Любимые стихи

[Lethe]

СОСНЫ

Желанья всё безмернее,
Всё мысли об одном.
Окно мое вечернее,
И сосны под окном.

Стволы у них багровые,
Колюч угрюмый сад.
Суровые, сосновые
Стволы скрипят, скрипят.

Безмернее хотения,
Мечтания острей -
Но это боль сомнения
У запертых дверей.

А сосны всё качаются
И всё шумят, шумят,
Как будто насмехаются,
Как будто говорят:

“Бескрылые, бессильные,
Унылые мечты.
Взгляни: мы тоже пыльные,
Сухие, как и ты.

Качаемся, беспечные,
Нет лета, нет зимы...
Мы мертвые, мы вечные,
Твоя душа — и мы.

Твоя душа, в мятежности,
Свершений не дала.
Твоя душа без нежности,
А сердце — как игла”.

Не слушаю, не слушаю,
Проклятье, иглы, вам!
И злому равнодушию
Себя я не предам,

Любви хочу и веры я...
Но спит душа моя.
Смеются сосны серые,
Колючие — как я.

З. Г.

[Imagination]

В. Набоков

О, как ты рвешься в путь крылатый,
безумная душа моя,
из самой солнечной палаты
в больнице светлой бытия!

И, бредя о крутом полете,
как топчешься, как бьешься ты
в горячечной рубашке плоти,
в тоске телесной тесноты!

Иль, тихая, в безумье тонком
гудишь-звенишь сама с собой,
вообразив себя ребенком,
сосною, соловьем, совой.

Поверь же соловьям и совам,
терпи, самообман любя,-
смерть громыхнет тугим засовом
и в вечность выпустит тебя.

[tatiana61]

Тихим вздохом, легким шагом
через сумрак смутных дней,
по лугам и по оврагам
бедной Родины моей,
по глухим ее лесам,
по непаханым полям
каждый вечер бродит кто-то,
утомленный и больной.
В голубых глазах дремота
веет вещей теплотой...
И в плаще ночей высоком
плещет, плещет на реке,
оставляя ненароком, след копыта на песке.

[tatiana61]

Прибой утих. Молите Бога,
Чтоб был обилен ваш улов.
Трудна и пениста дорога
По мутной зелени валов.

Все холодней, все позже зори.
Плывет сентябрь по облакам.
Какие сны в открытом море
Приснятся бедным рыбакам?

Опасны пропасти морские,
Но знает кормчий ваш седой,
Что ходят по морю святые
И носят звезды над водой.

[Imagination]

Н. Заболоцкий
Дождь

В тумане облачных развалин
Встречая утренний рассвет,
Он был почти нематериален
И в формы жизни не одет.

Зародыш, выкормленный тучей,
Он волновался, он кипел,
И вдруг, веселый и могучий,
Ударил в струны и запел.

И засияла вся дубрава
Молниеносным блеском слез,
И листья каждого сустава
Зашевелились у берез.

Натянут тысячами нитей
Меж хмурым небом и землей,
Ворвался он в поток событий,
Повиснув книзу головой.

Он падал издали, с наклоном
В седые скопища дубрав.
И вся земля могучим лоном
Его пила, затрепетав.

[Lethe]

Весенний лепет не разнежит
Сурово стиснутых стихов.
Я полюбил железный скрежет
Какофонических миров.

В зиянии разверзтых гласных
Дышу легко и вольно я.
Мне чудится в толпе согласных -
Льдин взгроможденных толчея.

Мне мил - из оловянной тучи
Удар изломанной стрелы,
Люблю певучий и визгучий
Лязг электрической пилы.

И в этой жизни мне дороже
Всех гармонических красот -
Дрожь, побежавшая по коже,
Иль ужаса холодный пот,

Иль сон, где, некогда единый,
Взрываясь, разлетаюсь я,
Как грязь, разбрызганная шиной
По чуждым сферам бытия.

В. Ходасевич

[Imagination]

Lethe, изумительное стихотворение! Спасибо!

