком Библии?

Тан вздрогнул и испытующе посмотрел на собеседника. Тон продолжал безмятежно улыбаться.

— Как бы то ни было, я ему ничего не дам. Принципиально, — сказал Тан строгим, почти торжественным голосом. — Я считаю, что милостыня и всякая благотворительность очень вредны, поскольку создают у бедных и угнетенных иллюзию, что в их положении возможно какое-то улучшение, какой-то благополучный исход. А это неправда: только в борьбе рабочий люд может обрести свое право. — Он опасливо взглянул на нищего. — Пусть уйдет, я ничего ему не дам.

Тон сказал что-то по-гречески, и нищий уныло поплелся прочь.

— Вы со мной не согласны? — спросил Тан.

Тон задумчиво посмотрел вслед нищему:

— Не знаю. Может вы и правы, но только он ведь с голоду умрет, пока его право будет завоевано в борьбе. Вот незадача какая…

Они еще некоторое время молча постояли рядом, потом Тан сказал:

— Ну ладно, мне пора домой, меня ждут. Жаль, что вы не будете издавать свой журнальчик.

Тон подождал, пока Тан скрылся в толпе, и быстрым шагом направился по Петровской в противоположном направлении. Через минуту-другую он нагнал нищего грека и сунул ему в грязную ладонь пятак — один из двух пятаков, которые оставались у него в кармане. «Ладно, — подумал он, — как-нибудь завтра перебьюсь, авось на обед кто-нибудь пригласит. А в понедельник поговорю с Селивановым. В конце концов, должен он совесть иметь…»

 
Вот и вся история. Осталось представить её участников. Тан — это Натан Богораз, который со временем стал видным революционером-народовольцем и ученым-этнографом с мировым именем. В частности, находясь в ссылке в Восточной Сибири в 1889-1899 годах, он впервые описал чукчей, их язык и обычаи. Считается одним из основателей советской этнографии. Также писал прозу и революционные стихи. Например, его перу принадлежит стихотворение: «Слезами залит мир безбрежный, вся наша жизнь — тяжелый труд». И еще одна деталь: несмотря на то, что был он абсолютно не религиозным человеком, в дореволюционные годы официально принял православие и стал именоваться Владимиром Германовичем Таном. Умер в 1936 году в полном уважении и почете у советской власти.

Ну, а его собеседника, Тона, и представлять не надо: это Антон Чехов. Они учились в одно время в Таганрогской гимназии.



 



Провал
Рассказ

Он долго разглядывал расписание поездов. Мысли разбегались, он никак не мог сосредоточиться и понять, когда же отходит ближайший поезд на Москву. Наконец понял: в двенадцать, то есть в полдень. Самый что ни есть медленный поезд, до Москвы он плетется двадцать два часа. Но это ничего, даже неплохо: у него будет время, чтобы обдумать безобразное событие прошлого вечера, он постарается сделать выводы и успокоиться, чтобы предстать перед родными в Мелихове спокойным, ироничным, уверенным в себе.

До поезда оставалось более часа. Первым делом он вышел на площадь перед Николаевским вокзалом и принялся скупать утренние газеты: «Новости», «Петербургская газета», «Петербургский листок», «Биржевые ведомости», «Маленькие осы», «Альбом свистунов»… Газетчик, не по-петербургски румяный парень, весело покрикивал:

— Полный провал «Чайки» в Александринке! Писатель Чехов освистан!

Он купил у парня несколько экземпляров, и парень взглянул на него с недоумением: десять минут назад он подбегал к этому господину в пенсне, предлагал газеты, но тот сказал «не интересуюсь», а теперь вот скупает всё подряд. Пойми их, интеллигентов этих…


Чехов действительно не стал покупать газету в присутствии провожавшего его Потапенко: даже перед близким другом он хотел выглядеть спокойно-невозмутимым. Пускай они там лают взахлеб, шавки газетные, он и без них знает, что на самом деле вчера произошло. Но сейчас, когда Потапенко распрощавшись уехал, и никто из знакомых не мог его видеть в толпе на вокзальной площади, он хватал эти газеты, разворачивал их и пробегал взглядом заголовки: здесь есть, и здесь тоже, а у этих-то и подавно… Все столичные газеты, вышедшие в это утро, 18 октября 1896 года, писали о провале новой пьесы Чехова в Александринском театре. По единодушному мнению прессы, провал был абсолютно заслуженным. В выражениях братья-журналисты не стеснялись: «чушь», «нелепость», «скандал», «бессодержательность», «полный сумбур», — в разных сочетаниях эти слова заполняли решительно все рецензии.

Читать газеты навесу, с чемоданом в руке, было неудобно. К тому же снова пошел дождь. Чехов вспомнил, что состав подается заранее, и побрел на перрон. Действительно, посадка уже началась, и пассажиры медленного поезда, публика по большей части небогатая, толпились у входов в вагоны.

Чехов отыскал купированный вагон, поднялся по крутым ступеням. В купе, к его радости, никого еще не было. Он повесил пальто, влажное со вчерашнего вечера, пристроил на полке шляпу, разложил газеты на столике под окном и принялся за чтение.

«Это очень плохо задуманная, неумело скомпонованная пьеса, с крайне странным содержанием или, вернее, без всякого содержания. От каждого действия веяло отчаянной скукой, фальшью, незнанием жизни и людей. Это какой-то сумбур в плохой драматической форме», — прочел Чехов в «Петербургском листке».

