Париж Хемингуэя и не только...

[Camilio]

К предыдущему посту: физики тоже иногда для краткости смешивают латынь с нижегородским. Например, сверхпроводник Y-Ba-Cu-O на своём жаргоне они называют “иваси”. Так они прочитывают названия химэлементов, составляющих прославившуюся керамику (за неё дали Нобелевскую премию). Прочитать-то названия химических элементов – элементарно. А вот что это за формула: «пентаортоксенофагизм»? Что-то в этой латыни и от химии, и от биологии… Не-а! Но об этом чуть позже.

Ещё к предыдущему посту: об исторических парижских ресторанах и кафе. Вот как их вспоминал в 1953 году в своём африканском дневнике Хемингуэй («Лев мисс Мэри», опубликовано в 1971-72 гг. в «Спорт Иллюстрейтед»). Этот отрывок хорош как добавка к «Празднику…», к картинкам парижской жизни из рассказов «Рождение новой школы», «В кафе «Купол» с Пасхиным» (на самом деле в “Dôme” – Camilio), «Конец одного увлечения» (приятель Хема Майк Уорд из него – это, конечно же, Майк Уард, Mike Ward, упоминаемый ниже):

«Мэри и С.Д. оживленно беседовали о городе Лондоне, который я знал в основном понаслышке… Они говорили о самых разных районах города, которые я не знал вовсе. Так что я мог слушать их болтовню и думать о Париже. Этот город я знал в любых обстоятельствах. Но я так любил его, что мог говорить о нем только со знакомыми той поры. В те старые добрые времена у каждого из нас было свое кафе, где можно было работать и где мы не знали никого, кроме официантов. Мы хранили эти кафе в секрете. Они были лучше клубов, и нам даже приносили туда почту, которую нежелательно было получать на домашний адрес. Как правило, каждый имел два или три тайных кафе. В одном ты работал и просматривал газеты. Адрес этого кафе ты не давал никому. Ты отправлялся туда рано утром и, пока убирали твой столик в углу, возле самого окна, выпивал, сидя на террасе, кофе со сливками и булочкой, а потом перебирался внутрь и работал, а вокруг подметали, мыли и наводили лоск. Приятно было смотреть, как работают другие, и от этого самому хорошо работалось. Когда в кафе появлялись первые посетители, ты расплачивался и шел вниз по набережной, туда, где можно было позавтракать. Для ленча тоже были свои тайные места и тихие ресторанчики, где собирались знакомые.

Лучше всех такие рестораны удавалось отыскать Майку Уарду. Он знал и любил Париж больше других. Мы с Майком рыскали в поисках тайных ресторанчиков с хорошим, как правило пьяницей, поваром, двумя-тремя сортами доброго легкого вина и с хозяевами, едва сводившими концы с концами и готовыми в любой момент продать свое заведение или разориться. Нам не нужны были уединенные рестораны, которые начинали процветать и становились популярными. Именно так получалось с ресторанами, которые находил Чарли Суини. К тому времени, как он приглашал нас в свой ресторан, секрет становился столь широко известным, что приходилось подолгу ждать свободного столика.

Зато с тайными кафе у Чарли все обстояло благополучно, и здесь он соблюдал полнейшую секретность. Конечно же, это касалось только наших запасных или, как мы их называли, полуденных и предвечерних кафе. В это время дня порой хотелось перекинуться с кем-нибудь двумя-тремя словами, и тогда я отправлялся в его запасное кафе или он в мое. Туда мы могли приходить с девушками. Девушки обязательно где-то работали, иначе их считали легкомысленными. Только дураки имели постоянных девушек. Днем девушка была ни к чему, так же как ни к чему были все ее проблемы. Если же она хотела быть твоей, она непременно должна была работать, и тогда все ночи принадлежали ей. Вот когда она была по-настоящему нужна, и ты водил ее вечерами в разные ресторанчики и дарил ей всевозможные вещицы. Я никогда не пытался хвастать своими подружками перед Чарли, у которого всегда были красивые, послушные и прекрасно воспитанные девушки, и все они обязательно работали. В то время моей девушкой была моя консьержка. Это была первая молодая консьержка в моей жизни, и приключение казалось мне очень волнующим. Главное ее достоинство было в том, что она все время работала и не могла выходить не только в общество, но и вообще никуда» …

* * *

Тот самый “Le Dôme”, с которого началась эта тема форума.

Эти трое – может, тоже из монпарнасской богемы тех лет:

Вот на этом месте Хемингуэя и заметил Паскин («Пасхин помахал мне, когда я еще стоял на тротуаре улицы Деламбра, размышляя, зайти выпить или нет» – вспоминает Хемингуэй в рассказе “With Pascin at the Dôme” из «Праздника…»). Rue Delambre проходит слева направо – фотограф сделал снимок, стоя на её мостовой. Бульвар Монпарнас уходит вдаль – там и находится “Coupole”, с которым спутали “Dôme” переводчики «Праздника…».

Думаете, никаких загадок вокруг «Праздника…» больше нет? А литераторы их всё находят! (Какая же эта глыба – «айсберг» Хемингуэя! Я не о матёром человечище, а о его приёме «всё лишнее опускать», именно он побуждает литераторов к более глубоким поискам в его творчестве). Допытываются: “Who Was With Pascin at the Dome?” («Кто был с Паскиным в кафе «Дом»?) – это название литературоведческой статьи в Journal of Modern Literature, vol. 26, No. 2, pp. 160-163 (2003) (http://muse.jhu.edu/login?uri=/journ....2orourke.html).
Из аннотации видно, что литераторы спорят с самим Хемингуэем. Хем считал: «Пасхин был очень хороший художник…», но им виднее: «Паскин – показное ничтожество, чьё появление в книге не служит никаким литературным целям... На поверхности, это банальная зарисовка из жизни Монпарнаса того времени». Досталось Хему: «тщательное исследование показывает, что многие детали не стыкуются, и результирующая комбинация есть продукт воображения Хемингуэя, который драматизирует главные темы книги: трудолюбие и праздность, бедность и богатство, целомудрие и разврат».

Было бы любопытно прочесть статью, но в Интернете я столкнулся с заморочками (нужно заплатить по карточке, но её-то у меня сейчас и нет). Если кто-то полюбопытнее и понастойчивее меня прочтёт статью, может, напишет здесь, какие загадки ему открылись?

Так что же такое «пентаортоксенофагизм»? Оказывается, это «пятикратное прямое пожирание иностранцев»!! Термин придуман Паскиным. Свидетельствует Илья Эренбург (http://www.pseudology.org): «Прочитав в журнале статью, где его называли вожаком «парижской школы» и где указывали, что «парижская школа» создана не парижанами, не французами, Паскин смеялся и предлагал критикам создать новое направление «пентоортоксенофагизм» – пятикратное прямое пожирание иностранцев». Понаехали тут!.. Париж – не резиновый!

Паскин и Модильяни – два сефарда, по мнению Эренбурга, в чём-то схожие: «может быть, внезапным переходом от замкнутости, молчаливости, от сосредоточенной работы к разгулу? Может быть, страстью неизменно рисовать на клочках бумаги? Может быть, тем, что оба были всегда окружены людьми и оба узнали всю меру одиночества?»… «Ему бы сидеть с Моди, они друг друга поняли бы»… Но Паскин не пересёкся с Модильяни: на Монпарнасе Паскин появился в 1920 году, а Моди умер в январе того же года… Может, встреться они пораньше, оба и остались бы жить и творить.

В Страсбургском книжном магазине я разглядывал толстенный альбом с репродукциями Паскина, размышляя: это эротизм или порнография? Картинки – графика на клочках бумаги – в натуре передавали тротуарную ночную секс-жизнь в окрестностях Клиши.
Она и сейчас там бьёт ключом, но – организованно:


А вот на этом листке бумаги – вполне благопристойная уличная жизнь:

JULES PASCIN (1885 - 1930)
View of a street (1905)
Pen and Indian ink (165x220)
(Национальная Галерея Армении, г. Ереван)
Прочитал о Паскине: звали его Julius Mordecai Pincas, и что “original name was Paskinian” – «подлинное имя было Паскинян». Что в Софии и сейчас живут родственники его предков с этой фамилией. Может, не случайно эта картинка оказалась в Армении? Послал, допустим, Паскин её почтой из Парижа какому-то родственнику в Ереван, нарисовав, сидя в каком-нибудь парижском кафе (формат 165мм × 220мм – это ведь формат листка писчей бумаги, которая тогда была непреложной принадлежностью любого парижского кафе; а 1905 год – это год, когда Паскин впервые приехал в Париж)… Да, расфантазировался я тут… А чё? – написать сюжет и послать его, допустим, режиссёру Кеосаяну. Пусть вставит в какой-нибудь свой фильм. И Азнавур за кадром что-нибудь споёт. Армянам приятно будет…

* * *

Нет, это не Паскин с его натурщицами-сёстрами. Это Сэм Грановски, другой «непарижанин, нефранцуз», обитатель “La Ruche”. Бывший одессит Самуил Грановский («Бывших одесситов не бывает!», – возразит Evgen-Odessa и будет прав; так же, как не бывает «бывших витебжан») появился в Париже в 1909 году. Высокий и красивый, он стал натурщиком в художественной академии “Grande Chaumière”. Зарабатывал на жизнь и уборщиком в «Ротонде». На Монпарнасе Грановски выделялся манерой одеваться и поведением: он носил рубашки кричащего цвета, большую техасскую шляпу, штаны из кожи, ковбойские сапоги, лассо (!) на поясе, и в таком виде прохаживался возле «Ротонды». Не стеснялся ездить и на лошади – сохранял колорит человека, снимавшегося статистом в первых американских вестернах (до приезда в Париж он побывал в Штатах). У него и кличка была «ковбой». Вместе с известной монпарнасской моделью Айшой он стал эмблемой той эпохи. Своим необычным видом он старался привлечь в своё ателье какого-нибудь любителя экзотики, когда на тротуарах Монпарнаса не удавалось «впарить» рисунки сангиной. А в “La Ruche” он открывал окно и по всякому поводу, кстати и некстати, кричал: «Я – гений! Я – гений!».

Прочитав это о Грановском, я сначала удивился: в Париже – и на лошади?! Но потом вспомнил, что по утрам Хемингуэй видел из окна пастуха-молочника с козами, а ночью, «в лунном свете», ассенизаторы с бочками и лошадьми напоминали Хему картины Брака. И это в районе Пантеона! «Город Света»? – деревня!!

Что любопытно: картину за спиной Грановского я разглядел и на старой фотографии интерьера кафе “Closerie des Lilas”:



Возможно, автор картины – он. Вроде бы вот эта пастель на бумаге (автор – Грановски, её в этом году продали на аукционе Sotheby's в Лондоне) похожа по манере на ту картину:


Может, Грановски со своими моделями сидит на террасе перед «Ротондой», а может – перед “Closerie des Lilas”. И возможно, одна из его моделей – на этой картине, и может быть даже, что это Айша.
Жить ему оставалось лет двадцать: во время «странной войны» еврей Грановски остался в Париже, и 17 июля 1942 года был задержан французской полицией и интернирован в Дранси. Умерщвлён в Освенциме…

* * *
На Монпарнасе была художественная академия “Grande Chaumière” («Большая хижина»), в ней позировал натурщиком Грановски и учился Модильяни. И, вероятно, где-то рядом находилось кафе “Petite Chaumière” («Малая хижина») – именно туда посылал критика Хэла разгневанный Хемингуэй в рассказе «Рождение новой школы»: «Катись в свою «Хижину». Тут тебе нечего делать… Такому подонку, как ты, все равно, где торчать. С какой стати ты являешься именно сюда и поганишь приличное кафе?».
Может, кто знает: сохранилось ли на Монпарнасе это кафе “Petite Chaumière”?

А «приличное кафе» – это “Closerie des Lilas”. Хем не хотел, чтобы его выживали из него. Вот интерьер “Closerie des Lilas” сегодня (в конце стойки бара, справа, привинчена табличка с именем Хемингуэя – якобы это было его любимое место):


А это вид на “Closerie des Lilas” в начале ХХ века с бульвара Монпарнас:


* * *
Ну, а теперь – внимание, туристы! Оказывается, мастерская Модильяни в Париже стала отелем, одновременно в ней могут разместиться четыре постояльца. Прочитал как-то заметку Юрия Коваленко ("Известия"), воспроизвожу её ниже:

ПРОВЕСТИ НОЧЬ У МОДИЛЬЯНИ

Юрий КОВАЛЕНКО, Париж

Последняя парижская мастерская Амедео Модильяни, где великий итальянец жил до своей кончины, теперь сдается туристам. Ателье со стеклянной крышей в доме № 8 на улице Гранд Шомьер (8, rue de la Grande-Chaumière; это недалеко от «Ротонды» – Camilio) неподалеку от бульвара Монпарнас полгода назад случайно приобрел известный французский журналист Николя Шарбонно. Он заплатил агентству недвижимости всего лишь 220 тысяч евро. Видимо, продавцы не знали, чем торгуют.

Журналист реставрировал ателье, развесил по стенам фотографии Модильяни и копии его картин, поставил стол и несколько стульев начала прошлого века – подобные тем, что стояли в знаменитых монпарнасских кафе "Ротонда" или "Куполь". Завсегдатаями этих кафе были Пикассо, Шагал, Аполлинер, Дега, Сутин, Маяковский, да и сам Модильяни, который учился в художественной академии "Гранд Шомьер".

Дом для художников на улице Гранд Шомьер был сооружен в 1893 году из строительных материалов, которые остались после Всемирной выставки 1889 года. До Модильяни в той же мастерской, расположенной на третьем этаже, два года провел Поль Гоген. Итальянскому художнику и его подруге Жанне Эбютерн в это последнее пристанище помог перебраться польский поэт и коллекционер Леопольд Зборовский.

Ремонт легендарного ателье площадью 37 квадратных метров обошелся Николя Шарбонно в 80 тысяч евро. Занимаясь реставрацией, журналист нашел неизвестные воспоминания шведской студентки Тары Клинковстром, которая позировала Модильяни в 1919 году. "В мастерскую надо было подниматься по крутой лестнице, – писала студентка. – На полу был разбросан уголь... В комнате стоял стол с красками, со стаканом и с бутылкой рома, два стула и мольберт с холстом. В углу горела печка". В этой мастерской Модильяни, оставшись без гроша, жил до самого дня смерти – 24 января 1920 года. Два дня спустя Жанна Эбютерн свела счеты с жизнью.

Теперь Николя Шарбонно сдает мастерскую туристам. Для комфорта гостей он оборудовал ее туалетом, стиральной и посудомоечной машинами, микроволновой печью и даже Wi-Fi для компьютеров. По парижским меркам, удовольствие жить под крышей Модильяни стоит совсем недорого: день – 130, а неделя – 850 евро. Завтрак в цену не входит. Придется идти в "Ротонду" или в "Куполь"...