[nurel]

Гений и кАралева...
Иветта Нн

Милый мальчик, это не свиданье,
На меня так страстно не смотри!
С дерзостью, прикрыв свое отчаянье,
И порыв желания внутри,
Подчеркнула вновь – С тебя молчанье,
Пишешь мой портрет - плачу за три.
Я ценю талант твой и старание,
Лишь порок таящийся сотри!

Он, стряхнув с себя оцепенение,
Наполняя коньяком бокал,
Прошептал – "Простите" от волнения,
Может, я, что лишнего сказал,
Просто Вы, как снов моих видение,
КАралева грез, мой идеал!
С Вашего – добавил – позволения,
Я б как раб у Вашей двери спал.

(Отчего в душе такая нежность..?
Бред! Так видно действует коньяк.)
Взгляд, предателем скользнул в промежность,
(Интересно, может он маньяк..?)
Ну а вслух – Прими, как неизбежность!
Мой родник любви давно иссяк!
(Пусть храню я заблужденьям верность,
Но меня не тронет слов пустяк!)

Отвернулся…видимо задело.
- Что обидного в моих словах?
- Я по памяти писать Вас буду (смело!)
Любопытство вмиг сменило страх,
И завороженная смотрела,
Как ожили краски в тех руках.
От истомы вдруг заныло тело,
И приливом (!) – каждый кисти взмах!

Грудь невольно сразу напрягалась,
От мазка на холст - желаний шквал,
Не смогла сдержать, как ни старалась,
Стон, когда писАл бедра овал,
Талию(!), живот (!),и задыхалась
От штрихов… как будто целовал!
................................
Сохли краски. За окном смеркалось.
Ты курила. Гений тихо спал...

(Попробуйте прочитать его с фоновой музыкой, рекомендую Dido "My life")

[nurel]

Безрассудство желаний
Иветта Нн
Ничего случайного
Не бывает в жизни.
От свиданья тайного,
Отказавшись, влипли!

Не стремились сблизиться,
Не искали встречи.
Сверху нам увидеться
Помогли в тот вечер…

То, что вдруг нас хватятся,
Даже мысль не встала!
Нам уже не спрятаться,
Разговоров мало!

И в одно мгновение
Мысли оголились,
Сдерживая рвение,
Пальцы в кожу впились.

Растрепались волосы
От борьбы, в секунды
На спине лишь полосы,
Взгляд от страсти мутный.

Поцелуем пламенным
Обожгло вдруг губы,
Долгим, чуть отчаянным,
То слегка, то грубо…

И не в силах далее
Сдерживать желание,
Платье рвешь на талии,
Прочь, послав сознание

[Imagination]

М. Ю. Лермонтов "Совет"

Если, друг, тебе сгрустнется,
Ты не дуйся, не сердись:
Все с годами пронесется -
Улыбнись и разгрустись.

Дев измены молодые,
И неверный путь честей,
И мгновенья скуки злые
Стоят ли тоски твоей?

Не ищи страстей тяжелых
И, покуда бог дает,
Нектар пей часов веселых,
А печаль сама придет.
И, людей не презирая,
Не берись учить других;
Лучшим быть не вображая,
Скоро ты полюбишь их.

Сердце - глупое творенье,
Но и с сердцем можно жить,
И безумное волненье
Можно также укротить...
Беден, кто, судьбы в ненастье
Все надежды испытав,
Наконец находит счастье,
Чувство счастья потеряв.

1830

[nurel]

я буду прощать ее долго, как пьют
лонг-дринки в романах уставшие леди
с протяжными лицами.
я накоплю интимность, чтоб вспомнить:
зрачками шалели,и питерский летний холодный ноктюрн
стекал по гостиничным окнам. бесстыдно
капканно фрамуга манила, но тюль
нас оберегал, укрывая.
и с тыла ладонь ее твердо была мне щитом,
хотя мы еще не расстались...
я стану прощенье вынашивать, нищая в том,
что сразу простить не сумела.