«Новости» называли спектакль «небывалым в летописи нашего образцового театра скандалом». «После третьего действия, — писал рецензент, — шиканье стало общим, оглушительным, выражавшим единодушный приговор тысячи зрителей тем «новым формам» и той новой бессмыслице, с которыми решился явиться на сцену «наш талантливый беллетрист».

Вот так: «наш талантливый беллетрист» — в кавычках… Чехов оторвался от чтения и задумался. Действительно, последние десять лет в печати его иначе и не называли: «талантливый беллетрист», «яркое дарование», «надежда русской литературы». Это началось в 1886 году, когда ему было 26 лет. Его рассказы заметил патриарх русской литературы Григорович, который нашел в авторе большой талант и предсказал ему большое будущее. А главное — Григорович представил его редакторам ведущих «толстых» журналов. А что он написал к тому времени? Да ничего особенного — несколько десятков шутливых рассказиков, которые помещал во второстепенных журнальчиках, стесняясь подписываться настоящим именем, потому что не верил в свое писательское призвание. Доктор Чехов — это серьезно, это его будущее, а писатель Чехов — это на время, просто чтоб заработать на жизнь, семью поддержать, пока он изучает медицину в университете. Всё лучше, чем давать уроки купеческим недорослям… И подписывал: Антоша Чехонте, или того хлеще: Человек без селезенки.

И вот двери солидных журналов открылись перед ним (а может быть, перед авторитетом Григоровича). Но что еще важнее, сам он изменился, поверил в свои возможности, начал писать «всерьез». Стали появляться его «серьезные» рассказы: «Спать хочется», «Каштанка», «Враги», «Дома»… И повесть «Степь», принесшая автору всероссийскую известность. Подписывался он теперь Ан. Чехов или Антон Чехов. Затем — «Дуэль», «Попрыгунья», «Палата номер шесть», «Черный монах», «Анна на шее»… Теперь уже он был «гордостью русской словесности», её будущим… а тут вдруг сразу — и неумелый, и скучный, и жизни не знает, и талант его сомнителен…

Только сейчас он заметил, что поезд уже идет полным ходом. И в купе он больше не один: место против него занимал пожилой человек, по виду мелкий чиновник, а рядом на скамейке пугливо жалась бледная, невзрачная девица. В Петербурге она, видимо, простыла на сыром ветру и теперь поминутно вытирала нос скомканным розовым платочком. Чехов кивнул обоим попутчикам, через силу улыбнулся и снова погрузился в чтение.

«Давно уже не приходилось присутствовать при таком полном провале пьесы, — восклицал авторитетный критик Кугель в «Петербургской газете». — Это тем замечательнее, что она принадлежит перу талантливого писателя, хотя может быть и не в меру возвеличенного друзьями. О, эти друзья талантливых авторов!»

Еще один сюрприз: талант-то его, оказывается, дутый. Это всё друзья-журналисты раздули, вот те и на! Да, друзья-журналисты… Чехов оторвался от газеты и невидящим взглядом уставился в забрызганное дождем окно.

Друзья. Вот тут и заключалось самое главное, что он не мог понять. Провал спектакля можно было, в конце концов, вполне разумно объяснить рядом причин. Пьеса была недостаточно отрепетирована, актеры плохо знали и плохо понимали роли. Затем, спектакль был объявлен бенефисом комической актрисы Левкеевой, и пьеса называлась комедией. Публика пришла посмеяться, «с приятностью провести время», а тут, извольте радоваться, какой-то модернизм, «настроение», какие-то «новые формы»… Вот публика и заскучала. Это всё можно понять. Но вот чего Чехов понять не мог, это открытого злорадства пишущей братии. В театре, уже после первого действия, знакомые ему по редакциям журналисты открыто смеялись, обменивались ироническими взглядами, откровенно торжествуя по поводу провала пьесы. А ведь это люди, с которыми годами приятельствовал, не раз обедал и ужинал, проводил время, задушевно беседовал, ломал за них копья…

А тон, в котором писали критики!.. «Это не чайка, а дичь какая-то». «Пьеса Чехова даже не плоха, а совершенно нелепа». Многие не считали нужным хотя бы скрывать свое торжество по поводу неуспеха собрата по перу. «Единодушие публика проявила редкое, и конечно этому можно только порадоваться», — писал рецензент «Новостей». Так и написал: «порадоваться». Или вот стишата в «Альбоме свистунов»: «Обладаю даром/ Редким символиста/ И пишу я с жаром/ Только ерундисто,/ В рамках очень узких./ Пьеса не для русских,/ Не для итальянцев/ И не для испанцев,/Даже не для чехов./ Вот каков я, Чехов».

В чем дело? За что? Словно вдруг прорвалась давно и тщательно скрываемая неприязнь к удачливому коллеге…

— …В Петербурге ветер особой вредности, это помнить, барышня, надлежит, — дошел до Чехова высокий, похожий на скрип двери, голос соседа по купе. — Вы, позвольте узнать, откуда будете?

— Я с родителями… в Серпухове проживаю, — виноватым голосом проговорила девушка.

— Так и думал, — строго молвил чиновник. — То есть, конечно, не насчет Серпухова думал, этого я знать не мог, а вот не из Петербурга — это сразу видать. По одежде. Несерьезная, извините, одежда для петербургского октября. Неужто маменька не наказывала одеваться теплее?

Девушка вконец смутилась, покраснела и опустила голову.