[Camilio]

Ещё о Грановском, “ковбое с Монмартра”. В Интернете о нём мало материалов, в основном сведения о торгах его картинами на аукционе Sotheby's. Но удалось наткнуться на его автопортрет (формат, правда, малюсенький). Он так и называется: `Autoportrait, le cow-boy de Montparnasse, c.1920`:

(http://www.ejpress.org/UserImages/00000133.jpg )
(Увеличение по клику)

Техасская шляпа, клетчатая рубашка-ковбойка, ковбойский же шейный платок. За спиной – кольт (!) в кобуре и – не банджо! – скрипка! Может, привезённая ещё из Одессы.

Очевидно, это Грановски изображён вот на этом рисунке – в широкополой шляпе, с шейным платком, с альбомом, и в кожаных брюках, кажется, с бахромой – я его скопировал с той же страницы книги Dominique Paulvé. “La Ruche”. Éditions Gründ. Paris. 2002, на которой была фотография Грановского с моделями (см. в предыдущем посте):



Подпись к картинке: «Художники в монпарнасском кафе». Около 1920 г. Рисунок неизвестного художника.

О Грановском на Монпарнасе, наверное, помнят. Не он ли в своей шляпе, с трубкой и альбомом стал эмблемой кафе “Le Select”?:



Это подставка под кофе из «Селекта». И на меню из «Селекта», сохранённом мной как сувенир, – та же фигура:




Борода? Но он ведь мог её отпустить во время оккупации Парижа, когда ему как еврею надо было быть осторожным? Правда, это его не спасло…

[Camilio]

Почему-то в прошлом посте мне не удалось обеспечить увеличение автопортрета Грановского по клику. Пришлось увеличить его «усилием воли». Вот результат:

[Camilio]

К посту # 385:

1) “Who Was With Pascin at the Dôme?” («Кто был с Паскиным в кафе «Дом»?) – был вопрос. Может быть, вот эти две модели?:

Паскин (справа) с Pierre Marseilles и двумя моделями, 1921-22
(адрес фото: http://img.photobucket.com/albums/v2...s/Pascin04.jpg )



2) Относительно парижского кафе «Хижина» (“Petite Chaumière”): оказывается, оно связано не только с именем Хемингуэя, но и Маяковского. Именно в этом кафе в начале декабря 1928 года Владимир Маяковский, обедая со своей парижской музой Татьяной Яковлевой, читал ей стихи и уговаривал ехать с ним в Москву, но она уговоры встретила уклончиво. Об этой роковой женщине – в статьях Р.В. Банчукова «Парижская любовь Владимира Маяковского» (http://www.vestnik.com/issues/1999/0427/win/banch.htm ) и Л.П. Замойского «Невеста Маяковского» (http://www.vmeste.org/memo/memoauthor_0003.shtml ).


(адрес фото: http://www.vmeste.org/memo/img/yakovleva.jpg )

[Camilio]

В Эльзасе, зимой на платанах я видел шаровидные зелёные кусты. Платаны стояли голые, а эти шары зеленели. Спросил коллегу, что это за странные платаны. Он лишь отмахнулся – я ехал пассажиром, а он за рулём, и отвлекаться от дороги на скорости ему не хотелось.

И потом я разглядывал эти шары, издали похожие на вороньи гнёзда, так и не зная, что же это такое. Узнал случайно, из старой журналистской заметки Хемингуэя «Рождество на севере Италии», опубликованной в «Торонто Стар Уикли» 22 декабря 1923 г., в которой упоминалось незнакомое мне растение «омела». Заглянул в Интернет, и на фотографиях опознал те шаровидные кустики, вопросами о которых раздражал коллегу за рулем.


Омела белая, растущая на тополе
(С фото: http://upload.wikimedia.org/wikipedi...ilverBirch.jpg )

Нашёл омелу и среди своих французских снимков. Правда, на них кустики не очень велики: платаны ещё молодые, и омела также ещё не успела разрастись. А вообще-то её шары могут достигать полутора метров в диаметре!


Сначала приведу здесь заметку Хемингуэя, поскольку она мало доступна. Те, кто отмечает католическое Рождество, узнают, что, оказывается, кроме ёлки и остролиста (он же падуб, о нём я расспрашивал здесь год назад – ещё раз спасибо Натаниэль за науку!), в Европе и Канаде омела – тоже рождественское дерево. А кто в эти дни окажется в Милане и будет прогуливаться по Виа-Манцони, – вдруг обнаружит и магазин из рассказа Хемингуэя?

Чинк, фигурирующий в рассказе Хемингуэя, это тот самый Чинк из рассказа «Обманная весна» в «Празднике…» – он же Эрик Дорман-Смит, друг Хема и Хедли.

Потом поделюсь тем, что сам узнал об омеле из сети. Чтобы те, кто, как я, ещё не знают об этом паразите с сакральными свойствами, не отвлекались от дороги на странные шары на деревьях…

РОЖДЕСТВО НА СЕВЕРЕ ИТАЛИИ
Милан, расползшийся, старо-новый, желто-бурый город севера, застыл на декабрьском морозе.
Лисы, олени, фазаны, зайцы висят на витринах мясных лавок. Продрогшие солдаты бредут по улицам с поездов, привезших их на рождественскую побывку. Все пьют горячий ромовый пунш в кафе.
Офицеры всех национальностей, рангов и степеней трезвости забили кафе «Кова» напротив «Ла Скала», у них одно желание – быть на Рождество дома.
Молодой лейтенант полка Ардитти рассказывает мне, какое Рождество бывает в Абруццах, «где охотятся на медведей и мужчины как мужчины, и женщины как женщины».
Появляется Чинк с потрясающей новостью.
Потрясающая новость состоит в том, что на улице Манцони есть магазин, торгующий омелой, который содержит «молодость и красота» Милана в благотворительных целях или чего-то в этом роде.
Мы быстро формируем боевой патруль, исключив итальянцев, алкоголиков и все ранги выше майора.
Мы приближаемся к магазину. «Молодость и красота» четко просматривается сквозь стекло витрины. Большой куст омелы висит у входа. Мы вваливаемся гурьбой. Покупка омелы в гигантских размерах закончена. Мы изучаем позицию. Мы удаляемся с огромными букетами омелы и раздаем их уборщицам, нищим, полицейским, политиканам и кэбменам.
Мы возвращаемся в магазин. Мы покупаем еще больше омелы. Сегодня грандиозный праздник благотворительности. Мы удаляемся, унося еще больше омелы, которую мы предлагаем проходящим по улице журналистам, владельцам баров, дворникам и трамвайным кондукторам.
Мы снова возвращаемся в магазин. На этот раз «молодость и красота» Милана начинает проявлять к нам интерес. Мы требуем, чтобы нам продали большой куст омелы, что висит у входа в магазин, бывшее здание банка. Мы платим огромную сумму за куст и потом тут же у магазина просим принять его у нас очень благопристойного мужчину в цилиндре и с тростью, который прогуливается по Виа-Манцони.
Очень благопристойный джентльмен отказывается принять наш дар. Мы убеждаем его, что он должен его принять. Он учтиво отказывается. Это слишком большая честь для него. Мы заявляем ему, что для нас это тоже вопрос чести, и он должен принять наш дар. Это – канадский рождественский обычай. Джентльмен уступает.
Мы вызываем кэб для джентльмена, и все это на виду у «молодости и красоты», помогаем ему забраться на сиденье и кладем огромное дерево омелы позади него.
Он уезжает, рассыпаясь в благодарности и в некотором замешательстве. Люди останавливаются и глазеют на него.
К этому времени «молодость и красота» Милана совсем заинтригована.
Мы возвращаемся в магазин и пониженными голосами объясняем, что в Канаде существует определенный обычай, связанный с омелой.
«Молодость и красота» проводят нас в заднюю комнату магазина и представляют патронессам, графине ди Эта, очень толстой и веселой, княгине ди Та, очень худой, костлявой и аристократичной. Это очень почтенные дамы. Нас выводят из задней комнаты и сообщают шепотом, что патронессы собираются через полчаса уйти попить чаю.
Мы удаляемся, унося бездну омелы, которую мы церемонно преподносим старшему официанту «Гран-Италиа». Официант тронут этим канадским обычаем и со своей стороны не остается в долгу.
Мы отправляемся в магазин, жуя по дороге чеснок. Под жалкими остатками омелы мы демонстрируем канадский священный рождественский обычай. Наверное, возвращаются патронессы. Нас предупреждают свистом с улицы.
Так правильное предназначение омелы было принесено в Северную Италию.

* * * * * * *
«…Мы отправляемся в магазин, жуя по дороге чеснок. Под жалкими остатками омелы мы демонстрируем канадский священный рождественский обычай. Наверное, возвращаются патронессы. Нас предупреждают свистом с улицы…».

Не знаю, требуется ли жевать чеснок по «канадскому священному обычаю». Хем, наверное, опять по своей «теории айсберга», что-то тут опустил и не объяснил в деталях. А вот «демонстрация канадского священного рождественского обычая» «под жалкими остатками омелы», наверное, не обошлась без поцелуев с «молодостью и красотой» Милана под омелой. Зря, что ли, их предупреждали свистом с улицы… Похоже, эти плуты Хемингуэй и Чинк воспользовались популярным обычаем целоваться на Рождество под ветками омелы. В этом, очевидно, и состояло «правильное предназначение омелы». (Во дают! Пожевали чеснок, а потом – целоваться!..).

Об этом обычае можно прочесть на сайтах об омеле:

http://www.countrysideliving.net/GRD...toe_Dec05.html
Омела - сакральное растение, с которым издавна связаны рождественские поверья и ритуалы. …Проходя под омелой, целуются, как предписывает старинная традиция. Именно на Рождество омела полностью проявляет свои качества, помогая сохранить в наших домах любовь, здоровье и достаток… В древнеирландской письменности омела олицетворяла знак исцеления и развития духа. Позже растение заняло почетное место в колдовстве и магии: ему приписывали силу оберега, любовного приворота ...

http://www.sunhome.ru/journal/13173
Кельтская традиция отразилась и в христианской рождественской традиции поцелуев под ветвью омелы, предвещающих плодотворный союз… «Золотая ветвь» жизни, омела неожиданно становится орудием смерти в скандинавских и германских мифах…

http://www.gardenia.ru/pages/omela_001.htm
Популярная традиция - целоваться на Рождество под ветками омелы - по некоторым мнениям, берёт начало в древнескандинавской мифологии, где омела находилась в подчинении богини любви, красоты и плодородия Фрейи… В рамках борьбы за искоренение язычества христианская церковь пыталась запретить использование омелы, однако потерпела в этом поражение…

http://www.swarog.ru/o/omela8.php
В верованиях славян омела имеет противоречивую природу. По болгарским поверьям оно наделено демоническими чертами… С другой стороны, омела – священное растение… На Руси омелу называют «вихорево гнездо»… Кто дотронется до омелы на Новый год, будет счастлив весь год. В Словакии перед Рождеством искали белые плоды омелы для украшения праздничного стола. В Чехии омелу сжигали на огне, чтобы защитить дом от удара молнии… Польские и чешские средневековые травники советовали класть детям в колыбель омелу, … чтобы их не пугали злые духи и не снились страшные сны…

http://www.narmed.ru/travnik/blood/blood_stop/omela
Омела наших лесов ядовита. Местообитание: паразитирует на ветвях различных деревьев, обычно высоко в кронах… Так как омела, укрепившись на ветках дерева, не падает на землю, считали, что эпилептик не сможет свалиться в припадке до тех пор, пока он носит кусок омелы в кармане или настой ее в желудке. Вплоть до XVIII в. омелу рекомендовали как средство от падучей болезни…

http://ru.wikipedia.org/wiki/Омела
Поселяясь на верхушке дерева или на его ветвях и разрастаясь зелёным, в большинстве случаев густым кустом, омела является в виде так называемой «метлы ведьмы»… Со времен античности омела была символом жизни и защитным талисманом. …Знаменитый врач и алхимик эпохи Возрождения Парацельс собирал омелу, выращенную на черепах повешенных…

http://myfhology.narod.ru/planta/omela.html
В Швейцарии омелу называли «громовой метлой» – думали, что она появляется на деревьях от молнии. В Богемии верили, что «громовая метла», сожженная в огне, должна служить защитой дома от молнии. Омела играла не только роль громоотвода, но и универсальной отмычки: ей приписывалась способность открывать любые замки… Но наиболее драгоценным ее свойством была защита от магии и колдовства… В Австрии ветку омелы клали на порог дома, чтобы избавиться от кошмаров. В Швеции пучок омелы подвешивали к потолку дома, конюшни и коровника для того, чтобы тролль не мог причинить вреда ни людам, ни животным…

* * *
Интересно, защищает ли омела от мировых финансовых кризисов? Поздравляю всех форумчан с Новым Годом! Желаю всем здоровья и успешного противостояния всяким кризисам!

[Camilio]

Кризис бродит по Европе… И не только. В швейцарском горнолыжном Давосе собрались финансисты-экономисты, решают, как выходить из глобального кризиса. Помнится, и Хемингуэй, спасаясь от бедности, уезжал на горнолыжные курорты Австрии, Швейцарии или Италии. Может, кто-то из форумчан, тоже решив сохранить валютные резервы отдельно взятой семьи, захочет спастись от кризиса в хемингуэевских местах?

Из рассказа «Париж никогда не кончается» из «Праздника, который всегда с тобой»:
«…когда ты беден – а мы были по-настоящему бедны, когда вернулись из Канады и я бросил журналистику и не мог продать ни одного рассказа, – зимой с ребенком в Париже приходится очень трудно… Мы уехали в Шрунс, местечко в Форарльберге, в Австрии. Проехали через Швейцарию и прибыли в Фельдкирх на австрийской границе. Поезд шел через Лихтенштейн и останавливался в Блуденце, откуда вдоль речки с каменистым дном, где водилась форель, через лесистую долину мимо деревень шла ветка на Шрунс – залитый солнцем городок с лесопилками, лавками, гостиницами и хорошим зимним отелем, который назывался «Таубе» и в котором мы жили…»

Взглянул на карту – вообще-то, Фельдкирх находится не на границе, а на территории Австрии. И железная дорога – красная линия – идёт в Блуденц не через Лихтенштейн, а по той же Австрии. Но, может, в 1920-ые годы всё там было по-другому?:


«Нам очень нравилось в Форарльберге, и нам очень нравилось в Шрунсе…». Места там, похоже, действительно хороши для горнолыжников:

(адрес фото: http://img.photobucket.com/albums/v2...ustria/ski.jpg)

Отель «Таубе», оказывается, до сих пор существует в Шрунсе:

(адрес фото: http://img.photobucket.com/albums/v2...HotelTaube.jpg)

«Комнаты в «Таубе» были просторные и удобные, с большими печками, большими окнами и большими кроватями с хорошими одеялами и пуховыми перинами»…

И вот что сегодня важно: «…такой ужасной инфляции и нищеты, как в Германии, здесь не было». Если сохранился «Таубе», может, и с инфляцией там по-прежнему всё ОК?