[Lethe]

В лицо мне веет ветер нежащий,
На тучах алый блеск погас,
И вновь, как в верное прибежище,
Вступаю я в вечерний час.

Вот кто-то, с ласковым пристрастием,
Со всех сторон протянет тьму,
И я упьюсь недолгим счастием:
Быть без людей, быть одному!

В. Брюсов

[Imagination]

В. Соловьев

Бескрылый дух, землею полоненный,
Себя забывший и забытый бог...
Один лишь сон - и снова, окрыленный,
Ты мчишься ввысь от суетных тревог.

Неясный отблеск прежнего блистанья,
Чуть слышный отзвук песни неземной,-
И все забытое в немеркнущем сиянье
Встает опять пред чуткою душой.

Один лишь сон - и в тяжком пробужденье
Ты будешь ждать с томительной тоской
Вновь отблеска нездешнего виденья,
Вновь отзвука гармонии святой.

[Raimon]

Ревет ураган,
Поет океан,
Кружится снег,

Мчится мгновенный век,
Снится блаженный брег!

В темных расселинах ночи
Прялка жужжит и поет.
Пряха незримая в очи
Смотрит и судьбы прядет.

Смотрит чертой огневою
Рыцарю в очи закат,
Да над судьбой роковою
Звездные ночи горят.

Мира восторг беспредельный
Сердцу певучему дан.
В путь роковой и бесцельный
Шумный зовет океан.

Сдайся мечте невозможной,
Сбудется, что суждено.
Сердцу закон непреложный -
Радость-Страданье одно!

Путь твой грядущий - скитанье,
Шумный поет океан.
Радость, о, Радость-Страданье -
Боль неизведанных ран!

Всюду - беда и утраты,
Что тебя ждет впереди?
Ставь же свой парус косматый,
Меть свои крепкие латы
Знаком креста на груди!

Ревет ураган,
Поет океан,
Кружится снег,

Мчится мгновенный век,
Снится блаженный брег!

[Selenite]

Видимо, Блок был очарован тамплиерами. Но и богоборческие мотивы ему были не чужды.

ПРОЧЬ!

И опять открыли солнца
Эту дверь.
И опять влекут от сердца
Эту тень.

И опять, остерегая,
Знак дают,
Чтобы медленный растаял
В келье лед.

"Кто ты? Кто ты?
Скован дрёмой,
Пробудись!

От дремоты
Незнакомой
Исцелись!

Мы - целители истомы,
Нашей медленной заботе
Покорись!

В златоверхие хоромы,
К созидающей работе
Воротись!"

- Кто вы? Кто вы?
Рая дщери!
Прочь! Летите прочь!

Кто взломал мои засовы?
Ты кому открыла двери,
Задремав, служанка-ночь?

Стерегут мне келью совы, -
Вам забвенью и потере
Не помочь!

На груди - снегов оковы,
В ледяной моей пещере -
Вихрей северная дочь!

Из очей ее крылатых
Светит мгла.
Трехвенечная тиара
Вкруг чела.
Золотистый уголь в сердце
Мне вожгла!

Трижды северное солнце
Обошло подвластный мир!
Трижды северные фьорды
Знали тихий лет ночей!
Трижды красные герольды
На кровавый звали пир!
Мне - мое открыло сердце
Снежный мрак ее очей!

Прочь лети, святая стая,
К старой двери
Умирающего рая!
Стерегите, злые звери,
Чтобы ангелам самим
Не поднять меня крылами,
Не вскружить меня хвалами,
Не пронзить меня Дарами
И Причастием своим!

У меня в померкшей келье -
Два меча.

У меня над ложем - знаки
Черных дней.

И струит мое веселье
Два луча.

То горят и дремлют маки
Злых очей.

8 января 1907

[elena_v]

http://owlga.isgenius.com/

Вот такие замечательные стихи.
А ведь пару лет мы общались с ней на одном и том же форуме, а я совсем не знала...