Чехов снова отвернулся к окну. Голые безлистные деревья зябко шевелили мокрыми ветками под напором ветра. Мокрое пустое поле, раскисший под дождем проселок…

Чехов никогда не принадлежал ни к одному из направлений русской общественной жизни: ни к либералам, ни к консерваторам, ни к западникам, ни к славянофилам. Он печатался одновременно и в консервативном «Новом времени» и в либеральной «Русской мысли»; точно так же среди его друзей были и видные консерваторы, и духовные наставники либеральной молодежи. Некоторые его вещи, случалось, поругивали либералы, а другие рассказы не нравились консерваторам, но в целом он отлично ладил с редакторами, журналистами и всей литературной братией. Да, некоторые идейные люди, как Николай Константинович Михайловский, считали отсутствие «направления» недостатком Чехова-писателя. Но, несмотря на подобные критические мнения, он был все эти годы, до самого сегодняшнего дня, баловнем и любимчиком литературного мира. Во всяком случае, его писательский талант не вызывал сомнений ни у кого.


Конечно, за глаза про него говорили: «Ласковый теленок двух маток сосет». Они не в силах были понять, что для Чехова эта независимость от направлений была не просто удобной формой существования в литературе, а, может быть, главным принципом художественного творчества. Ведь всякая идейная вовлеченность, он был в этом убежден, превращала творческий процесс в марш по заданному направлению. Какие же возможны тут художественные откровения? Это что-то вроде подыскивания картинок к написанному кем-то тексту. Он не хочет судить о жизни с заранее заданных позиций, и вообще он не судья людям. Он просто показывает: вот как оно обстоит в жизни. А судят пусть другие — у кого достанет на то смелости и права…

— …Не изволите ли, сударь… простите, звания вашего не знаю,.. не изволите ли составить нам компанию?

Сосед по купе раскладывал на своем бауле традиционную дорожную снедь: вареные яйца, помидоры, свежие огурцы, бутерброды.

— Супруга в дорогу собрала, Анфиса Игнатьевна. Домашняя пища, следует признать, имеет неоспоримые преимущества. Перво-наперво, домашняя пища…

— Спасибо за приглашение, перед самым отъездом поел, — ответил Чехов. — Ох, я тут со своими газетами места вам на столе не оставил! Как нехорошо, извините. Сейчас уберу.

Он смахнул ворох газет на нижнюю полку и отвернулся к окну, дабы избежать лекции о пользе домашней пищи.


События минувшего вечера переполняли его. Актеры сразу почувствовали реакцию публики и вконец пали духом. Всё валилось к чертям под насмешливые реплики зрителей и злорадные смешки пишущей братии. Он не смог этого выдержать — после второго действия надел пальто, поднял воротник, пробрался к выходу и буквально убежал из театра. «Яко тать в нощи», — говорил он об этом позже. Последнее, что он слышал в толпе: «И как это дирекция театра допускает на сцену подобную ерундистику!»

Почти всю ночь он бродил один по холодному, мокрому от дождя Петербургу. Он не хотел видеть никого, ни с кем не мог говорить. Сестра, которая приехала в Петербург на премьеру «Чайки», страшно волновалась и повсюду его искала. Часа в четыре утра, насквозь промокший, он пришел, наконец, к Суворину, у которого остановился в тот приезд. Первое, что он сказал:

— Назовите меня последним …. (он употребил ругательное слово), если я когда-нибудь еще напишу пьесу.

… — В этом вся беда нашего времени! — горячился сосед по купе. — Старших больше не слушают, какое там… Молодежь, студенты — вот кто сегодня задает моду. А что они знают, кроме своих глупых хотений? Я не имею в виду, барышня, вас, но, так сказать, собирательно… Вот и вам маменька наказывала одеться потеплей, но где уж… Кто нынче родителей слушает?


— У меня нет ничего теплого, — осмелилась сказать девушка.


— Здоровье беречь надо, оно не только вам принадлежит, а в некотором смысле всему обществу. А что это за пальтишко на вас? Срамота! Только кавалеров, извините, прельщать, а тепла-то никакого.


Девушка так густо покраснела, что бледные щеки стали малиновыми.


— Я же, поймите, хорошего желаю. С мокрыми-то ногами и ревматизм недолго заработать. Посмотрите на свои туфли…


Она вскочила с места и бросилась к выходу. Тяжелая дверь не поддавалась, она беспомощно дергала ручку, слезы катились по её щекам. Чехов встал и помог ей открыть дверь. «Спасибо», — пролепетала она, всхлипывая, и выбежала из купе.

— Ну вот, довели барышню до слёз, — сказал Чехов, возвращаясь на место.


— А что я сказал не так, позвольте спросить? — взвился попутчик. — Может быть я не прав, что родителей слушать надо? Слова, видите ли, сказать не смей — тотчас в истерику…


Из-за двери доносился сдерживаемый плач.


Этим числом, 18 октября 1897 года, датированы три письма Чехова, которые он успел написать, видимо, до отъезда из Петербурга. Одно — сестре, другое брату М.П.Чехову, третье — верному другу Суворину. Смысл всех трёх писем — «чувствую себя не особенно скверно», потому что «уже был подготовлен к этому репетициями». «Этого дня никогда не забуду, как не мог бы забыть, например, если бы меня ударили». И вывод: «Проживу 700 лет и не напишу ни одной пьесы. Держу пари на что угодно».