В Шрунсе в то время не существовало подъёмников. Часть пути наверх совершали на маленьком поезде на зубчатых колёсах. Далее вверх по снегу продвигались на лыжах. Для этого к ясеневым лыжам прикреплялись полоски тюленьей шкуры ворсом назад. Ворс шкурки предотвращал движение назад. Лыжи гладко скользили вперед, а в конце каждого рывка вверх – притормаживали. Перед спуском тюленьи шкурки снимали, лыжи натирали воском, и «…потом одним длинным, стремительным, падающим, душу захватывающим броском оказывались внизу. Никакое ощущение в мире не может сравниться с этим семимильным спуском с горы».

Дискотек и казино тоже не было, и Хем развлекался покером с уважаемыми людьми (V.I.P.-персонами, говоря сегодняшним языком): «В то время в Австрии азартные игры были запрещены, и я играл с герром Нельсом – хозяином отеля, герром Лентом – директором школы горнолыжного спорта, городским банкиром, прокурором и капитаном жандармерии. Игра шла серьёзная, и все они были хорошими игроками… Когда у двери останавливались два жандарма, совершавшие обход, капитан жандармерии подносил палец к уху и мы замолкали до тех пор, пока они не уходили».

«У нас был запас книг, которые Сильвия Бич разрешила нам взять с собой на зиму… Открыть весь этот новый мир книг… все равно что найти бесценное сокровище. Это сокровище можно брать с собой в путешествие, и в городах Швейцарии и Италии, куда мы ездили, пока не открыли Шрунс в Австрии, в одной из высокогорных долин Форарльберга, тоже всегда были книги, так что ты жил в найденном тобой новом мире: днем снег, леса и ледники с их зимними загадками и твое пристанище в деревенской гостинице «Таубе» высоко в горах, а ночью – другой чудесный мир, который дарили тебе русские писатели. Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские».

Правда, в рассказе «Ивен Шипмен в кафе «Лила» Хем, выпивая с Ивеном виски, сетует: «Я все думаю о Достоевском… Как может человек писать так плохо, так невероятно плохо, и так сильно на тебя воздействовать?... Но Достоевского перечитывать нельзя. Когда в Шрунсе мы остались без книг, у меня с собой было «Преступление и наказание», и все-таки я не смог его перечитать, хотя читать было нечего». Виски уже не обжигало, и Ивен отвечал Хему: «Достоевский был сукиным сыном, Хем… И лучше всего у него получились сукины дети и святые. Святые у него великолепны. Очень плохо, что мы не можем его перечитывать».

«Шрунс был отличным местом для Бамби… Жители Шрунса были очень добры к нам… Пёс по имени Шнаутс… любил ходить со мной на лыжные прогулки и ехать у меня на плече, когда я начинал спуск. Он дружил и с мистером Бамби и, когда няня вывозила его на прогулку, бежал рядом с саночками».

Эрнест, Хедли и их сын Бамби (Джон Хедли Никанор Хемингуэй). Шрунс (Schruns), Австрия. Зима 1925/26 года.
(адрес фото: http://hileb.com/album_pic.php?pic_i...DESC&full=true)

«Зимой в Шрунсе я носил бороду для защиты от солнца, которое обжигало на снегу в горах, и не затруднял себя стрижкой…»:

«…Крестьяне, встречавшиеся мне на дорогах под Шрунсом, называли меня Черный Христос… Для тех же крестьян, которые жили в дальнем верхнем конце Монтафона… мы все были чужеземными чертями…». За кого же ещё их примут местные люди, если для предохранения от загара они мазали лицо сажей!

«Мы с Хедли увлекались лыжами с тех пор, как в первый раз попробовали этот вид спорта в Швейцарии…:

Январь 1922 года. Эрнест и Хедли Хемингуэй в Шамби (Chamby), Швейцария
(адрес фото: http://hileb.com/album_pic.php?pic_i...DESC&full=true)
… а потом в Кортина-д`Ампеццо в Доломитовых Альпах, когда должен был родиться Бамби и миланский доктор разрешил ей ходить на лыжах, если я пообещаю, что она не упадет… Она прекрасно владела лыжами и ни разу не упала…» . Бамби благополучно родился 10 октября 1923 года.

«В Шрунсе работалось замечательно. Я знаю это потому, что именно там мне пришлось проделать самую трудную работу в моей жизни, когда зимой 1925/26 года я превратил в роман первый вариант «И восходит солнце», набросанный за полтора месяца. Не помню точно, какие рассказы я написал там. Знаю только, что некоторые из них получились хорошо».

* * * * *

Эрнест Хемингуэй. Февраль 1927 г., Гштад (Gstaad), Швейцария.
(адрес фото: http://hileb.com/album_pic.php?pic_i...DESC&full=true)

Гштад находится восточнее Женевского озера, в правом верхнем углу карты:


* * * * *
Ещё одно хемингуэевское место в Альпах – Лез-Аван (Les Avants), это рядом с Монтрё.

Из «Прощай, оружие!»: «В Лез-Аван над Монтрё превосходные условия для любого зимнего спорта.».

Вот открытка 100-летней давности о Лез-Аване; во времена Хемингуэя эти места выглядели, наверное, так же:

Железнодорожный вокзал в Лез-Аване и пик Дан-де-Жаман (справа)
(адрес фото: http://www.schmalspurbahn.ch/hist/MOB/avants2.jpg)

Сравните гостиницу на втором плане этой старинной открытки, справа от вокзала:

… и вот это шале в Лез-Аване на сегодняшнем фото:

(адрес фото: http://desreid.com/switzerland/alps/.../max_elke.jpeg )

По-моему, это одно и то же шале, и хочется верить – то шале, о котором пишет Хемингуэй в рассказе «Славное кафе на площади Сен-Мишель» из «Праздника…»: «…я почувствовал себя счастливым и начал строить планы. Теперь, когда наступили дожди, мы можем на время уехать из Парижа туда, где не дождь, а снег падает сквозь сосны и устилает дорогу и склоны гор, где он будет поскрипывать под ногами, когда мы будем возвращаться вечером домой. У подножия Лез-Авана есть шале, где прекрасно кормят, где мы будем вдвоем и с нами будут книги, а по ночам нам будет тепло вдвоем в постели, и в открытые окна будут сиять звезды. Вот куда мы поедем. Если взять билет третьего класса, это будет недорого. А за пансион придется платить лишь немногим больше того, что мы тратим в Париже». … «Может быть, вдали от Парижа я сумею написать о Париже так же, как в Париже сумел написать о Мичигане. Я не понимал, что для этого еще не настало время, я еще недостаточно хорошо знал Париж. Но в конце концов так оно и получилось».

«Если взять билет третьего класса…». Сегодня третьего класса не существует. Но и сегодня туда можно добраться поездом – с билетом второго класса, и «это будет недорого».


Железнодорожный вокзал в Лез-Аване. Дата на почтовом штемпеле: 15.XI.1904
(адрес фото: http://www.schmalspurbahn.ch/hist/MOB/avants4.jpg )


Железная дорога Монтрё-Оберланд (между Шамби и Лез-Аваном)
(адрес фото: http://www.schmalspurbahn.ch/hist/MOB/chamby.jpg)


Железная дорога в Лез-Аване и пик Дан-де-Жаман. Дата на открытке: 30 июля 1903 г.
(адрес фото: http://www.schmalspurbahn.ch/hist/MOB/avants.jpg)

Из «Прощай, оружие!»:
«—…Ты видел того, в золотых сережках?
— Это охотник на горных козлов, – сказал я. – Они носят серьги, потому что это будто бы обостряет слух.
— Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтоб всякий знал, что они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?
— Да, за Дан-де-Жаман.»

[arianna pl]

Очень интересно. По крайней мере, для меня.
Не люблю, когда из знаменитостей делают сверхлюдей.
И сегодняшнее время радует тем, что можно узнать правду.
Из приведенной ссылки я бы только добавила:
"Сейчас ученые ведут дальнейшие исследования, чтобы подтвердить связь между геном и заболеванием."
А на счет генов могу только добавить, что даже у однояйцевых близнецов
одна и та же тяжелая генная болезнь муковисцидоз протекает с разной степенью тяжести.

[ODETTA]

Поздравляем ! Очень познавательно ! Читаю Ваши статьи с огромным интересом! Спасибо , Camilio !

[Nathaniel]

Насчёт горных козлов не скажу, но зато замолвлю словечко за чудного альпийского жителя - dahu. Очень редкое и интересное животное

[Camilio]

Nathaniel, чтобы охотиться на этих dahu, сегодняшние охотники, полагаю, делают пирсинг – в ушах, губах, ноздрях... далее везде...
arianna pl, не расстраивайтесь, прочитает позже. Я тоже в молодости удивлялся: и что интересного в этом Хеме мои друзья нашли!

[Camilio]

Париж был Праздником для Хемингуэя. Но, очевидно, самые счастливые дни своей жизни он провёл в мае 1922 года в Шамби (Chamby) – это в окрестностях Монтрё – и в Эгле (Aigle), маленьких швейцарских деревнях там, где делят Альпы Швейцария, Франция и Италия. Сюжет с гроздьями цветущей глицинии и свечками конских каштанов, ловлей форели, с Хедли, «моей первой и лучшей женой», с разговорами с Чинком о литературе («Черт возьми, вот это была литературная болтовня; в те времена, сразу после войны, мы только и думали о литературе») впервые появившись в рассказе «Много форели в Ронском канале» (1922 г.), всплывает потом и в «Празднике…» (в рассказе «Обманная весна»), и в «Зелёных холмах Африки», и в «Лев мисс Мэри».

Хем наслаждался жизнью в Эгле. Рыбачил, пил пенящееся пиво на станции, в корчме с золотой лошадкой на крыше (может, до сих пор сохранилась?), на террасе, увитой глицинией с пурпурными гроздьями. Поезда там ходили с интервалом в два часа, и те, кто, ожидая их, вдумчиво тянул пиво на террасе из глицинии, мечтали, чтобы поезда вообще не приходили…

И на утренней, и на вечерней заре рыбалка в Canal du Rhône была сладостна. «Рыбак рыбака видит издалека». Хемингуэй же видел рыбака ещё и сквозь толщу времени: гуляя по Эглю, он представлял себе, как здесь, поднимая пыль, маршировала армия Наполеона к Сен-Бернарскому перевалу в Италию, а вестовой Наполеона вставал на восходе солнца и тайком выуживал форель на завтрак… «А до Наполеона римляне проходили по этой долине и проложили эту дорогу, и какие-нибудь швейцарцы из строительной бригады тоже тайком убегали из лагеря вечером, чтобы поймать форель покрупнее где-нибудь в заводи под ивняком. Во времена римлян форель, возможно, не была такой пугливой».

Вот где находятся эти счастливые, клёвые местечки (лиловым цветом указана Франция, зелёным – Швейцария, жёлтым – Италия):

Монтрё – на восточном берегу Женевского озера, а Эгль – юго-восточнее его.

* * * * *
Альпийские границы Швейцарии никогда не были на замке. Все видели по телику, как в одно из мгновений весны 1945 года пастор Шлаг ушёл по снегу из Германии в Швейцарию. Задолго до него, в одно из мгновений весны 1800 года, в мае, Наполеон прошёл перевалом Большой Сен-Бернар из Швейцарии в Италию. Было и такое мгновение весны (24 мая 1922 года), когда тем же перевалом из Эгля в Аосту (Aosta) прошла пешком троица – Эрнест Хемингуэй, его жена Хедли и их друг Чинк. (Аоста на карте – в правом нижнем углу).

Чинк присутствует и в ранних рассказах Хемингуэя, и в упомянутых выше его вещах. Кто он такой? Из книги Б.Т. Грибанова «Эрнест Хемингуэй»: «3 ноября 1918 г. Хемингуэй сидел в офицерском клубе, когда принесли известие о перемирии между Италией и Австрией. В этот день он познакомился в клубе с английским офицером, ирландцем по национальности, Эриком Дорман-Смитом, который командовал английскими частями в районе горы Пасубио, потом заболел и теперь был старшим начальником английских частей в Милане. До Италии Дорман-Смит воевал в Бельгии, был ранен и получил Военный крест за героизм. Такой человек не мог не вызвать восхищения Хемингуэя. Они подружились и много времени проводили вместе. Эрнест впитывал рассказы Дорман-Смита, которого друзья называли Чинком, о боевых действиях под Монсом». Сражение под Монсом (Mons) 23-25 августа 1914 г. – первая битва англичан и немцев, оно закончилось поражением англичан. Хемингуэй записывал фронтовые рассказы Чинка, стараясь сохранить характерный жаргон английского офицера.

Долгое время Чинк был другом Эрнеста и Хедли Хемингуэй. Он проводил вместе с ними отпуска, а когда удавалось, и рождественские каникулы – в Альпах. «…с Чинком… мы вместе открыли для себя немалую часть мира, а потом дороги наши разошлись». Вообще-то, «Чинк» – полупрезрительная кличка китайцев в США. Почему друзья так звали Эрика Дорман-Смита, не знаю. В его внешности (я нашёл пару его изображений, правда, не очень чётких), вроде бы ничего азиатского не было:


Может, открытые передние «кроличьи» зубы и мягкие усы, которые потом так облегчали работу карикатуристам, делали его похожим на китайца? Встретилась и версия, что кличку «Чинк» он получил «в честь» полкового талисмана – антилопы Chinkara. Любопытно, что и в историю британских вооружённых сил он вошёл с этой кличкой; вот обложка книги о нём:


Военная биография Чинка любопытна и заслуживает того, чтобы её изложить последовательно. «Чинк» – Эрик Эдвард Дорман-Смит (Eric Edward Dorman-Smith, 1895-1969), генерал британской армии. Родился 24 июля 1895 года в Ирландии (Белламонт Форест, Кутехилл). Вступил в армию, став курсантом Королевского военного колледжа в Сандхерсте. Окончил его в начале 1914 года в чине лейтенанта стрелкового батальона. Прослужил всю Первую мировую войну, был трижды ранен, награждён Военным крестом, к концу войны достиг чина майора.

После Первой мировой войны Дорман-Смит служил в Ирландии, в тот период, когда Британская армия участвовала в политических волнениях, связанных с проблемой независимости Ирландии. Выражал точку зрения, что профессиональный военный должен быть отстранённым от политики даже если она касается его собственной страны. В Сандхерсте служил инструктором, в Индии – занимался военной подготовкой. Дорман-Смит был неортодоксальным командиром, обладал полемичным, острым умом. У него было оригинальное мышление, и в Британской армии он считался одним из первых интеллектуалов.

Когда началась Вторая мировая война, Дорман-Смит был бригадным генералом и заместителем начальника ГенШтаба в Индии, а в 1940 году назначен комендантом Ближне-Восточного Штабного колледжа в Хайфе. В декабре 1940 года стал бесценным советником по тактике у генерал-лейтенанта Ричарда О`Коннора в Западных Силах в африканской пустыне и обеспечил сенсационный разгром итальянцев при Беда Фомм.