[Raimon]

Видимо, Блок был очарован тамплиерами. Но и богоборческие мотивы ему были не чужды.

Не так просто сказать, что именно вдохновило Блока – в большей степени, видимо, всё-таки трубадуры и альбигойские еретики, в частности, некоторые сюжетные ходы были заимствованы им из знаменитого провансальского романа «Фламенка». Я очень люблю «Розу и Крест» в целом, и, на мой взгляд, это показательный пример того, как искажение (намеренное или несознательное) исторических фактов совершенно не влияет на «дух» произведения, если оно написано талантливо и прочувствованно. Но это уже совсем другая тема.
Для меня это не просто строчки, а нечто большее:

Мира восторг беспредельный
В сердце твоё я вложу,
Песням внимай океана,
В алые зори глядись!

[Selenite]

Для меня это не просто строчки, а нечто большее

Скорее всего речь там идёт об инициации...

Людям ты будешь зовом бесцельным!
Быть может, тронешь ты
Сердце девы земной,
Но никем не тронется
Сердце твоё...
Оно - во власти моей...
Странником в мире ты будешь!
В этом твоё назначенье,
Радость-Страданье твоё!

[bluesman]

Видимо, Блок был очарован тамплиерами. Но и богоборческие мотивы ему были не чужды.

Истинная суть тамплиеров и заявляемые ими цели - две большие разницы. Думаю, что Блок это хорошо понимал. Если Вы об этом, конечно же...

[bluesman]

передумал...

[Selenite]

Мне нравится питерская поэзия семидесятых годов. Например, Александр Миронов, мастер "утончённого, эстетизированного юродства" (В.Кривулин) и продолжатель традиции Михаила Кузьмина.

НА БЕГСТВО ОРДЫН-НАЩОКИНА

Подале от красной суконной Москвы
к заветным масонским кормушкам,
от русских широт и частушек - увы! -
поближе к тирольским пастушкам...

Но счастье, что есть голова на плечах -
фантазий невиданных зодчий,
чтоб красное с белым сличать-различать,
Господь отверзает нам очи.

Нам власть подарила два дива земных -
свободу и радиоуши.
Чтоб славить дела и участвовать в них,
Господь созидает нам души.

В красивых бутылях растут мертвецы,
а в клети - три монстра-кретина,
как дети в бутылях, так - в детях отцы:
цари, командармы, монахи, слепцы -
любезная многим картина.

Кого-то стошнило - ну что за беда!
Мы связаны кровью - не лыком.
Куда нам без вас - из утробы! - куда? -
Петь славу и мощь и величье труда -
в нордический край - безъязыким?

Безгласным - в простор италийских долин?
В Америку - нищим и сирым?
Оставьте мечтать и забудьте свой сплин,
доверьтесь своим командирам.

Смотрите, герои растут, как грибы.
Достанется старым и малым!
И каждый из нас, потрясая гробы,
под смерть зазвенит генералом!

ЭМИГРАНТ

У лукоморья дуб зеленый...

А.С.Пушкин

Послушай, что ты говоришь?
За делом, на войне не тужат.
Лишь крупный зверь о Славе служит,
а мелкий бес летит в Париж.

Там Витебском расписан дом,
Французский день жар-птицей начат,
и два любовника маячат
в небесной зыбке под кустом

последних звезд, и век горчит.
А там, где горечь, нет соблазна.
Тоска безглаза, безопасна,
и Марсельеза не звучит.

От страха забывает имя
Булонский лес перед грозой,
и плачет церковкой-слезой
американец-проходимец.

Лес окропился звоном слез,
но раком съеден луг зеленый;
лежит астматик утомленный
в букетах буржуазных грез.

Там мир безумней и косней,
и некогда молить о Даре.
По уголкам сознаний шарит,
крутясь, ирландское пенсне.

Там по ночам мурлычет ужас,
кот заплутавшихся грехов,
среди бесчисленных стихов,
жоржеток, монплезиров, кружев...

А нам под сенью двух столиц
не надоело жить с опаской, -
питаться лаской да указкой
рязанско-энских кружевниц.