Хорошо для Чехова, что никто не заключил тогда с ним пари: проиграл бы Антон Павлович…


Немирович-Данченко уговорил Чехова поставить «Чайку» заново в Художественном театре, и 17 декабря 1898 года премьера состоялась. С этого момента начинается победное шествие «Чайки» по сценам всего мира. Да и сам Художественный театр заново родился вместе с этим спектаклем — недаром чайка стала эмблемой театра. За «Чайкой» последовали «Дядя Ваня» (1899 г.), «Три сестры» (1900 г.). «Вишневый сад» был поставлен в Художественном 17 января 1904 года, в день рождения Чехова. Премьера спектакля превратилась в юбилейное торжество, на котором тяжело больной Чехов сидел в кресле на сцене. Ему оставалось жить пять месяцев…


Великий парадокс биографии (и личности) Чехова выражался в том, что, с одной стороны, его как бы всегда высоко ценили и считали великим талантом, а с другой — не понимали и раздраженно придирались решительно ко всему, что он делал. Раздраженные придирки не кончились даже после смерти великого русского писателя. Например, вот что писал некий Н.Берг в дни похорон Чехова в газете «Родная речь»:


«Размеры способностей покойного Чехова были довольно скромны… Яростные взвизги газетного еврейства и крайних элементов, преувеличенные раздувания и превознесения произведений автора — всё это оттого, что он был ихний (выделено мной — В.М.). Всё, что отрицает русскую жизнь, Россию — все это ими превозносится и раздувается».


Чехов, отрицающий Россию… Вот уж действительно: бумага все терпит.


А люди?...

[Klea]

Антон Павлович Чехов
1860 - 1904

http://chehov.niv.ru/


Краткая хроника жизни

1860, 17(29) января - А. П. Чехов родился в Таганроге в мещанской семье.

1868-79 - учился в Таганрогской гимназии, по окончании которой поступил на медицинский факультет Московского университета.

1880 - начал печатать короткие юмористические рассказы в журналах "Стрекоза", "Будильник", "Осколки" и др.

1884 - окончил университет, занялся медицинской практикой.

1888 - повесть "Степь".

1890 - А. П. Чехов совершает поездку на Сахалин, где совершает сплошную перепись каторжных и ссыльных поселенцев. Пишет книгу "Остров Сахалин" (1893-94).

1892 - поселился под Москвой, в деревне Мелихово (ныне Чеховский район), близ Лопасни (ныне город Чехов), в приобретенной им усадьбе (с 1944 г. - музей-усадьба Чехова). Создает повести и новеллы - "Дуэль", "Дом с мезонином", "Палата номер 6" и проч.

1897-99 - участие во всеобщей переписи населения, работа участковым врачом во время эпидемий холеры. Создает пьесы "Чайка", "Дядя Ваня", "Три сестры".

1901 - женился на актрисе художественного театра О. Л. Книппер.

1902 - вследствие заболевания туберкулезом переселяется в Ялту, где сближается с Горьким. Вместе с В. Г. Короленко в знак протеста против отмены Николаем Вторым избрания Горького почетным академиком отказался от звания почетного академика, присужденного ему в 1900 г.

1903-04 - пишет пьесу "Вишневый сад".

1904, июнь - А. П. Чехов в связи с обострением туберкулеза выезжает в Германию для лечения на курорт Браденвейлер, где скончался

2 (15) июля А. П. Чехов похоронен в Москве.


Афоризмы Чехова:

Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения.

Высшим выражением счастья или несчастья является чаще всего безмолвие.

Доброму человеку бывает стыдно даже перед собакой.

Если хочешь, чтобы у тебя было мало времени, то ничего не делай.

Жизнь расходится с философией: счастья нет без праздности, доставляет удовольствие только то, что не нужно.

Мы хлопочем, чтобы изменить жизнь, чтобы потомки были счастливыми, а потомки скажут по обыкновению: прежде лучше было, теперешняя жизнь хуже прежней.

Равнодушие – это паралич души.

Страшна, главным образом, обыденщина, от которой ни кто из нас не может спрятаться.

Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой.

Чужими грехами свят не будешь.

[Klea]