… Итальянский подполковник Витторио Реветра летел на рассвете на патрульном самолёте над безлюдной пустыней, когда увидел дюжину следов поднятой пыли, двигавшейся с юго-востока. Британские танки не пытались атаковать ближайшие итальянские позиции, а гнали прямо сквозь щель, неосторожно оставленную итальянцами между двумя группами укреплённых лагерей. Они повернули на север и двинулись по колее, оставленной итальянским транспортом в своем минном поле. Проникновение британцев в итальянский тыл и атака их лагерей сзади застали итальянцев врасплох. Это стало блестящим началом кампании О`Коннора. Войска О`Коннора, казалось, остановить нельзя. За три дня итальянская армия была вытеснена из Египта, оставив после себя 237 артиллерийских орудий, 73 танка и 38 тысяч пленных – больше численности войск О`Коннора (30 тысяч). Один из британских офицеров писал о взятых в плен: «мы имеем около пяти акров офицеров и двести акров других чинов». То, что началось как рейд, стало вторжением в Ливию, во время которого итальянцев гнали вдоль побережья, отрезав их от моря. Оно вошло в историю как битва при Беда Фомм. Эта победа была плодом ума бригадного генерала Чинка, Эрика Дорман-Смита…

Командующий на Среднем Востоке генерал Клод Окинлек оценил проницательность и аналитические способности Дорман-Смита в подготовке операций Восьмой армии, и в апреле 1941 года назначил его ответственным за оперативное командование. В мае 1942 года Дорман-Смит стал заместителем начальника ГенШтаба, а в июне, уже в чине генерал-майора, и начальником ГенШтаба.

Во время первой битвы при Эль-Аламейне в 1942 году, которая остановила продвижение войск Оси, немцев и итальянцев, Дорман-Смит отвечал за планирование стратегии мобильной обороны. Тогда он написал исследование, в котором дал обзор тактической ситуации и рекомендуемого периода подготовки к бою в пустыне. Потом оно было принято преемником Окинлека, генерал-лейтенантом Бернардом Монтгомери, в качестве основы его операций при Алам-Хальфе и во время второй битвы при Эль-Аламейне.

В августе 1942 года премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль снял Окинлека и Дорман-Смита с их постов – он считал, что они действуют нерешительно против Африканского корпуса Роммеля. (Великая спорность этого решения всплыла после войны. Тогда Дорман-Смит заставил издателя мемуаров Монтгомери внести в них строки, признающие заслуги Окинлека. Он также возбудил дело против Черчилля за клевету, вынудив его опубликовать в своих мемуарах признание невиновности Дорман-Смита за поражение британцев при Газале и Тобруке и снять с него ответственность за них).

Дорман-Смит всегда был задиристым, и это создавало ему врагов. Пониженный до чина полковника, он принял командование пехотной бригадой и закончил войну в Италии, где он участвовал во взятии Рима. Хотя Дорман-Смит командовал без ошибок, он вскоре был снят со своего поста без объяснения причин, и в ноябре 1944 года вынужден был выйти в отставку, разочарованный и глубоко огорчённый.

Дорман-Смит удалился в фамильное поместье в Белламонт Форест, где в 1949 году взял себе имя О`Гован (ирландскую версию английской фамилии Smith, то есть Кузнецов по-русски). Начал новую карьеру адвоката, стал помещиком, а также военным советником Ирландской республиканской армии (ИРА). Умер в Ирландии 11 мая 1969 года. Никто из представителей правительства Великобритании на его похороны не пришёл.

... Два флага, британский и ирландский, разделяясь, разрывают голову Чинку:


Так художник передал «раздвоение» его личности, когда он, разочарованный в Британии после увольнения из военного истеблишмента, стал ирландцем Эриком Дорман-О`Гованом.


Генералы песчаных барханов. Где-то тут среди них и Чинк.
(адрес фото: http://www.waidev2.com/php/IMAGES/HC...Info/_1957.jpg )

В одно из мгновений зимы 1942 года, в декабре, Лис пустыни Роммель ушёл, ускользнув от слишком медленно преследовавших англичан. А Монти, хоть и действовал чересчур осторожно, стал героем пустыни.

В одно из мгновений осени 1944 года, в октябре, Роммель принял цианистый калий. 20 июля того года было совершено неудавшееся покушение на Гитлера. Заговор был раскрыт, и один из заговорщиков назвал имя Роммеля, хотя он в заговоре непосредственного участия не принимал.

Британские генералы признают сегодня, что во время недавних операций НАТО в Ираке они использовали опыт Дорман-Смита 1940-ых годов в планировании операций бронетанковых войск в пустыне.

* * * * *
Чинк был крестным отцом первого сына Хемингуэя: 16 марта 1924 года ему дали имя Джон Хедли Никанор Хемингуэй. (Крестными матерями были Гертруда Стайн и Алиса Токлас). Когда Джон вырос и отправлялся в Европу на войну, уже Вторую мировую, между Джоном и отцом состоялся разговор. Он касался страха смерти на войне. Хемингуэй: «Я рассказал ему о том, что, когда меня впервые ранили в 1918 году, я очень боялся внезапно умереть – боялся до такой степени, что не мог спать без ночника, – но я рассказал ему также о своем храбром друге по имени Чинк Смит, который однажды прочел цитату из Шекспира, она очень понравилась мне, и я попросил его записать её для меня. Это строки из второй части «Генриха Четвертого», я выучил их наизусть, и с тех пор они всегда со мной. «Ей-богу, мне всё нипочем; смерти не миновать. Ни в жизнь не стану труса праздновать. Суждено умереть – ладно, не суждено – ещё лучше. Всякий должен служить своему государю, и что бы там ни было, а уж тот, кто помрет в этом году, застрахован от смерти на будущий»…»

В рассказе «Обманная весна» есть строки: «Люди всегда ограничивали счастье – за исключением немногих, которые несли ту же радость, что и сама весна». Чинк нёс такую радость и Эрнесту, и Хедли.

Когда Хедли потеряла чемодан со всеми рукописями Хемингуэя, это был настоящий удар для него, но «… Чинк научил меня никогда не говорить о потерях».

Таким был Чинк. Эрик, друг Эрни.

[Camilio]

(к предыдущему посту)


Мартирос Сарьян. «Глициния». 1923 г.

* * * * *
Тем, кто бродит по Парижу по следам Хемингуэя, возможно, пригодится вот эта карта:


Она иллюстрирует ту часть рассказа «Обманная весна» из «Праздника…», где Эрнест и Хедли, пройдя вечером по саду Тюильри и под Аркой Карусель, наблюдают с моста Карусель панораму Парижа и нежно вспоминают Чинка, их прогулки втроем по высокогорным лугам и через Сен-Бернар в Италию, глицинию и цветущие каштаны, вечерние литературные споры в шале, ловлю форели... Хедли вспоминает то, что ей особенно дорого: «Мы все трое спорили обо всем на свете… Когда вы с Чинком говорили, я не оставалась в стороне. Не то что у мисс Стайн, где я всего лишь жена».

То ли воспоминания о голубой форели, которую умеют готовить не во всех швейцарских ресторанах, а лишь хозяйки некоторых горных шале – её они варят с добавлением соуса из винного уксуса, лаврового листа и красного перца; при этом им удаётся сохранить не только аромат форели, но и нежно-розовый цвет её мяса, хотя форель снаружи и становится голубой; подают truite au bleau с растопленным сливочным маслом и сионским вином – из мест вокруг городка Сьон (Sion), – см. карту в предыдущем посте… Да… Так вот, то ли эта аппетитная голубая форель, то ли длительная прогулка вызвали у Эрнеста острое ощущение голода, и они с Хедли пошли ужинать в ресторан «У Мишо» (“Michaud`s”) на углу улицы Святых Отцов (Rue des Saints-Pères) и улицы Жакоб (Rue Jacob). Их маршрут на карте обозначен красными стрелками. Он заканчивается на перекрёстке у дома 29 Rue des Saintes-Pères, где раньше находился ресторан “Michaud`s” (позднее он назывался Brasserie “l’Escorailles”, а теперь там расположен “Le Comptoir des Saintes Peres”).

Поужинав у Мишо, Хем обнаружил, что «то, что мы чувствовали там, на мосту», «чувство, которое на мосту мы приняли за голод, не исчезло и жило в нас»… И не давало уснуть Эрнесту. Отчего он мучался? Что за думу думал? И что это было за чувство? Прямо ведь не скажет! «Всё, что хорошо знаешь, можно опустить». А читателю – догадываться! Этот рассказ – пример изобретённого Хемингуэем литературного приёма.

Когда, как Хем, подолгу работаешь в кафе «на одном café-crème», гастрит легко зарабатывается. В стрессовых ситуациях он о себе напомнит, и боль принимаешь за голод (студентам в сессию это знакомо). Возможно, стресс, «чувство», возникшее на мосту и позже не дававшее уснуть Хемингуэю, было вызвано тяжёлыми раздумьями о будущем. (Хедли на мосту сказала, что они «везучие», Эрнест же отвечает ей на это уже у ресторана, осознавая, что говорит и думает невпопад – его голова занята не только мыслями о Чинке, но ещё чем-то).

Можно предположить, что описанное в рассказе относится к весне 1923 года. Тогда легко декодировать название рассказа – «Обманная весна» (“False Spring”). Эта весна обманула надежды Хемингуэя на успешное развитие его литературного дебюта. В январе 1923 года журнал «Поэтри» опубликовал шесть стихотворений, в марте журнал «Литл ревью» печатает шесть его прозаических миниатюр, в июле в Париже, в издательстве Р. Мак-Элмона должна выйти первая книга – «Три рассказа и десять стихотворений». Эрнест радовался, что можно хоть какое-то время не писать для газеты, а заниматься собственным творчеством… И в этот успешный дебют вмешались заботы семейные. Нужно было увозить Хедли в Торонто рожать Бамби, чтобы ребёнок получил канадское или американское гражданство.

Из журнала «Иностранная литература» 1999, №7, Джеймс Р. Меллоу, «Зачарованный круг, или Гертруда Стайн и компания»:

«…однажды он пришел к Гертруде за утешением. Он появился на улице Флерюс один… В тот день Хемингуэй вел себя странно. “Он пришел рано, около десяти утра, – писала Гертруда в “Автобиографии”, – и остался. Остался на обед, просидел весь вечер, остался на ужин, и вдруг около десяти вечера внезапно объявил, что его жена беременна, и после добавил с горечью: “А я еще слишком молод, чтоб быть отцом”. Мы утешили его как смогли и отправили восвояси». (http://magazines.russ.ru/inostran/1999/7/mellow.html )

Известно, что сюжеты рассказов Хемингуэя переплелись с фактами его биографии. Что переживал Хемингуэй той обманной весной 1923 года, угадывается в рассказе «Кросс по снегу». В нём, очевидно, Ник – это Эрнест, Джордж – Чинк, а Эллен – Хедли. Курсивом я выделил то, что говорит о состоянии Хемингуэя в то время:
«— Что, Эллен ждет ребенка? – спросил Джордж…
— Да.
— Скоро?
— В конце лета.
— Ты рад?
— Да. Теперь рад.
— Вы вернетесь в Штаты?
— Очевидно.
— Тебе хочется?
— Нет.
— А Эллен?
— Тоже нет.
…
— А что, Ник, если нам с тобой никогда больше не придется вместе ходить на лыжах? – сказал Джордж.
— Этого быть не может, – сказал Ник. – Тогда не стоит жить на свете.
…
Они открыли дверь и вышли… Обратный путь еще можно проделать вместе.»

Хемингуэю не хотелось покидать Париж, расставаться с Чинком и средой, в которой ему хорошо писалось. В августе 1923 года Эрнест и Хедли отплыли в Канаду. Хем думал, что уезжает по крайней мере на два года. Но как только сыну исполнилось три месяца, он засобирался в Париж обратно. 8 февраля 1924 года он поселился на 113 Rue Notre-Dame-des-Champs. Начался новый парижский период жизни Хемингуэя.

* * * * *
В рассказе «Обманная весна» Хемингуэй допустил ошибку, о которой я здесь уже писал (см. пост #1). Хочу хоть и с опозданием проиллюстрировать тот пост фотографиями двух арок, о которых говорят Эрнест и Хедли:
«— Ты и в самом деле думаешь, что все три арки расположены на одной прямой? Эти две и Сермионская арка в Милане?..
— Я помню Сермионскую арку. Она похожа на эту».

«Эти две» – это Триумфальная арка и арка Карусель в Париже. А «Сермионская арка» – это арка Мира в миланском парке Семпионе. Ну, Триумфальную арку все помнят. А вот – арка Карусель:

(фото – из буклета Джованны Маджи «Весь Париж» из серии «Золотая книга»)

А это – арка Мира в парке Семпионе, которую Хем ошибочно называет Сермионской:

(адрес фото: http://www.holidaym.ru/italy/milan/milan_5_b.jpg )

Арки действительно похожи, только на Семпионской арке лошадей в два раза больше. Её проём действительно ориентирован по оси «Париж – Милан».

Мне кажется, Эрнест вспомнил об этих трёх арках, соединённых одной осью, – как о символе их тройственного дружеского союза: Эрнеста, Хедли и Чинка.

У Хемингуэя найдётся не только географическая, но и биологическая ошибка – в повести «Старик и море» Хем дважды говорит о костях акул, но у акул и череп, и позвоночник, и ребра – всё из хрящей… (это не я умничаю, это я в пионерском журнале «Костёр» узнал: http://www.kostyor.ru/7-03/kopilka7-03.php, а также на сайте: http://literus.narod.ru/Sciencerus/S...ja/Sharks1.htm). Что взять с Нобелевского лауреата, который «университетов не кончал»! Ни еоргаф тебе, ни биолух… Правда, акулу он видел глазами простого рыбака Сантьяго, а не ихтиолога, так что простительно.

* * *
«— А помнишь, как цвели конские каштаны и я старался вспомнить историю про глицинию, которую мне рассказал, кажется, Джим Гэмбл, и никак не мог?..
…
— Жаль, что я не могу вспомнить эту историю про глицинию.»

Любопытно, о чём же та навязчивая история? Может, о том, что лиана глициния (wisteria), названная в честь американского анатома Каспара Вистара, растет в Японии, закручиваясь по часовой стрелке, а в Китае – против?

В мягком климате Европы глициния может разрастаться до очень больших размеров. Вот какую лиану я увидел на одном из домов в Мюнхене:


Ствол (стебель?) глицинии может быть толстым, как у дерева:


А капитан Джим Гэмбл (1882-1958) – это друг Хемингуэя с Первой мировой войны. Он служил инспектором полевых кухонь Американского Красного Креста на Северо-Восточном фронте в Италии. Они подружились в августе 1918 года, когда раненный Хем восстанавливал здоровье в госпитале.

[Camilio]

У Хемингуэя найдётся не только географическая, но и биологическая ошибка...Что взять с Нобелевского лауреата, который «университетов не кончал»! Ни еоргаф тебе, ни биолух…

К географической и биологической ошибкам можно добавить и историческую: биограф Хемингуэя Хотчнер упоминает, что Хем под винными парами бахвалился, будто спал с самой танцовщицей-шпионкой Матой Хари. Вот враль!! Хемингуэй впервые появился в Европе в июле 1918 года, а Мата Хари была расстреляна за шпионаж 17 октября 1917 года.