Да, здесь такая благодать!
Да что ты говоришь? Послушай...
О, как неизреченны души,
утраченные, словно ять.

ДВА РОМАНСА

1

Как китайской иглою меня укололи -
на французский манер: засветилась картина
на стене моей спальни, на холсте моей боли...
Я пирожных сегодня не ел, Альбертина.

Тот, кто ел их, с рожденья со мною в разлуке,
пред кремлевской стеной тенью ласковой длится,
прячет в теплую смерть воробьиные руки
от свинцового взора любимой столицы.

Наша боль не о том, а о чем - не признаться.
Вспоминай, как пришлось: перемешаны фанты.
Мнемозина не станет в дверях извиняться.
Дни твои, голубок, - голубые пуанты.

Не пора ли забыть о навязчивом вздоре?
Полночь. В памяти стынет невесомое древо.
Выпью крепкого чаю от полуночной хвори.
Боже, горечь какая! Что ты сделала, Ева?

2

Уже как будто ветер тело носит -
сорвет, закрутит и задует в щель,
а Мнемозина так же ждет и просит
честного бисера на бархатный кошель.

Уж эти просьбы - крики да угрозы,
как изумруды в черных волосах.
Как злые раны, ей дымились розы,
и слово умирало на устах.

Но страшно думать: в ярости бесцельной,
сплетая наспех золотую ложь,
ты, как Арахна, в нежной богадельне
в беспамятстве повиснешь и умрешь.

Другая мне споет, как вечность тает,
последние мгновенья вороша,
как в новом небе с птенчиком играет
моя десятилетняя душа.

[Kykla]

Любовь к женатому

Какой ты милый и смешной,
Недавно был ещё с женой.
Теперь ко мне явился лгать
И душу на кусочки рвать.

Какой ты грешный и жестокий
И с каждым днём такой далёкий.
Из сердца вырву тебя прочь,
Сейчас - останься хоть на ночь.

Ну вот, я вру самой себе,
Не доверяя злой судьбе,
Которая с тобой соединила,
И разрешенья не спросила.

А скоро ты к другой уйдешь
И тихо вещи соберешь.
Тебя я завтра ожидаю
И крепко кулаки сжимаю.

[Zyx]

Лев Котюков. РОДНЯ.

Нас всех разметало по свету.
Живем с потаенной враждой.
Кричу - и не слышу ответа...
Я с вами, родня! Я - живой!

И, плача глазами сухими,
Я слышу во тьме голоса.
Чужие глядят как родные -
Родные не смотрят в глаза...

[danira]

Недавно прочитала книгу Санджара Янышева «Регулярный сад».Начиная с первого стихотворения сразу понравилось!

АБИ
Два обращения к прабабке

1
Почему свист в ушах как летит мое время? –
говорил перед смертью поэт.
Почему воздух севера вреден? –
мне, южанину – вот и ответ.

Ты меня еще помнишь, Аби? – вот начало
единения жизни и не…
Отчего мое будущее, что гречанка
за шитьем, и у ней

под рукой не растет, а как век, убывает
полотно?...Отчего мочи нет
так грустна эта женщина, что считает
на затылке моем белый цвет?..

А другая ласкает меня, как когда-то
мне приснилось (ты видишь?), - слюна
между нами повисла: то сладкая вата
из другого, недетского сна…

Ты ко многому там, в своем НЕ прикоснулась
кожей, родинкой на носу…
…Отчего этот миг неприступен, и сырость
держит нас на весу?

Эта женщина непостижима, как память.
Значит, помнить – не значит иметь?
Расскажи мне, Аби, отчего это падать
для нее все равно что – лететь?...