Рассказ А.П. Чехова

СИЛЬНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ

Дело происходило не так давно в московском окружном суде. Присяжные заседатели, оставленные в суде на ночь, прежде чем лечь спать, завели разговор о сильных ощущениях. Их навело на это воспоминание об одном свидетеле, который стал заикой и поседел, по его словам, благодаря какой-то страшной минуте. Присяжные порешили, что, прежде чем уснуть, каждый из них пороется в своих воспоминаниях и расскажет что-нибудь. Жизнь человеческая коротка, но все же нет человека, который мог бы похвастать, что у него в прошлом не было ужасных минут.
Один присяжный рассказал, как он тонул; другой рассказал, как однажды ночью он в местности, где нет ни врачей, ни аптекарей, отравил собственного ребенка, давши ему по ошибке вместо соды цинкового купороса. Ребенок не умер, но отец едва не сошел с ума. Третий, еще нестарый, болезненный человек, описал два своих покушения на самоубийство: раз стрелялся, другой раз бросился под поезд.
Четвертый, маленький, щеголевато одетый толстяк, рассказал следующее:
"Мне было двадцать два - двадцать три года, не больше, когда я по уши влюбился в свою теперешнюю жену и сделал ей предложение... Теперь я с удовольствием высек бы себя за раннюю женитьбу, но тогда не знаю, что было бы со мной, если бы Наташа ответила мне отказом. Любовь была самая настоящая, такая, как в романах описывают, бешеная, страстная, и прочее. Мое счастье душило меня, и я не знал, куда мне уйти от него, и я надоел и отцу, и приятелям, и прислуге, рассказывая постоянно о том, как пылко я люблю. Счастливые люди - это самые надоедливые, самые скучные люди. Я надоедал страшно, даже теперь мне совестно...
Между приятелями был у меня тогда один начинающий адвокат. Теперь этот адвокат известен на всю Россию, тогда же он только что входил в силу и не был еще богат и знаменит настолько, чтобы при встрече по старым приятелем иметь право не узнавать, не снимать шляпы. Бывал я у него раз или два в неделю. Когда я приходил к нему, мы оба разваливались на диванах и начинали философствовать.
Как-то я лежал у него на диване и толковал о том, что нет неблагодарнее профессии, как адвокатская. Мне хотелось доказать, что суд, после того как допрос свидетелей окончен, легко может обойтись без прокурора и без защитника, потому что тот и другой не нужны и только мешают. Если взрослый, душевно и умственно здоровый присяжный заседатель убежден, что этот потолок бел, что Иванов виновен, то бороться с этим убеждением и победить его не в силах никакой Демосфен. Кто может убедить меня, что у меня рыжие усы, если я знаю, что они черные? Слушая оратора, я, быть может, и расчувствуюсь и заплачу, но коренное убеждение мое, основанное большею частью на очевидности и на факте, нисколько не изменится. Мой же адвокат доказывал, что я молод еще и глуп и что я говорю мальчишеский вздор. По его мнению, очевидный факт оттого, что его освещают добросовестные, сведущие люди, становится еще очевиднее - это раз; во-вторых, талант - это стихийная сила, это ураган, способный обращать в пыль даже камни, а не то что такой пустяк, как убеждения мещан и купцов второй гильдии. Человеческой немощи бороться с талантом так же трудно, как глядеть, не мигая, на солнце или остановить ветер. Один простой смертный силою слова обращает тысячи убежденных дикарей в христианство; Одиссей был убежденнейший человек в свете, но спасовал перед сиренами, и так далее. Вся история состоит из подобных примеров, а в жизни они встречаются на каждом шагу, да так и должно быть, иначе умный и талантливый человек не имел бы никакого преимущества перед глупцом и бездарным.
Я стоял на своем и продолжал доказывать, что убеждение сильнее всякого таланта, хотя, откровенно говоря, сам не мог точно определить, что такое именно убеждение и что такое талант. Вероятно, говорил я, только чтобы говорить.
- Взять хоть тебя...- сказал адвокат.- Ты убежден в настоящее время, что твоя невеста ангел и что нет во всем городе человека счастливее тебя. А я тебе говорю: достаточно мне десяти - двадцати минут, чтобы ты сел за этот самый стол и написал отказ своей невесте.
Я засмеялся.
- Ты не смейся, я говорю серьезно,- сказал приятель. - Захочу, и через двадцать минут ты будешь счастлив от мысли, что тебе не нужно жениться. У меня не бог весть какой талант, но ведь и ты не из сильных.
- А ну-ка, попробуй! - сказал я.
- Нет, зачем же? Я ведь это так только говорить. Ты мальчик добрый, и было бы жестоко подвергать тебя такому опыту. И к тому же я сегодня не в ударе.
Мы сели ужинать. Вино и мысли о Наташе, моя любовь наполнили всего меня ощущением молодости и счастья. Счастье мое было так безгранично велико, что сидевший против меня адвокат с его зелеными глазами казался мне несчастным, таким маленьким, сереньким...
- Попробуй же! - приставал я к нему.- Ну, прошу!
Адвокат покачал головой и поморщился. Я, видимо, уже начал надоедать ему.
- Я знаю,- сказал он,- после моего опыта ты мне спасибо скажешь и назовешь меня спасителем, но ведь нужно и о невесте подумать. Она тебя любит, твой отказ заставил бы ее страдать. А какая она у тебя прелесть! Завидую я тебе.
Адвокат вздохнул, выпил вина и стал говорить о том, какая прелесть моя Наташа. У него был необыкновенный дар описывать. Про женские ресницы или мизинчик он мог наговорить вам целую кучу слов. Слушал я его с наслаждением.
- Видел я на своем веку много женщин,- говорил он,- но даю тебе честное слово, говорю, как другу, твоя Наталья Андреевна - это перл, это редкая девушка. Конечно, есть и недостатки, их даже много, если хочешь, но все же она очаровательна.
И адвокат заговорил о недостатках моей невесты. Теперь я отлично понимаю, что это говорил он вообще о женщинах, об их слабых сторонах вообще, мне же тогда казалось, что он говорит только о Наташе. Он восторгался вздернутым носом, вскрикиваниями, визгливым смехом, жеманством, именно всем тем, что мне так в ней не нравилось. Все это, по его мнению, было бесконечно мило, грациозно, женственно. Незаметно для меня он скоро с восторженного тона перешел на отечески назидательный, потом на легкий, презрительный... Председателя суда с нами не было, и некому было остановить расходившегося адвоката. Я не успевал рта разинуть, да и что я мог сказать? Приятель говорил не новое, давно уже всем известное, и весь яд был не в том, что он говорил, а в анафемской форме. То есть черт знает какая форма! Слушая его тогда, я убедился, что одно и то же слово имеет тысячу значений и оттенков, смотря по тому, как оно произносится, по форме, какая придается фразе. Конечно, я не могу передать вам ни этого тона, ни формы, скажу только, что, слушая приятеля и шагая из угла в угол, я возмущался, негодовал, презирал с ним вместе. Я поверил ему даже, когда он со слезами на глазах заявил мне, что я великий человек, что я достоин лучшей участи, что мне предстоит в будущем совершить что-то такое особенное, чему может помешать женитьба!
- Друг мой! - восклицал он, крепко пожимая мне руку.- Умоляю тебя, заклинаю: остановись, пока не поздно. Остановись! Да хранит тебя небо от этой странной, жестокой ошибки! Друг мой, не губи своей молодости!
Хотите - верьте, хотите - нет, но в конце концов я сидел за столом и писал своей невесте отказ. Я писал и радовался, что еще не ушло время исправить ошибку. Запечатав письмо, я поспешил на улицу, чтобы опустить его в почтовый ящик. Со мной пошел и адвокат.
- И отлично! Превосходно! - похвалил он меня, когда мое письмо к Наташе исчезло во мраке почтового ящика.- От души тебя поздравляю. Я рад за тебя.
Пройдя со мной шагов десять, адвокат продолжал:
- Конечно, брак имеет и свои хорошие стороны. Я, например, принадлежу к числу людей, для которых брак и семейная жизнь - все.
И он уже описывал свою жизнь, и предо мною предстали все безобразия одинокой, холостой жизни.
Он говорил с восторгом о своей будущей жене, о сладостях обыкновенной, семейной жизни и восторгался так красиво, так искренне, что, когда мы подошли к его двери, я уже был в отчаянии.
- Что ты делаешь со мной, ужасный человек?! - говорил я, задыхаясь.- Ты погубил меня! Зачем ты заставил меня написать то проклятое письмо? Я люблю ее, люблю!
И я клялся в любви, я приходил в ужас от своего поступка, который уже казался мне диким и бессмысленным. Сильнее того ощущения, которое испытал я в то время, и представить, господа, невозможно. О, что я тогда пережил, что перечувствовал! Если бы нашелся добрый человек, который подсунул мне в ту пору револьвер, то я с наслаждением пустил бы себе пулю в лоб.
- Ну, полно, полно...- сказал адвокат, хлопая меня по плечу, и засмеялся.- Перестань плакать. Письмо не дойдет до твоей невесты. Адрес на конверте писал не ты, а я, и я его так запутал, что на почте ничего не поймут. Все это да послужит для тебя уроком: не спорь о том, чего не понимаешь.
Теперь, господа, предлагаю говорить следующему".
Пятый присяжный поудобней уселся и раскрыл уже рот, чтобы начать свой рассказ, как послышался бой часов на Спасской башне.
- Двенадцать...- сосчитал один из присяжных.- А к какому, господа, разряду вы отнесете ощущения, которые испытывает теперь наш подсудимый? Он, этот убийца, ночует здесь в суде в арестантской, лежит или сиди и, конечно, не спит и в течение всей бессонной ночи прислушивается к этому звону. О чем он думает? Какие грезы посещают его?
И присяжные как-то все вдруг забыли о "сильных ощущениях"; то, что пережил их товарищ, писавший когда-то письмо к своей Наташе, казалось неважным, даже не забавным; и уже никто не рассказывал, стали тихо, в молчании ложиться спать...