[Bozkurt]

К географической и биологической ошибкам можно добавить и историческую: биограф Хемингуэя Хотчнер упоминает, что Хем под винными парами бахвалился, будто спал с самой танцовщицей-шпионкой Матой Хари.:еек: Вот враль!! :хаха:Хемингуэй впервые появился в Европе в июле 1918 года, а Мата Хари была расстреляна за шпионаж 17 октября 1917 года.

Так ведь непринципиально. Если Хемингуэю показалось что он спал с Мата Хари значит так оно и было.
Думаю что историческая Мата Хари по крайней мере тоже была не против.
Историческая правда вещь недоказуемая.
Всегда есть возможность неотрицать и приезда Мата Хари инкогнито в леса Бразилии к примеру и наличие соседки по прозвищу Мата Хари.
: )

[Camilio]

...Если Хемингуэю показалось что он спал с Мата Хари значит так оно и было...
Историческая правда вещь недоказуемая...

Беллетристика! Худ.вымысел!! Писателю всё спишется. Как у Твардовского: "Хорошо, когда кто врёт весело и складно!.."

[Camilio]

(к предыдущему посту – про мост Карусель и ресторан «У Мишо»)


Pont du Carrousel (http://www.pariswater.com/ponts/caroussel.JPG)

«… условившись завтра в три встретиться в «Куполь» – там я еще не был, мы разошлись по домам. Мой путь был по Сюффло, до бульвара Сен-Мишель, дальше по Сен-Жермен до улицы Святых Отцов и далее, минуя Мишо, по мосту Карусель, через две арки Лувра к своему Гранд-Отель-дю-Лувр. На мосту я еще немного постоял, глядя в черную воду Сены и думая о том, как бы завтра уединиться и не ходить в «Куполь». Выход был один: запереться в номере и всем говорить, что я работаю. Из этого ничего не вышло – в три часа мне позвонили и сказали, что меня ждут лучшие в мире улитки, бутылка бургундского 1873 года разлива и знакомство с Кордобесом, самым знаменитым в мире матадором. Это меня доконало.»…

Нет, это не из Хемингуэя. Это Виктор Некрасов в своих «Записках зеваки» идёт маршрутом, обратным пути Эрнеста и Хедли на карте предыдущего поста. Похоже, на Pont du Carrousel у писателей принято обдумывать планы на будущее... На два ли года вперёд, на следующий ли день. Такая у них стезя-карусель…

Про «чувство, которое на мосту принял за голод» Некрасов, правда, не говорит, но в “Michaud`s”, оказывается, он заходил. И с Хемингуэем там общался. Якобы. Чего не случится с нашим писателем в Париже!: «…И мне … кажется, что я тоже иду по улице Бонапарт, миную Сен-Жермен-де-Прэ и, свернув налево по улице Жакоб, захожу к Мишо. Хэм уже там поджидает Фицджеральда Скотта. Я подсаживаюсь к нему.
— Что будем пить?
— Я взял фин-а-л`о, – говорит он. – Здесь всегда приличный коньяк. Заказать вам?
— Спасибо.
Он подзывает Жана, с которым в приятельских отношениях, и, кроме выпивки, просит принести еще две порции турндо.
— Это говяжье филе, – поясняет он, – завернутое наподобие рулета. Тут его превосходно делают.
Потом мы едим турндо, действительно отличное, и говорим о Джойсе, который тоже тут часто бывает, и слабостях Фицджеральда Скотта, который вот-вот должен прийти.
Вот так-то. В кафе Мишо, на углу Святых Отцов и Жакоб. Маленькое уютное кафе, где в 1925 году бывали Джойс и Хэм, и Фицджеральд Скотт, и многие, многие другие.»…
(http://www.belousenko.com/books/Nekr...sov_zevaka.htm)

* * * * *
Хемингуэй, «Праздник…», рассказ «Обманная весна»: «… ресторан Мишо был для нас очень заманчивым и дорогим. Там обедал Джойс с семьёй: он и его жена сидели у стены, и Джойс через толстые стекла очков изучал меню, держа его на уровне глаз; рядом с ним – Нора, она ела мало, но с аппетитом, напротив – Джорджио, худой, щеголеватый, с гладко прилизанным затылком, и Лючия, почти ещё девочка, с тяжелой копной курчавых волос; вся семья говорила по-итальянски.»


Джеймс Джойс, сын Джорджио, дочь Лючия и жена Нора (Париж, начало 1920-ых годов):
(фото из книги Chester G. Anderson. James Joyce. Thames and Hudson. London.1967)

Они же чуть раньше (http://www.sheilaomalley.com/archives/bloomsday3.jpg):

За столом – говорящая по-итальянски «кельтская шайка» (the "celtic crew"), как назвал её Хемингуэй в письме Шервуду Андерсону в марте 1922 г.: “Джойс написал чертовски замечательную книгу («Улисс» – Camilio). Вместе с тем, говорят, что он и вся его семья умирают с голоду, но каждый вечер вы видите, как эта кельтская шайка сидит «У Мишо», где Бинни [жена Хемингуэя] и я можем позволить себе бывать лишь раз в неделю... Ох, уж эти чертовы ирландцы – вечно они жалуются то на то, то на это, но вы когда-нибудь слышали об умирающем с голоду ирландце?”
Хемингуэй, небогатый тогда человек, несколько раз участвовал в сборах денег для помощи Джойсу.

* * * * * *
Хемингуэй, «Праздник…», рассказ «Шекспир и компания»:
«— Когда у вас бывает Джойс? – спросил я.
— Как правило, в конце дня, – ответила она. – Разве вы его никогда не видели?
— Мы видели, как он с семьей обедал у Мишо, – сказал я. – Но смотреть на людей, когда они едят, невежливо, и это дорогой ресторан.»

* * * * * *
Ресторан «У Мишо» упоминается в «Празднике…» и в связи с деликатной «проблемой телосложения» Скотта Фитцджеральда (рассказ «Проблема телосложения») – именно в нём Хемингуэй и Фицджеральд разрешали эту проблему (см. здесь пост #68 на стр. 3).

Американские туристы любят бродить в Париже по местам, связанным с их земляками-экспатриантами. И на их форумах можно встретить шуточки по поводу доверительной встречи Фитца и Хема «У Мишо». Вот одна из них:

Скотт Зельде: «Ну, а Эрни говорит, что он хорош!»
(http://i83.photobucket.com/albums/j2...06/hemfitz.jpg )

На форумах о “Tour de Papa” можно встретить и совет землякам в духе Михаила Задорнова, считающего американцев дурачками: если «У Мишо» к вам подойдёт субъект, представившись Фитцджеральдом, и предложит «померяться», имейте в виду: Фитцджеральд умер в 1940 году…

* * * * * *
Сегодня «У Мишо» уже не “Michaud`s”, а “Le Comptoir des Saints Pères”. Но tournedos, там, наверное, подают. И мост Pont du Carrousel, оказалось, перестроили в 1935-1939 гг., при этом его сместили на 50 метров вниз по течению Сены. На нём по-прежнему можно обдумывать свои планы – на следующий день или на два года вперёд. И бросить с него монетку в Сену, чтоб ещё раз вернуться в Париж.

Когда первый мост строился, его называли Pont des Saints Pères, но когда в 1834 году его открывали, он уже носил новое название: Pont du Carrousel. Он был непрочен, сделан из дерева и чугуна. Старый мост Карусель можно увидеть на картинах Анри Руссо и Ван Гога.


Таможенник Руссо. Автопортрет, 1890 г. Мост Карусель – за Анри Руссо.
(http://upload.wikimedia.org/wikipedi...Rousseau09.jpg)

Фрагмент картины с мостом в более крупном масштабе:


Винсент Ван Гог. Мост Карусель и Лувр
(http://www.vggallery.com/painting/f_0221.jpg)

* * * * * *
Первый мост можно разглядеть и на старинных открытках.

Из рассказа «Обманная весна»: «…К этому времени мы вышли из ворот Лувра, перешли улицу и, остановившись на мосту, облокотились о парапет и стали глядеть на реку…». Вид на Лувр и мост Карусель:

(http://www.timbresponts.fr/ponts_et_...rouselCpa2.jpg)

«…– Сейчас мы смотрели с тобой, как вода бурлит у быков. А теперь давай посмотрим вверх по реке, что там видно.
Мы посмотрели и увидели всё: нашу реку, и наш город, и остров нашего города…»:

(http://www.timbresponts.fr/ponts_et_...rrouselCpa.jpg)
Штемпель на этой открытке, отправленной с вокзала Gare St-Lazare: 17 октября 1921 г. Это полтора месяца со дня свадьбы Эрнеста и Хедли в США. Через 2 месяца они будут уже на пути в Париж: Хемингуэй едет корреспондентом канадской «Торонто дейли стар».

А вот на этой акварели – сегодняшний вид на террасу ресторана “Comptoir des Saints Pères”. То есть, на бывший “Michaud`s”:

Жан-Люк Трико. Comptoir des Saints Pères. 29, Rue Saints Pères
(http://www.hopilliart-leroux.com/ima...s_st_peres.jpg)

Если захотите отправиться к Святым Отцам (ну, в смысле – перекусить!), на всякий случай – вот фото того самого tournedos:

(http://upload.wikimedia.org/wikipedi...do_despues.jpg)
А рецепт его приготовления есть на сайте http://www.stratsplace.com/rogov/tournedos_rossini.html . Называется “Tournedos a la Rossini” – оказывается, знаменитый итальянец любил не только оперу, но и вкусно поесть в парижских ресторанах. Входя, он здоровался за руку с метрдотелем, со стюардом по винам, с каждым официантом. Затем шёл на кухню поприветствовать шефа, и лишь после этого церемонно усаживался за стол и начинал обед. Он был знаком со всеми известными поварами континента.

Виктор Некрасов хвастал бургундским 1873 года. Джоаккино Россини до того года не дожил пяти лет. Но Платоныч, в принципе, мог угощаться винами, которые пивали в 1920-ых и Хем, и Фитц, и Джойс.

[Elnast]

Camilio, спасибо за интересные рассказы! И за ваш прекрассный русский язык. Вам бы книги писать. Может уже пишите?

[Camilio]

Нет, Elnast, не пишу, но в графоманстве замечен. Чему в немалой степени способствует Интернет, позволяя не только поделиться французскими впечатлениями, но и поискать материалы, чтобы ответить на когда-то давно (ещё в доИнтернетовскую и даже в докомпьютерную эпоху) появлявшиеся вопросы.
Любопытно восстановить для себя парижский пейзаж (персонажи Монпарнаса и т.п.) ушедшего века.
Всего Вам доброго!

[Elnast]

Camilio, Вам тоже. И удачи в поисках новых материалов. Всегда с удовольствием читаю продолжение вашей темы.
Хотя назвать себя поклонницей Хемингуэя не могу. Некоторые из произведений перечитывала раза по 4 ("Фиеста" и "Праздник..." - нравятся очень), а некоторые не смогла даже дочитать до конца. Но все, что касается понравившихся сочинений меня действительно интересует. Спасибо за позновательную и глубокую тему.
P.S. Не мение интересны ваши отступления от темы. Очень понравились рассказы о Страсбурге и чае.

[Camilio]

Недавно СМИ обсуждали спор Третьяковской галереи и РПЦ: церковные люди пожелали перенести икону «Троица» Андрея Рублева в храм для богослужения. Третьяковка не хочет передавать икону, опасаясь за её сохранность: икона нуждается в специальных климатических (влажность, температура) условиях хранения, а в храме их обеспечить трудно.

Гуляя по Интернету, увидел, в каких ужасных – по сегодняшним понятиям – условиях хранились картины в знаменитом парижском салоне Гертруды Стайн. Вот фото 1922 года, сделанное Мэн Рэем на 27 rue de Fleurus: справа – Гертруда Стайн, слева – её подруга Алиса Токлас, а между ними – Пикассо, Руссо, Брак, Пикабиа, Паскин, Грис, Дерен, Делоне, Липшиц, Тцара…:

(http://img.photobucket.com/albums/v2..._184_2_650.jpg )

На стенах – разводы, пятна сырости. Никаких тебе кондиционеров, климатических установок и психрометров. Да и в галереях торговцев картинами условия тоже были те ещё – холсты хранились сваленными в кучу.

В «Празднике…», в рассказе “Une Génération Perdue” Хемингуэй о салоне Гертруды Стайн: «Скоро у меня вошло в привычку заходить по вечерам на улицу Флерус, 27, ради тепла, картин и разговоров…». А вот Джеймс Р. Меллоу (http://magazines.russ.ru/inostran/1999/7/mellow.html): «Хемингуэй был в восторге от студии, он говорил, что она похожа на “лучшие залы самых знаменитых музеев”, только теплее и уютнее… На ранней стадии дружба Гертруды и Хемингуэя была безоблачной. Его ждали на улице Флерюс каждый вечер, после пяти. Он приходил и сидел у камина, потягивая eau de vie, глаза его привычно бродили по полотнам Пикассо, развешанным вокруг. Гертруда рассказывала ему о современных художниках – “больше как о людях, чем как о художниках”, вспоминал Хемингуэй…

Гость, явившийся в студию на улицу Флерюс, дом 27, в начале двадцатого столетия, мог решить, что попал в совершенно новый тип учреждения – министерство пропаганды современного искусства. Если бы он постучал в массивную двустворчатую дверь, закрытую на единственный во всем VI округе Парижа цилиндрический замок, ему навстречу вышла бы хозяйка – полная, яркая женщина тридцати с лишним лет, с невозмутимым выражением лица, с пытливыми карими глазами…

Цилиндрический американский замок врезали не для надежности. Хотя белые стены комнаты были увешаны картинами до самого потолка – захватывающие дух холсты и акварели Сезанна, смелые фовистские пейзажи Матисса, мрачные, задумчивые ню и акробаты “голубого” и “розового” периодов Пикассо, – эти картины еще не стоили тех баснословных денег, которые за них будут предлагать впоследствии. Цилиндрический замок был уступкой глубоко укоренившемуся в Гертруде Стайн американскому пониманию удобства. Она находила французские ключи слишком громоздкими и обременительными…

Именно картины в первую очередь привлекали людей в дом Стайнов. … За несколько лет жизни во французской столице они собрали удивительную коллекцию того, что традиционный парижский бомонд считал дерзким, революционным, а часто и откровенно издевательским. Среди французов стало признаком хорошего тона посетить Стайнов хотя бы однажды, чтобы своими глазами увидеть невероятный хлам, который эти легковерные американцы развесили по стенам…

… их (Гертруду и Лео Стайнов – Camilio) можно было увидеть в другом заведении на той же улице: они пробирались среди сваленных в кучу холстов по галерее хитрого, изворотливого Амбруаза Воллара. Воллар, по слухам, держал лучшие вещи под замком в потайной каморке и ждал, пока цены на них повысятся. … Если кто-то случайно находил интересную картину и просил назвать цену, он напускал на себя изумленный вид и, не моргнув глазом, отвечал, что продал эту картину уже месяц назад, просто не мог отыскать, – и тут же уносил ее с глаз подальше.

…Завсегдатаи парижских кафе считали Стайнов богатыми американскими чудаками. …Но для Воллара мнение улицы ничего не значило. …Воллару …нравилось иметь дело с Лео и его сестрой. Они были единственными клиентами, говорил он, которые покупали картины “не оттого, что были богаты, а несмотря на то, что не были”…»

* * * * *

(http://i83.photobucket.com/albums/j2...parisstein.jpg)
Это Гертруда у своего знаменитого портрета работы Пикассо (1906) – с него-то и началось благополучие Пикассо. Из очерка Нины Геташвили (http://magazines.russ.ru/inostran/19...ashv-pr.html): «Нет ни одной истории искусства новейшего времени, в которой не упоминался бы портрет Гертруды Стайн кисти Пикассо. В отличие от Сезанна и Матисса Пикассо не имел обыкновения долго и пристально изучать натуру во время работы. Ему было четырнадцать, когда на вступительном испытании в барселонскую Академию он в течение нескольких часов выполнил задание, рассчитанное на месяц, – рисунок обнаженной натуры. Поэтому более 80 сеансов, которые понадобились художнику, чтобы написать портрет писательницы, – факт из ряда вон выходящий. Сегодня “Портрет Гертруды Стайн” – гордость нью-йоркского музея Метрополитен…»

Опять Джеймс Р. Меллоу: «…Тот, кто впервые встречал Гертруду Стайн, обычно обращал внимание на ее скульптурную голову, широкий, гладкий лоб, крупный, прямой нос, глубокие, искренние, порой лукавые глаза, полный, всегда сжатый рот. Некоторые говорили, что у нее голова римского императора, только высеченная из американского гранита… Внешность Гертруды внушала благоговейный страх… ее большое тело, как правило, было скрыто под свободным длинным платьем. Она выглядела монументально; большая, мощная голова, обширное тело казались высеченными в камне. Даже те, кто недолюбливал Гертруду, бывали поражены ее статью. Она усаживалась на старинный стул с высокой спинкой, подогнув под себя ноги на манер Будды, – словно таинственная неумолимая сила притворилась неподвижным объектом…»

Говорят, сначала Гертруде её портрет не понравился. И на мой неквалифицированный взгляд, портрет – так себе, «не похож…». Консерватор я, мне больше нравятся портреты – как бы они ни были деформированы согласно концепции художника – в которых мозг ищет и опознаёт знакомые черты. Может, именно процесс опознания и доставляет радость от разглядывания? Что-то в мозгу при этом происходит, и возникший отклик и формирует «чувство глубокого удовлетворения»…

Вот эта работа Пикассо, кубистический портрет упомянутого выше Амбруаза Воллара (1910), мне больше нравится – узнаваем (узнаются нос, линии рта, потупленный взгляд):

(http://www.geocities.com/cyberdramat...rdpainting.jpg )



Пикассо об этой своей работе: «Ни одну из самых красивых женщин, когда либо живших на земле, не писали, рисовали или гравировали чаще, чем Воллара: Сезанн, Ренуар, Руо, Боннар… Но мой кубистический портрет был из них самым лучшим». Это при том, что самому Воллару этот портрет не понравился, – он был продан Щукину и оказался в Москве.

Вот другой, «реалистический», портрет того же Амбруаза Воллара:



Кто автор? Не поверите. Тот же Пикассо! Спустя 5 лет. «Ведь может же, когда захочет!!» В то время для Пикассо идеалом был Энгр, мастер классического рисунка.

А вот фото Воллара в более зрелом возрасте:
(http://www.geocities.com/cyberdramat...o/vollard4.jpg )



И в старости:

(Из книги Dominique Paulvé. La Ruche. Un siècle d`art à Paris. Éditions Gründ, Paris, 2002)



Столь много внимания маршану Воллару потому, что в конце XIX-го–начале XX-го века он был заметной фигурой на Монмартре и Монпарнасе. Он имел тесные контакты с Пикассо в течение «розового» и «голубого» периодов художника, в 1901 г. он устроил его первую выставку. Но кубизм не принял, и разорвал сотрудничество. Пикассо снова начал работать на Воллара в 1937 году, создав для него графический цикл офортов о Минотавре – так называемую «Сюиту Воллара».

Внешность и манеры Воллара описывали беспощадными словами: «крупный, резкий, грубый человек» с «потупленным взглядом». Он был довольно свирепым бизнесменом, нажившим свое состояние благодаря девизу «покупай дёшево – продавай дорого».

* * * * *
Что до опознания образа, вот этот Пикассо 1907 года схватывается мозгом и узнаётся вмиг:


Приходилось читать, что, по мнению психологов, некоторая деформация знакомого образа воспринимается нами как … красота. Может, поэтому разглядывание портретов Модильяни и приятно? В мозгу формируется позитивное впечатление, и опознание-отгадывание доставляет удовольствие.

[Camilio]

Является ли зеркальное отображение кубистическим приёмом? На автопортрете 1907 года из предыдущего поста Пикассо изобразил себя именно отражённым в зеркале – на довоенных фотографиях, когда у него ещё был чуб, он зачёсан налево:


(http://s83.photobucket.com/albums/j2...hypicasso2.jpg)
Пабло Пикассо и Джеральд Мэрфи на пляже в Антибе, 1920-ые гг.
Чуб зачёсан налево:



Так что «правильный» автопортрет должен был бы выглядеть так:


Мне-то легко одним кликом мышки зеркально отобразить самого Пикассо. А его-то мозгу сделать эту операцию было, пожалуй, труднее. Вообще-то, такое восстановление портрета, наверное, и не требовалось по понятиям кубизма.

Вот как вспоминал о своих визитах в мастерскую Пикассо на 7, rue des Grands-Augustins, о чубе Пикассо и о его отношениях с зеркалами парижский фотохудожник Брассай в своей книге "Встречи с Пикассо" (http://picasso.urbannet.ru/library/brassay/):

«…В один из этих дней утром я зашел в его мастерскую на улице Грандз-Огюстэн… Это восхитительный уголок старого Парижа; название улицы напоминало о находившемся здесь некогда и снесенном в 1791 году монастыре августинцев, территория которого простиралась до нынешних улиц Невр, Генего и Кристэн, где жили Гертруда Стайн с Алисой Токлас. На углу улицы и набережной Грандз-Огюстэн – небольшой особняк XV века, в котором расположился знаменитый ресторан. Мы прошли его и свернули за угол: я уже бывал в патрицианских покоях этого дома номер 7, построенного в XVII веке, и именно на тех двух этажах, где теперь расположилась мастерская Пикассо. До него здесь репетировал Жан Луи Барро, и я иногда заходил на эти репетиции. Именно от Барро узнал Пикассо, что помещение сдается, и, заглянув туда, он пришел в восторг, в частности и потому, что своими внушительными размерами оно напомнило художнику "Бато-Лавуар", ностальгию по которому он испытывал всю жизнь. Этот дом таил еще одно очарование: именно в нем происходит действие романа Бальзака "Неведомый шедевр". Сюда к мэтру Френхоферу приходят Никола Пуссен и Франсуа Порбус; здесь, в этом доме, сжигает Френхофер свой шедевр и умирает... Пикассо сразу же снял мастерскую, где, казалось, еще витала знаменитая тень. Это было в 1937 году, и там, где некогда происходило действие "Неведомого шедевра", художник написал свой шедевр, известную всему человечеству "Гернику".

В тот день в мастерской на Грандз-Огюстэн я сделал …несколько фотографий: … Пикассо возле причудливой печки с длинной трубой, купленной им у какого-то коллекционера.


Удивительная печка Пикассо



Потом художник показал мне свои последние работы; большинство из них представляло собой все мыслимые вариации деформированного лица Доры Маар; индульгенции иногда удостаивались только ее тонкие руки с длинными пальцами и ногтями, покрытыми красным лаком.


(http://www.all-art.org/art_20th_cent...so3/1937-4.jpg)
Портрет Доры Маар. 1937


(http://www.all-art.org/art_20th_cent...so3/1937-2.jpg)
Портрет Доры Маар. 1937


(http://www.all-art.org/art_20th_cent...so3/1937-3.jpg)
Портрет Доры Маар. 1937


(http://www.all-art.org/art_20th_cent...so3/1939-4.jpg)
Жёлтый свитер (Дора Маар). 1939»

О Пикассо в Париже военных лет: «…Тем временем "странная война" перестала быть странной, и Париж, который мы так любили, превратился в город, где повсюду мелькали люди в зеленой военной форме, а на общественных зданиях и крупных отелях, где разместились теперь комендатура и гестапо, развевались флаги со свастикой...

…Я снова иду в дом № 7 по улице Грандз-Огюстэн, предвкушая встречу с Пикассо. Здесь многое изменилось со времени моего последнего визита: теперь к Пикассо входишь не через парадную дверь, а поднимаешься на его "чердак" по узкой винтовой лестнице, стертые ступени которой и отполированные множеством рук перила напоминают подъем на башню собора Парижской богоматери. В полутьме долго карабкаюсь все выше и выше, пока не натыкаюсь на огромную надпись ТУТ, сделанную Пикассо на листе картона, который он прикрепил над кнопкой звонка…

Художник тут же впился в меня своими огромными черными глазами:
– Ну-ка, скажите мне правду! Вы ведь столько времени меня не видели, я здорово изменился? Посмотрите, что осталось от моей шевелюры... Когда я вижу свои старые фотографии, мне становится страшно...

1944 год
Вторник, 27 апреля
… Я наконец приезжаю на улицу Грандз-Огюстэн. Нажимаю на кнопку звонка. После долгого ожидания появляется сам Пикассо, кое-как одетый, в тапочках, небритый и непричесанный …

– Вы очень вовремя, – говорит Пикассо. – Сегодня утром я как раз размышлял о фотографии. Знаете, какая мысль пришла мне в голову, когда, встав с постели, я посмотрел на себя в зеркало? Так вот, я пожалел, что не занимаюсь фотографией. Человек, которого видят окружающие, совсем не похож на того, кого вы сами видите иногда в зеркале. Я много раз замечал на собственном лице выражение, которого никогда не схватывали фотографы, а возможно, это-то и есть мое подлинное лицо.

Думал ли при этом Пикассо об ужасе, отразившемся на его лице в печальный ноябрьский день 1918 года, когда ему сказали о смерти Гийома Аполлинера? Это было в парижском отеле "Лютеция", в тот момент, когда художник брился. С этого дня Пикассо возненавидел зеркала – все зеркала! – которые изо дня в день отражают наши морщины, борозды на лице, тени под глазами. Увидев тогда проскользнувшую по его лицу тень смерти, Пикассо перестал писать автопортреты.

1945 год
Суббота, 12 мая
– Проходите, я хочу вам что-то показать.
И Пикассо увлекает меня в свой небольшой кабинет. "Что-то" оказывается первым прижизненным изданием сборника Малларме, который он недавно купил. И, едва купив, тут же нарисовал в книге портрет – довольно похожий – поэта.
– Я слишком дорого отдал за эту книгу, – улыбается художник, – и мне захотелось немного отыграться за истраченные деньги…

Но у Пикассо есть еще одна причина, чтобы показать мне эту книгу: под портретом своим своеобразным почерком он вывел три слова, которые свидетельствуют об историческом событии в его жизни. Там написано: "Пряди больше нет". И стоит дата: Париж, 12 мая 1945 года.

Его знаменитой черной пряди волос, всегда выбивавшейся из-под шляпы, черного воронова крыла, сотни раз запечатленного в карикатурах, пряди, которая спадала ему на лоб и закрывала левый глаз, – той пряди не было уже давно. От нее остались сильно поредевшие волосы, которые Пикассо аккуратно и бережно зачесывал на сторону, чтобы скрыть лысину, но которые он берег как воспоминание о своей молодости. И вот сегодня утром художник мужественно порвал со своим прошлым и торжественно похоронил остатки пряди в сборнике Малларме...»


http://www.all-art.org/art_20th_cent...casso-foto.jpg

[Camilio]

Одно обстоятельство из биографии Пикассо вызывает вопрос: почему во Вторую мировую войну он остался в оккупированном немцами Париже? Правда, он и в Первую мировую не покидал Парижа, но тут другая история. Вернее, предыстория. Когда в 1937 году немцы разбомбили испанский город Гернику, Пикассо, через символы своей картины «Герника» выразил ненависть к фашизму как Франко, так и Гитлера. Автору «Герники», испанцу с коммунистическими взглядами, находиться в оккупированном Париже было небезопасно. Почему же он не уехал?

Наверное, что-то можно отнести на счёт испанского фатализма – «что будет, то и будет» – и объяснить нежеланием суетиться с эвакуацей, ящиками, упаковкой вещей и картин… Упоминавшийся фотограф Брассай пишет о тех днях 1939 года: «Все торопились как можно скорее покинуть столицу, и опустевший на три четверти Париж стал неузнаваем. Я встретил Пикассо, встревоженного и растерянного, на Сен-Жермен-де-Пре. Он заказал большие ящики и укладывал в них картины, тысячи книг и прочие вещи, хранившиеся на улице Бёти и в новой мастерской, на улице Грандз-Огюстэн. Но работы его находились в разных местах: в Буажелу, в Ле-Трембле-сюр-Мольдр, в небольшой мастерской, которую Воллар снял для него, … – слишком многое надо было спасать и прятать... Павший духом из-за этой неблагодарной изнурительной работы, которая представлялась ему более сложной, чем эвакуация Лувра, Пикассо забросил ее: человек, еще недавно встревоженный судьбой своих работ, стал вдруг поразительно равнодушен к ней. "В конце концов, важна только легенда, созданная картиной, а не то, сохранится ли сама работа", – сказал художник как-то, и, безусловно, именно этим он руководствовался, перестав беспокоиться о картинах, которые могли пострадать из-за массированных бомбардировок. Забросив все, Пикассо уехал в Руайан, куда он прибыл 2 сентября, как раз накануне объявления войны в Европе…»

Приезжая в Париж за красками, кистями и холстом, Пикассо всё же как-то «…пытался собрать свои картины и рисунки, чтобы переправить их в безопасное место (наиболее ценные экспонаты из его коллекции были помещены в бронированную комнату одного из парижских банков и хранились вместе со слитками золота)... В начале войны Пикассо еще ухитрялся работать в Руайане на своей вилле "Ле вольер", где он прожил почти год. … А следующим летом немецкие войска вошли в Руайан...»

«25 августа 1940 года Пикассо… перебрался в столицу. В оккупированном Париже жизнь была тяжела даже для Пикассо: он не мог достать бензин для машины и уголь, чтобы протопить мастерскую. И как всем остальным, ему пришлось приспосабливаться к военной действительности: стоять в очередях, ездить на метро или в автобусе, которые ходили редко и всегда были набиты битком, – только так он мог добраться с улицы Бёти на улицу Грандз-Огюстэн; поэтому нередко он проде¬лывал этот путь пешком ... В 1942 году, устав от ежедневных путешествий с правого берега Сены на левый – из квартиры в мастерскую, – художник решает окончательно перебраться на улицу Грандз-Огюстэн…»

Брассаю он говорит: «Раз я больше не мог уезжать из Парижа, я превратил мою ванную комнату, единственное отапливаемое помещение в этом огромном сарае, в мастерскую скульптур».