1886

[Klea]

ВИШНЕВЫЙ САД
Комедия в четырех действиях
...

Аня. Что вы со мной сделали, Петя, отчего я уже не люблю вишневого сада, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на земле нет лучше места, как наш сад.

Трофимов. Вся Россия наш сад. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест.

Пауза.

Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов... Владеть живыми душами - ведь это переродило всех вас, живших раньше и теперь живущих, так что ваша мать, вы, дядя, уже не замечаете, что вы живете в долг, на чужой счет, на счет тех людей, которых вы не пускаете дальше передней... Мы отстали по крайней мере лет на двести, у нас нет еще ровно ничего, нет определенного отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьем водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом. Поймите это, Аня.

Аня. Дом, в котором мы живем, давно уже не наш дом, и я уйду, даю вам слово.

Трофимов. Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите. Будьте свободны как ветер.

Аня (в восторге). Как хорошо вы сказали!

Трофимов. Верьте мне, Аня, верьте! Мне еще нет тридцати, я молод, я еще студент, но я уже столько вынес! Как зима, так я голоден, болен, встревожен, беден, как нищий, и - куда только судьба не гоняла меня, где я только нс был! И все же душа моя всегда, во всякую минуту, и днем и ночью, была полна неизъяснимых предчувствий. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его...

Аня (задумчиво). Восходит луна.

Слышно, как Епиходов играет на гитаре все ту же грустную песню. Восходит луна. Где-то около тополей Варя ищет Аню и зовет: "Аня! Где ты?"

Трофимов. Да, восходит луна.

Пауза.

Вот оно, счастье, вот оно идет, подходит все ближе и ближе, я уже слышу его шаги. И если мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие!
....


Сцена из спектакля Вишневый сад 1904 г фото all moscow ru culture museum mhat
http://www.inauka.ru/culture/article38925.html


"Cвой последний день рождения - 17 января (29 января по новому стилю) 1904 года Антон Павлович Чехов отпраздновал в Московском художественном театре премьерой недавно завершенной комедии "Вишневый сад".

Работа над пьесой давалась тяжело. Болезнь прогрессировала, но Антон Павлович, деликатный и терпеливый, в своих письмах жене и друзьям жалуется лишь на легкое недомогание и обещает Станиславскому обязательно написать новую пьесу.

Из-за болезни Чехову приходилось иногда работать в спальне, полулежа, за небольшим столиком, который и сегодня стоит у кровати. Напротив стола в спальне Антона Павловича находится шкаф красного дерева. Когда семья жила в Таганроге, Евгения Яковлевна, мать писателя, обычно прятала от детей в этом шкафу сладости. Дети подходили к нему, кланялись и в шутку называли "дорогим" и "многоуважаемым". Об этом вспомнил Чехов, когда работал над "Вишневым садом": один из персонажей пьесы - Гаев - обращается к шкафу с такими же словами.