1943 год
Вторник, 12 октября

«Вместе с Жаком Превером мы отправляемся обедать в ресторанчик на улице Дофин, где неплохо кормят и подают отличное "божоле". Разговор зашел о Пикассо.
– При желании он вполне мог уехать, когда началась оккупация, – сказал я. – В Мексику, Бразилию, Соединенные Штаты. Денег у него достаточно, случаев подходящих хватало, да и в приглашениях недостатка не было. Даже когда Париж уже был оккупирован, консул Соединенных Штатов не раз умолял его уехать из Франции, однако он остался. Его присутствие тут – огромная моральная поддержка не только для друзей, но и для тех, кто с ним незнаком.
– Конечно, – ответил Превер. – И мы должны быть ему за это благодарны. Пикассо ведет себя мужественно, а ведь этот человек – не герой: ему знакомо чувство страха, как любому, кому есть что сказать или что защищать. Легко быть героем, когда рискуешь только собственной жизнью. Он же мог – да и сейчас еще может – потерять все. Разве кому-нибудь известно, чем кончится эта война? Может быть, Париж будет полностью разрушен. Пикассо у нацистов на заметке; его самого могут интернировать, депортировать, взять в качестве заложника, а картины, которые нацисты называют "упадническим искусством" или "большевистским", вполне могут быть сожжены на костре. И ни один человек в мире, будь он хоть папой римским, не сможет помешать этому аутодафе. А если Гитлер и его приспешники окажутся в отчаянном положении, то их ярость сметет все. Разве может Пикассо угадать, как они себя поведут? Он пошел на риск и остался в оккупированном Париже, остался с нами, и поэтому Пикассо – свой парень».


Когда студию Пикассо посещали немцы, он вручал им почтовую открытку с репродукцией «Герники». На вопрос одного немецкого офицера: «Это ваша работа?» Пикассо ответил: «Нет, это ваша работа».

* * * * * * *
А вот Арно Брекер описал историю, объясняющую, по его мнению, причину неареста Пикассо. Сюжет так и просится на телеэкран, и хочется вставить титры «А в это время в Париже… (в Берлине…)», дату, часы и минуты, тиканье хронометра и комментарий голосом Копеляна. Ниже привожу свой перевод этой истории (английский текст – на сайте http://www.meaus.com/picasso.htm). На всякий случай стоит напомнить: автор, Арно Брекер, – немецкий скульптор, фаворит Гитлера. Фюрер особенно ценил его за статуи, возвеличивавшие арийский дух.

Дело Пикассо, Гитлера и Арно Брекера

Арно Брекер,
очевидец 20-го века

Вскоре после смерти Пикассо (8 апреля 1973 г.), сенсационное сообщение пронеслось по западно-германским газетам. Я цитирую известную «Франкфуртер Альгемайне»: «БРЕКЕР СПАС ПИКАССО?» С вопросительным знаком. Следуя тенденции общего мнения прессы Западной Германии относительно моей судьбы после 1945 года, этот вопросительный знак указывал: ничто, что пресса вообще, ни при каких обстоятельствах, не хочет принять, не может быть правдой.

Им было бы легче просто опереться на очевидца событий, чтобы информировать общество правдиво. Однако, это не входило в намерения прессы, которая не стеснялась утверждать, что германская секретная служба гестапо должна была убить Пикассо в концентрационном лагере. К счастью, французское телевидение было более объективным в этом мрачном деле. Тележурналист пришёл ко мне в десять часов утра и ушёл в полдень, чтобы передать интервью о фактах самолёту, ожидавшему его в аэропорту Дюссельдорф-Лохаузен. Оно было передано в тот же вечер. Даже тон французской прессы оставался объективным, без какой-либо полемики.

Пикассо поддерживал коммунистов
То, что Пикассо был коммунистом – не секрет. Это не вызывало ни удивления, ни раздражения даже во время оккупации Франции. Он всегда был близок к партии, особенно к её динамичному лидеру Торезу. На одной из последних, предсмертных фотографий Пикассо – он с Дюкло, последователем Тореза. Почти без исключения, круг людей вокруг Пикассо относился к политическим левым: к ним относились Сартр, Симона де Бовуар, художник Леже – привожу только малую часть наиболее важных персон. Во Франции Коммунистическая партия была домом для многих интеллектуалов. Одного из наиболее заметных приверженцев звали Андре Жид, чья вдова завещала всё своё наследство этой партии.

Определённо, гестапо не стало бы следить за Пикассо в Париже, если бы кто-то не начал серию жестоких убийств немецких солдат, которые в качестве туристов хотели познакомиться со столицей на Сене. Я одним из первых среди ответственных французских и немецких властей Парижа испытал ужас и глубокую депрессию из-за этих событий. Они ещё не знали, являются ли эти события отдельными, несвязанными случаями, или же это было проявлением нового вида боевых действий. Они столкнулись с тайной. Военный комендант фон Штюльпнагель решил использовать меры в строгом соответствии с Гаагскими Конвенциями.

Особенно трагичный случай произошёл спустя несколько дней после открытия моей выставки в Orangerie на площади Согласия. После нового случая этих ужасных убийств из засады военные власти ввели комендантский час для граждан и военных – 11 часов вечера. По Парижу перемещались только военные патрули. В квартале Монмартр молодая женщина нуждалась в медицинской помощи. Скоро после полуночи её муж вышел из дому за врачом. Улицы были совершенно пустынны. Военный патруль остановил его недалеко от места, куда он направлялся. Удовлетворить его просьбу патруль отказался. Они забрали его в печально известную тюрьму Френе в пригороде Парижа. На рассвете его расстреляли!

Шпеер и Борман не интересовались Пикассо
В тот же день Шпеер и я были приглашены на обед в дом коменданта фон Штюльпнагеля в известную Виллу Саид. По пути я с волнением сообщил Шпееру о ночных событиях и сказал, что хотел бы получить информацию от фон Штюльпнагеля. Шпеер ответил лаконично: «Это совершенно не ваше дело. Ясно, что вы не можете нести ответственность за это».

Тем не менее, сразу после супа я заговорил с фон Штюльпнагелем об это случае. Как и говорил Шпеер, мне сделали жёсткое внушение. «Для нас принципы Гаагского Трибунала абсолютны», – ответил Штюльпнагель, – «без мер устрашения эти инциденты участятся, мы должны пресечь их». Я рискнул возразить, что действительно виноватых не поймать предпринятыми методами, что и показал этот случай. Движением руки Штюльпнагель смахнул со стола проблему. Предельно примирительный в других вопросах, фон Штюльпнагель показал себя под неожиданным углом. И всё же я был непреклонен.

Я был более успешен с Борманом, которому по возвращении я сообщил о проблеме в более подробном разговоре. Спустя несколько дней я узнал позицию Гитлера по этой проблеме. В связи с этим инцидентом он отдал приказ, чтобы во Франции задержанных не расстреливали без вердикта суда. Коммунистическая партия, на которую была возложена вина за нападения и которая впоследствии приняла на себя эту ответственность, теперь оказалась под жестоким прессом. Многие руководители партии были арестованы, другие оказались под слежкой – кстати, с полного одобрения правительства Франции. Ситуация нагнеталась, и росла угроза для Пикассо, величайшей притягательной личности в партии.

Спасённый по «горячей» линии
Поскольку Шпеер жил с нами в замке в Джакельсбруке, к северо-востоку от Берлина, я смог воспользоваться специальной телефонной связью, которая позволяла позвонить любому абоненту в штаб-квартире фюрера.

В течение 1943 года рос объём свидетельств, что Пикассо контрабандным путём переправляет большие суммы денег в Испанию, а также – таинственным образом – в Советский Союз. Кокто был в курсе дел. Мои предупреждения, которые я передавал Пикассо через Кокто, просто отскакивали от его спины. Его постоянная королевская поза оставалась неизменной. При таком настроении он подвергал себя крайней опасности.

Высокие чины гестапо вдруг стали проверять его посетителей. Наконец, Пикассо и сам почувствовал, что петля обвивается вокруг шеи теснее. Он обсудил ситуацию с Кокто, который немедленно связался с тогдашним префектом Андре-Луи Дюбуа. Вскоре Дюбуа появился в доме Пикассо на rue des Grands Augustins. Во дворе он был задержан людьми гестапо в штатском, которые проверили его документы и спросили, что он здесь делает. В ателье он увидел Пикассо в состоянии глубокой депрессии, который, наконец, осознал, насколько серьёзно оборачивается для него дело.

После войны в международной прессе сообщалось, что гестаповцы уничтожили его картины в ателье в его присутствии. Безыскусная выдумка!

Просто чудесные обстоятельства высвободили Пикассо из этой чрезвычайно опасной ситуации, но их выжидали, и точка опоры нашлась в самом центре проблемы.

Возможность появилась во время обеда с Гитлером
Гитлер находился в Берлине. Я был приглашён на обед в Новую Рейхс-Канцелярию на Фоссштрассе. Состояние моих дел по реконструкции Берлина всегда находилось в поле его внимания. За столом я сидел напротив Гитлера. Гиммлер занял место справа от него. Гиммлер возбуждённо разговаривал со своим соседом. Несколько раз было упомянуто имя художника Циглера. Вдруг Гитлер присоединился к ним: «А что с Циглером?» Художник Адольф Циглер, президент Рейхс-Палаты пластических и графических искусств с немыслимой наивностью искал в Испании пути ускорения окончания войны. Он не подозревал, что гестапо следило за ним. При возвращении он был арестован на испано-французской границе. Теперь его ожидало судебное разбирательство по обвинению в высшей государственной измене. После этого сообщения Гиммлера Гитлер принял неожиданное решение: «Циглера следует немедленно освободить! Вы должны понять раз и навсегда, что художники ничего не смыслят в политике. Художники похожи на Парсиваля!» Гиммлер, бледный, встал из-за стола, чтобы лично выполнить команду об освобождении Циглера. Было видно, что спонтанное решение Гитлера вызвало у него раздражение.

Вернувшись домой, я узнал, что мне несколько раз звонили из Парижа. Скоро телефон зазвонил опять. Я услышал возбужденный голос Жана Кокто: «Пикассо – в крайней опасности». Кокто опасался, что его заберут этим же вечером. Пикассо был убеждён, что только я – его последняя надежда.

Назначенная встреча в гестапо у Мюллера
Я немедленно позвонил в берлинскую штаб-квартиру обергруппенфюрера Мюллера на Альбертштрассе – в штаб-квартиру гестапо. Договорились о встрече на следующий день в 10 часов утра. Ночь прошла без сна. Над нами гудели непрерывные волны эскадрилий английских бомбардировщиков, возвращавшихся домой после интенсивной воздушной атаки Берлина. Их мишенью была центральная часть города.

Рано утром мы выехали из Джакельсбрука, он находился примерно в 75 километрах к востоку от Берлина. Автомобиль вела моя жена. Площадь вокруг Альбертштрассе, территория гестапо, была ужасно повреждена. На этой части города и ставших унылыми зданиях были следы последней атаки. Даже внутри здания мы шли по ковру из стеклянных осколков.

Обергруппенфюрер Мюллер сидел за своим письменным столом, бледный и с мутным взглядом. Горы отчётов окружали его, как крепость. Приглашающим жестом, даже не взглянув на меня, он пододвинул мне кресло. Дни, когда он вставал, чтобы приветствовать меня, уже принадлежали прошлому.

Опасный вопрос: «Пикассо – еврей?»
Можно предположить, что он уже знал, какая проблема будет обсуждаться. После того, как я окончил своё быстрое обращение, которое он выслушал, не перебивая и не глядя на меня, он вдруг быстро поднял глаза: «Пикассо – еврей?». Опасный вопрос, который давал дополнительную причину для ареста.

«Мы здесь обсуждаем судьбу всемирно известного художника, в ситуации, которая очень серьёзна для него», – тихо ответил я.

«Любой человек, арестованный здесь за те же преступления, согласно закону, отправляется в тюрьму», – были первые слова протеста Мюллера.

«Определённо, эти законы неизвестны Пикассо», – пытался я смягчить его, – «иначе он либо вёл бы себя осторожнее, либо вообще ничего бы не делал. Но я говорю вам, что Германский Рейх не может позволить себе запереть самого знаменитого художника, гения нашего времени, в концлагере. Шум, который поднимет спущенная с цепи мировая пресса, принесёт огромный ущерб. Не стоит навлекать на себя такие последствия, даже если миллионы денежных средств были тайно перемещены с политическими целями».

«Мы выдерживали и более тяжёлые случаи», – холодно ответил он.

«Я не могу поощрять вас, моё время ограничено». Очевидно, я входил в роль обвиняющего. Однако я не мог остановиться.

«Возможно, вы знаете», – начал я снова, – «что вчера я был на обеде в Канцелярии. Возможно, вы также знаете о стычке между фюрером и Гиммлером в связи с делом Циглера. В результате, арестованный миротворец вернулся на свободу. Художники совершенно ничего не понимают в политике, в её отношении они похожи на Парсиваля!» Я никогда не забуду энергичное выражение Гитлера, которым он решил проблему.

Мюллер встал. Мне ничего не оставалось, как сделать то же самое.

Дело Пикассо должно быть отправлено фюреру
«Дело Пикассо закрыто для нас. Наше решение уже принято», – сказал Мюллер.

«Тогда вы вынуждаете меня сейчас же поговорить с Борманом. Дело Пикассо должно быть немедленно, пока не поздно, передано фюреру. Время не терпит. Вы знаете это так же, как и я. Можно, я воспользуюсь вашим телефоном?»

Мюллер вернулся за письменный стол и попросил меня снова сесть. Упоминание имени Бормана подействовало на него. В этот критический момент в мою голову не пришло ничего другого, как блефовать. Атмосфера была накалена.

«Я ничего не понимаю в искусстве, и меньше всего в творчестве Пикассо. По вашему мнению, это великое искусство?»

Я оставил вопрос без ответа.

«Если кто-то виноват в преступлении, наша обязанность – призвать его к ответу».

«Обергруппенфюрер Мюллер, я прошу вас в этом рискованном деле побороть самого себя, чтобы сделать исключение. Ваше положительное решение вызовет мощный позитивный отклик в Париже, во Франции».

Установилась драматическая тишина, которая показалась мне вечностью. Наконец, он сел прямее в своём кресле: «Хорошо, мы отпустим его!».

«Не могли бы вы в моём присутствии послать приказ в Париж, чтобы его пощадили?»

«Это займёт некоторое время, но вы можете мне доверять».

Когда я вышел из здания и спускался по ступеням, моя жена, ожидавшая меня в машине, должно быть, почувствовала, что моя акция окончилась успешно. Она подбежала ко мне и порывисто обняла меня. Много лет она лично знала Пикассо и понимала, что было сделано ради него.