В середине октября 1903 года пьеса была готова, и Антон Павлович отправляет её в театр. А 20 октября получает восторженное письмо от Станиславского: "Сейчас только прочел пьесу. Потрясён, не могу опомниться. Нахожусь в небывалом восторге. Считаю пьесу лучшей из всего прекрасного Вами написанного:.." ,,,

http://chehov.niv.ru/text/text.pl?19

[Гуров]

То, что посетитель вашего сайта в простоте душевной "отрицает" Чехова - неудивительно. Чехов не любил обывателя, обыватель кожей чувствует это и отвечает Чехову тем же.

Забавнее то, что Чехова не просто не любят, а прямо-таки ненавидят многие так называемые профессионалы - литературоведы, режиссеры, писатели, дараматурги... Я года два назад наблюдал по московскому телевиденью (по каналу "Культура", между прочим) такой диалог. Ведущий программы, некто писатель Кабаков беседует с режиссером московского Театра на Юго-западе и спрашивает его: "Для чего вы поставили у себя в театре такую слабую пьесу как "Чайка" такого слабого драматурга как Чехов?". Режиссер, на что тертый парень, и то смутился от такого начала, но быстро нашелся и в тон ведущему отвечает: "А мы именно для того и поставили "Чайку", чтобы понять, почему везде играют такую слабую пьесу". И т.д. Все это говорилось на полном серьезе, без тени юмора.

Наблюдая все это, я заинтересовался, кто же это такой - Кабаков - и что же он такое пишет? Вскоре мне случайно попался томик его повестей, стал я его листать и после второй же страницы вижу - обычный эмигрантский писатель, описывающий в своих произведениях, как его угнетали в СССР и как он спасался от этого угнетения посредством водки и женщин.

Примеров "отрицания" Чехова можно привести много. Бывший министр культуры Швыдкой (тот самый, который показывал на своем телеканале "человека, похожего на генпрокурора" в компании женщин легкого поведения) организовал телепередачу под названием "Почему Чехов так скучен", и на ней с поразительным простодушием изучал эту этот вопрос.

Итак, за что же многие так не любят Чехова? Казалось бы, ну не любишь - и не люби, не выставляй себя на посмешище (как писал Н.Н.Страхов, "не по Вашим отзывам будут судить о нем, а о Вас будут судить в зависимости от вашего мнения о нем"). Одну из причин я уже назвал: после всемирно-исторической победы обывателя, который стал хозяином жизни почти во всех странах, те самые Наташи (из "Трех сестер") и Яши (из "Вишневого сада") увидели, что сила за ними, и уже не стесняясь сводят счеты с классиком. Те же, кто пообразованнее, не могут простить Чехову, что он "убил" (как точно заметили еще при его жизни Тихонов, Тычинкин, Горький и многие другие) литературу - то есть, писал настолько гениально, что писать лучше или так же никто в обозримом будущем уже не сможет. Как писал Френк Суиннертон, "им <другим писателям> остается только либо подражать ему, либо прекратить свою литературную деятельность, которая теперь утрачивала всякий смысл". Но "прекращать свою литературную деятельность" писателям не хочется, а литературоведам хочется изучать этих писателей, и всей этой компании остается только ругать Чехова.

Последнее: это хорошо и полезно, что на этом сайте приводят рассказы о Чехове. Первый рассказик (о Таганроге) интересен. В нем автор уловил то обстоятельство, что жизнь Чехова в Таганроге не сводилась к "сыну лавочника в глухой провинции", а была наполнена интеллектуальными интересами (Чехов изучал в детстве и юности 4 языка, пересмотрел в театре весь классический репертуар, изучал Бокля и Шопенгауэра, наконец, слушал Танеева и Ауэра!).

Во втором рассказе, к сожалению, тиражируется стереотипное мнение о премьере "Чайки": "бенефис комической актрисы Левкеевой", "бенефисная публика - купцы и офицеры", "подавленное настроение Чехова" и т.п. "Чайка" НЕ БЫЛА БЕНЕФИСОМ Левкеевой, просто была поставлена в тот вечер, когда состоялся бенефис Левкеевой (не игравшей в "Чайке", а игравшей в другой пьесе) (кстати, все это произошло не в 1897 г., как написано в рассказе, а в 1896). Публика на "Чайке" была, что называется, "весь Петербург", весь "фин-флер, интеллектуальная квинтэссенция Санкт-Петербурга" (иначе, почему бы на ней оказалось столько журналистов?). Провал был вовсе не однозначно предопределен публикой, режессурой и актерами. В том же театре, с той же публикой и актерами за несколько лет до премьеры "Чайки" с большим успехом был сыгран "Иванов", провалившийся перед этим в Москве. Среди актеров премьеры "Чайки" были и выдающиеся - чего стоит одна Вера Федоровна Комиссаржевская! Предпоследняя репетиция "Чайки" была, по мнению самого Чехова, триумфом: актеры играли вдохновенно!

Что же все-таки случилось с премьерой? Отчасти стечение обстоятельств (один и тот же состав актеров может играть пьесу и гениально, и бездарно). Отчасти, такова первоначальная судьба многих выдающихся произведений искусства: что случилось с "Войной и миром", которую после выхода в свет многие авторитеты ругательски ругали (а вторую часть эпилога ругают все 130 лет)? Что случилось с первыми исполнениями симфоний Бетховена? Почему выдающиеся исполнители - Рубинштейн и Ауэр - отказывались играть концерты Чайковского? Да и, как мы видим, если бы премьера "Чайки" состоялась сейчас и если бы Мэтр, открывший дискуссию на этой страничке сайта, был на ней, то он с таким же упоением - вместе с себе подобными - освистывал бы и ошикивал пьесу.

В общем, спасибо модератору и всем приславшим постинги за интерес к А.П.Ч.

А. Гуров

[Volga]

То, что посетитель вашего сайта в простоте душевной "отрицает" Чехова - неудивительно.

Внимательно перечитала сообщения и не нашла, кто "отрицает".

[Яна]

У меня тот же вопрос возник, Volga, но потом я поняла. что имеется в виду собирательный образ Посетителя форума.
Отсюда выходит, что он же - и Обыватель.

После этого задор и интерес к чтению, а также желание поддержать разговор пропали.
Как-то мне его самозванный porte-parole не показался.
Да и Гуров из книжки не такой...

[nel]

У меня тот же вопрос возник, Volga, но потом я поняла. что имеется в виду собирательный образ Посетителя форума.
Отсюда выходит, что он же - и Обыватель.

Скорее говорится не о собирательном образе. А констатируется простой факт того, что есть посетители, которые именно так и считают. Не знаю как у кого, а у меня этот факт не вызывает сомнений.. Полистайте страницы форума и вы увидите и отрицание литературы вообще (не только Чехова), а недавно еще и отрицание нормального русского языка только по причине его устаревания.

Не думаю, что стоит так остро воспринимать данную цитату :-)

[nel]

Касаемо же ошикивания "скучного" Чехова - ну так ниспровергателей идолов у нас сейчас так много, что я не удивляюсь, когда в литературном плане ничего не значащие плоды трудов эмигранта Солжа считаются великой (хочется добавить конъюнктурной) литературой, а Чехова невежливо стряхивают с полок как старье..

[Яна]

Скорее говорится не о собирательном образе. А констатируется простой факт того, что есть посетители, которые именно так и считают. Не знаю как у кого, а у меня этот факт не вызывает сомнений.. Полистайте страницы форума и вы увидите и отрицание литературы вообще (не только Чехова), а недавно еще и отрицание нормального русского языка только по причине его устаревания.

Не думаю, что стоит так остро воспринимать данную цитату :-)

Не знаю, Нель, в этом топике вроде никто и не отрицал и не стряхивал.
Про русский язык - я согласна, и уже копий наметала будь здоров.
А про литературу - отрицания не вижу. Ну не интересуются люди или говорят, что интересуются, а к нам сюда не ходят. Ну в параллельных мирах мы живём.

Ладно, не буду остро воспринимать. :о)))

[Vishenka]

А. Гуров, видимо, так воспринял сарказм per'а, не слишком вникая. Я тоже не слишком вникая и внимательно перечитывая: Чехова обругивали не только мещане и "недотянувшие" литераторы, но и "перетянувшие" литераторы тоже - Бунин и тот же Лев Толстой. Бунин писал, что Чехов, происходя из совсем другой среды, в своих пьесах совершенно недостоверно изображает дворянство и он же пересказал, как престарелый Толстой позвал к себе Чехова, ласково его принял и всячески одобрил, но в конце не удержался и на ухо ему сказал, что пьес его не любит. Шекспир плохо писал, а Вы, батенька, еще хуже!

Однако, больше 100 лет прошло с тех пор, а присутствие Чехова на мировой сцене велико (о Шекспире я молчу). Уже и дворян нет как класса, и никто, пожалуй, и не знает, как они себя на самом деле вели и разговаривали. После стольких интерпретаций дворянской жизни, в том числе советского периода, чеховская, пожалуй, поближе к оригиналу будет.

[Гуров]

Согласен, в общем, с Вишенкой. Вот только "обругивание" Чехова Толстым и обругивание Чехова per'ом - две большие разницы. Толстой высказывал мнение о части творчества Чехова как один большой писатель о другом большом писателе. Тот же самый Толстой, как известно, говорил о том же самом Чехове и как о "большом художнике", и как о "Пушкине в прозе" (!) и т.д. Per же отрицает Чехова "скопом", так сказать. Можно еще добавть, что отдельные стороны Чехова критиковали или не понимали и другие известные писатели (Набоков, Горький, Григорович, "разнесший" "Лешего" в комитете, который решил судьбу этой пьесы). Но это все тоже были большие художники, осознававшие масштаб Чехова как писателя. Поносить же Чехова просто так, от скуки, человеку, которому до Чехова как до Солнца, сболтнув первое пришедшее в голову... Конечно, per имеет право писать все, что хочет. Но ведь и "человек, непохожий на Гурова" может высказывать свое мнение.

[Яна]

"человек, непохожий на Гурова" может высказывать свое мнение

Разумеется!
И теперь я вижу, что действительно виновата перед Вами - мне и в голову не пришло. что от Вас могла ускользнуть драматическая ирония или, если хотите, сарказм per'a, поэтому полемизируете Вы на самом деле с согласным. :о))))) Перечитайте все посты, обращая внимание на авторство. :о))

Cela vous apprendra, per, как шутки шутить в Интернете, бедняга!!!

[Fleur Blanche]

Per же отрицает Чехова "скопом", так сказать.

А разве Per отрицает Чехова? По-моему, наоборот, ведь он пишет, что это один из его любимых писателей.