Следующим утром позвонил Кокто в состоянии крайней эйфории от новости и разрядки ситуации. Снова толпы, как и раньше, осаждали ателье Пикассо на rue des Grands Augustins, как будто ничего не случилось.

Только что опубликованные мемуары бывшего префекта Андре-Луи Дюбуа вывели эту историю на суд общественности.

* * *
Эта история была изложена Арно Брекером только в 1973 году, спустя примерно 31 год после описываемых событий. Это отрывок из книги «Собрание сочинений» Арно Брекера».

* * * * * * *
Как вам эта история? Убеждает? Или беллетристика? Чёрт её знает, ведь к тому времени важных свидетелей уже не осталось: Пикассо умер, не было уже и Кокто. Не знаю, был ли жив Андре-Луи Дюбуа, служивший в годы оккупации префектом Парижа. Да и он в этой истории – скорее лицо заинтересованное. Как и жена Брекера, ещё здравствовавшая в 1973 году.

К этой загадке вокруг лидера «дегенеративного искусства» можно добавить ещё пару. Самый главный скульптор Рейха, «истинный ариец, преданный идеалам фюрера, в связях, порочащих его, замечен не был», – дружит с гомосексуалистом Кокто. По другой легенде, «верный движению, безукоризненно выполняющий служебный долг», Брекер помог спасти от концлагеря Дину Верни, модель французского скульптора Аристида Майоля, рождённую в России еврейку и коммунистку. Все эти грехи могли ведь отразиться и на самом Брекере. Или беспощадный к врагам Рейха и державший всех под колпаком Мюллер был более либерален к артистам? Гестапо не было так сурово во Франции, как в СССР и в Восточной Европе?

Судьба самого Мюллера тоже таинственна. Он исчез 29 апреля 1945 года, не оставив ни своего трупа, ни завещания, ни каких-то других следов – немец ушёл по-английски. С того дня его не видели. Существует много версий, куда он мог исчезнуть, и все они допускают: как носитель информации, Мюллер мог продать себя какой-либо из спецслужб союзников. (Вспомнилась фраза Шелленберга из «Семнадцати мгновений весны»: «Мюллер бессмертен… Он не может умереть, как не может умереть в этом мире сыск…»; впрочем, он повторил слова Мюллера о себе же самом). На иносайтах пишут, что Мюллер якобы уже в 1943 году искал канал связи со Смершем и в хаосе последних дней апреля 1945 г. утёк к нашим. Может, тогда он и сохранение жизни коммуниста Пикассо рассматривал как аванс «на всякий случай» – подобный случай?


Арно Брекер (справа, в пилотке), с Гитлером и Альбертом Шпеером (ведущим главным архитектором Третьего рейха, министром промышленности и вооружений) позирует для немецкой кинохроники на фоне Эйфелевой башни. Париж, 1940 г.


Это произведение Брекера украшало все присутственные места в Третьем рейхе. Оно мелькает и в документальном «Обыкновенном фашизме» Михаила Ромма, и в сериале «Семнадцать мгновений весны».


Брекер лепит голову Жана Кокто (стоит справа)


Та самая голова


В своем творчестве Брекер обращался к образам спортсменов и создавал фигуры мускулистых атлетов. Говорят, его друг эстет и сноб Кокто, восторгаясь статуями Брекера, сравнивал их с телом своего любовника, актера Жана Маре.


Эльза Триоле и Жан Кокто, режиссёры человеческих судеб.
Гиганты ума и таланта, манипуляторы-вампы…

После освобождения Парижа Кокто, так же, как и Дерену, Майолю и Вламинку, припомнили их лояльность к фашистам в годы оккупации.
Арно Брекер и Лени Рифеншталь, гитлеровская киношница, жили долго (90 и 100 лет, соответственно), но так и не раскаялись в том, что своими талантами служили нацизму. Фразу Гитлера «Художники ничего не смыслят в политике, художники похожи на Парсиваля!» Брекер явно относил и к себе.

* * * * *
Мишель Кон, американский искусствовед, писавшая диссертацию о визуальном искусстве Франции времён оккупации, описала свой визит к Брекеру в 1985 году (http://www.artnet.com/magazineus/fea...one7-31-06.asp). Она отметила бремя Брекера быть вынужденным жить с постоянной необходимостью оправдываться. Услышав от Брекера, будто он никогда не делал скульптурного портрета Гитлера, Кон тут же смутила его – вынула из сумки журнальную статью с фотографией бронзовой головы Гитлера его работы. Брекер попросил оставить ему статью, сказав, что хочет сделать копию для себя, и обещал вернуть статью по почте. М. Кон так и не получила её, как если бы ксерокопировального аппарата было достаточно для уничтожения всех свидетельств. Приобретший опыт давать интервью в нужном ему свете, Брекер сказал американке М. Кон, что в США знают о его помощи ЦРУ (он даже сообщил ей имя американского офицера, якобы благодарившего его после войны за сотрудничество). Другому американскому журналисту Брекер рассказал, что он даже отлил бюст Эйзенхауэра.

На вопрос Мишель Кон, почему он никогда не делал статуи пожилых людей, Брекер ответил, что Сталин (он называл его по-немецки: «Шталин») предлагал ему после войны работу в СССР. Но Брекер уклонился от неё: он не мог представить себе, как делать статуи полностью одетых людей, а именно этого хотел «Шталин».

Другим журналистам Брекер говорил: «хватит с меня и одного диктатора…». Как будто, и в 1939 году Брекера приглашали в СССР для ваяния бюста Сталина, но поездка не состоялась – началась Вторая мировая война. Что тут правда, а что выдумки Брекера – кто знает?..

[Camilio]

Nathaniel, наверное, сегодня только архивисты-искусствоведы могли бы пролить свет на эту историю. Вон, Мюллером до сих пор занимаются историки, ищут его следы на разных континентах. Не знаю, есть ли последняя, «самая правдивая», версия его судьбы. Одна из последних изложена в книге французского автора: Pierre de Villemarest. "Untouchable". Aquilion, London. Автор в течение 60-ти лет искал следы Мюллера.

* * *
Ещё раз о Париже времён оккупации. Из книги Эндрю Хасси «Париж. Анатомия Великого Города». Эксмо, М., Мидгард, СПб., 2007: «Под пятой нацистов город стремительно и неотвратимо преображался. По всему Парижу были расквартированы войска, здесь же расположилась штаб-квартира гестапо. Центром операций оккупационных войск служил особняк Мажестик на авеню Клебер, где расположилась Главная военная комендатура, Militärbefelshaber Frankreich (MBF), возглавляли которую Ханс Шпидель и писатель, солдат и мистик Эрнст Юнгер. Их задачей было не только удерживать стратегически важный Париж под контролем рейха, но уничтожить его культурное влияние на мировое сообщество».

Вот портрет Эрнста Юнгера:

(http://arno.breker.free.fr/portraits/ernst_junger.jpg)
Автор – тот же Арно Брекер

[Camilio]

Ilya.33, спасибо за Ваше сообщение! Надеюсь, кому-то Вы помогли своей подсказкой. Чтобы облегчить поиски туристам, я скопировал из Мишленовского атласа ту часть Монпарнаса, о которой Вы пишете:



Заодно приведу портреты Хаима Сутина, сделанные Модильяни, его другом и соседом по “La Ruche”:



Портрет Хаима Сутина, сидящего за столом. 1917 г.

Как Хемингуэй постоянно в своих рассказах из «Праздника…» вспоминает о чувстве голода, так и у Сутина образ голода часто присутствует на картинах. Считают, что это память о его голодном детстве и юности. Поэтому на его холстах – мясные туши, ощипанная птица, жареная рыба.



А это – дань уважения Сутину художника Эдуардо Арройо:


Hommage d`Eduardo Arroyo à Soutine, 1999

Как видите, здесь присутствуют детали предыдущей фотографии (сам Сутин – на лице надпись: “Soutine”, так что не спутаешь; висящая птица, окурок в руке, пуговицы на куртке в два ряда). А пассаж Данциг – это узкая коротенькая улочка, на которой и находится “La Ruche”.

В 1923 году американский коллекционер доктор Альберт Барнс скупил оптом много картин Сутина. Став богатым, Сутин стал одеваться очень элегантно (фото 1925 года):

[Camilio]

Илья и Борис, спасибо за отклики и информацию.

* * * * *
Если кому-то захочется прочесть о судьбе Сутина, в Интернете – много сайтов о нём. Вот, например, один из них:
http://www.kultura-portal.ru/tree_ne...&rubric_id=205

* * * * *
О Борисе Носике: вот адрес с интервью с ним на радиостанции «Эхо Москвы», которое, может, кому-то покажется спорным, но я его прочитал с любопытством: http://www.echo.msk.ru/interview/21115/index.phtml
(Если не подходить к этому разговору с позиций художественного академизма, а воспринимать как чайную беседу с попутчиком, соседом по купе, то слушается/читается без раздражения).

Кстати. Просматривал на днях две книги о Париже, и в обеих наткнулся на неточности о магазине «Шекспир и Компания», упомянутом в книге Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой»:

1) В книге Бориса Носика «Прогулки по Парижу. Левый берег и острова. Правый берег». – М.: Радуга, 2006, на стр. 192 ошибочно утверждается, что лавка «Шекспир и Компания» находилась на ул. Дантона, 12 (на самом же деле – на ул. Одеона, 12).

2) В книге Эндрю Хасси «Париж: анатомия великого города». – М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007, на стр. 474 есть ошибочное утверждение, что магазином «Шекспир и Компания» на улице Одеон управляла Адриенн Монье. Конечно же, на самом деле им управляла Сильвия Бич, а у Адриенн Монье (Adrienne Monnier) был собственный магазин «Дом друзей книги» («La Maison des Amis des Livres»).

В обоих случаях путаница вызвана, наверное, географической близостью магазинов и улиц: магазин «Шекспир и Компания» находился напротив «Дома друзей книги» на той же улице Одеон; а Rue Danton и Rue de l`Odéon «отпочковываются» от бульвара Сен-Жермен в противоположные стороны.

* * * * *
Об Ольге Хохловой и Пикассо. На сайте http://www.peoples.ru/love/hohlova-picasso/ есть статья Юрия Коваленко «Ольга Хохлова – мадам Пикассо». Отрывки из неё: «…12 июля 1918 года в мэрии 7-го парижского округа прошла церемония бракосочетания Пабло Пикассо и Ольги Хохловой. Оттуда они отправились в русский собор Александра Невского на улице Дарю, где состоялось венчание. Среди гостей и свидетелей были Дягилев, Аполлинер, Кокто, Гертруда Стайн, Матисс… После свадьбы молодожены перебрались в большую квартиру в самом центре Парижа на улице Ля Бовси, неподалеку от галереи, где он выставлялся… 4 февраля 1921 года у них родился сын Поль (Пауло). В 40 лет Пикассо впервые стал отцом…»

[Boris]

Камильо, спасибо за эту справку:

Об Ольге Хохловой и Пикассо. На сайте http://www.peoples.ru/love/hohlova-picasso/ есть статья Юрия Коваленко «Ольга Хохлова – мадам Пикассо». Отрывки из неё: «…12 июля 1918 года в мэрии 7-го парижского округа прошла церемония бракосочетания Пабло Пикассо и Ольги Хохловой. Оттуда они отправились в русский собор Александра Невского на улице Дарю, где состоялось венчание. Среди гостей и свидетелей были Дягилев, Аполлинер, Кокто, Гертруда Стайн, Матисс… После свадьбы молодожены перебрались в большую квартиру в самом центре Парижа на улице Ля Бовси, неподалеку от галереи, где он выставлялся… 4 февраля 1921 года у них родился сын Поль (Пауло). В 40 лет Пикассо впервые стал отцом…»

Не знаю как Вы, а я к сайту peoples.ru отношусь с большой осторожностью (например, не понимаю, что это за улица Ля Бовси, указанная на сайте). О том, где поселились Пабло и Ольга, есть другие и, кажется, более достоверные сведения во французском Гугле, из которых явствует, что молодая пара жила в Монруже, там же у Пабло была мастерская:

http://www.google.fr/search?hl=ru&q=...oogle&aq=f&oq=

Но это так, к слову.

Вот здорово было бы, если бы вы, Камильо, написали пару страниц о Пикассо - но не биографический очерк и не перечисление всех его "периодов", а синтетическую характеристику его "неугомонного" творчества. Без претензий на последнее слово - просто Ваше отношение к "Демиургу ХХ века".

[Вешалка]

например, не понимаю, что это за улица Ля Бовси, указанная на сайте

Была, была квартира на rue La Boétie, она же мастерская: http://www.photo.rmn.fr/cf/htm/CSear...2&New=T&Page=1 Видно плохо, но если поставить курсор на фото, появляется текст.

[Boris]

Была, была квартира на rue La Boétie,

Да я названия улицы не понял. Не "Бовси" она, а "Боэси". Благодаря вам дошло.

Поэт был такой - Этьен де ля Боэси, друг Мишеля Монтеня. Вот в его честь и назвали улицу. :-)

[Camilio]

Борис и Вешалка, хорошо, что вы разобрались в названии улицы! Прошу извинения, что я так бездумно скопировал её из упомянутого сайта (мог ведь взглянуть в конец Мишленовского атласа и проверить!!). Это, кстати, лишний раз подтверждает справедливость предостережения Бориса в отношении этого Интернет-ресурса.

Что касается вопроса Бориса о "паре страниц"... Любительский взгляд тут ... чёрт его знает, насколько он уместен. Борис, я подумаю, но в ближайший месяц вряд ли смогу: надвигаются домашние хлопоты. Если не очень спешно, попробую подумать, что же ещё о нём можно сказать. В любом случае – спасибо за столь почётное доверие!

[Boris]

Что касается вопроса Бориса о "паре страниц"... Любительский взгляд тут ... чёрт его знает, насколько он уместен. Борис, я подумаю, но в ближайший месяц вряд ли смогу: надвигаются домашние хлопоты. Если не очень спешно, попробую подумать, что же ещё о нём можно сказать. В любом случае – спасибо за столь почётное доверие!

А какой еще взгляд, если не любительский, может быть тут уместен? Ведь у зрителя, слушателя, читателя нет другого взгляда. Так что очень хочется узнать про Ваше восприятие и понимание феномена Пикассо.

Примерно год назад один прыткий "ценитель искусства" стал хихикать над интересом и любовью форумчан к Пикассо. Аргументация была родная, "советско-коммунальная": знаем мы вас и вашего шарлатана Пикассо, который всех водил за нос! Не стал я тогда спорить, потому что у оппонента не было за душой ничего, кроме незатейливой влюбленности в собственную серость...

Пикассо и сам сравнивал свою живопись с китайской письменностью: "Не изучив правила, невозможно ничего понять". Вы, Камильо, судя по этому топику, в курсе "правил" Пикассо, так что вам и карты в руки. Я уверен, что многим ваше эссе доставит удовольствие и принесет пользу.

Спешного тут ничего нет - пишите не торопясь, когда будет время и вдохновение.

Заранее спасибо Вам, дорогой Camilio.