Будто пчелка ( ты помнишь?...) застряла в прическе
в нашем общем замедленном сне –
где доныне по петельке, по крючочку
распускается свитер на мне…

2
Ты единственная, кто вязала
для меня в этой жизни носки
из верблюда и хлопка, из катышков солнечной пыли
под кроватью. И не было мягче
половицей скрипеть для ноги
по ночам на балкон мимо елки – в дому, где мы жили

А потом, когда падала хвоя –
приходили цветы и шмели, -
Главный Угол в дому пустовал; ты бросала вязанье…
Если ж куклы, собачки и мишки
в этот угол зачем-то не шли,
ты охотно сама становилась туда « в наказанье».

Ты стоишь. Я молчу. Ком творожный
я глотаю. А следом еще…
Дай-ка я расчешу, дай обдую с волос твоих зиму –
я плести их уже научился…
И покуда ступням горячо,
посмотри: может, я еще жив, не пускай меня в землю.

[Etrange]

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне --
как не сказано ниже по крайней мере --
я взбиваю подушку мычащим "ты"
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.

("Часть речи", Бродский)

[Legato]

Андрей Вознесенский

НОСТАЛЬГИЯ ПО НАСТОЯЩЕМУ


Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию —
ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к господу,
ну, а доступ лишь к настоятелю —
так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.

Будто сделал я что-то чуждое,
или даже не я — другие.
Упаду на поляну — чувствую
по живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет.
Но когда тебя обнимаю —
обнимаю с такой тоскою,
будто кто-то тебя отнимает.

Одиночества не искупит
в сад распахнутая столярка.
Я тоскую не по искусству,
задыхаюсь по настоящему.

Когда слышу тирады подленькие
оступившегося товарища,
я ищу не подобья — подлинника,
по нему грущу, настоящему.

Все из пластика, даже рубища.
Надоело жить очерково.
Нас с тобою не будет в будущем,
а церковка...

И когда мне хохочет в рожу
идиотствующая мафия,
говорю: «Идиоты — в прошлом.
В настоящем рост понимания».

Хлещет черная вода из крана,
хлещет рыжая, настоявшаяся,
хлещет ржавая вода из крана.
Я дождусь — пойдет настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.
Но прикусываю, как тайну,
ностальгию по-настоящему.
Что настанет. Да не застану.
1976

[Shi2]

В. Набоков

Зоил (пройдоха величавый,
корыстью занятый одной)
и литератор площадной
(тревожный арендатор славы)
меня страшатся потому,
что зол я, холоден и весел,
что не служу я никому,
что жизнь и честь мою я взвесил
на пушкинских весах,
и честь осмеливаюсь предпочесть.

Очень по-набоковски. Прекрасно.

[Juliett]

Читаю Аполлинера. Мост Мирабо - само собой, но вот эти два... нечто.

Enfance

Au jardin des cypres je filais en revant,
Suivant longtemps des yeux les flocons que le vent
Prenait a ma quenouille, ou bien par les allees
Jusqu'au bassin mourant que pleurent les saulaies
Je marchais a pas lents, m'arretant aux jasmins,
Me grisant du parfum des lys, tendant les mains
Vers les iris fees gardes par les grenouilles.
Et pour moi les cypres n'etaient que des quenouilles,
Et mon jardin, un monde ou je vivais expres
Pour y filer un jour les eternels cypres.


Детство

Я в кипарисовом саду пряла, одна,
Следя за пряжею, - ее с веретена
Вздымал и уносил полдневный бриз игривый;
А после шла к пруду, оплаканному ивой,
Ступая медленно, пока меня жасмин
Не останавливал, и ирис рядом с ним,
Волшебный ирис цвел под лягушачьей стражей.
Мне каждый кипарис казался прялкой с пряжей
И мирозданьем - сад, в котором боль и страсть
Даны мне, чтобы жизнь из этой пряжи прясть.


1909

La dame avait une robe
En ottoman violine
Et sa tunique brodee d'or
Etait composee de deux panneaux
S'attachant sur l'epaule

Les yeux dansants comme des anges
Elle riait elle riait
Elle avait un visage aux couleurs de France
Les yeux bleus les dents blanches et les levres tres rouges
Elle avait un visage aux couleurs de France

Elle etait decolletee en rond
Et coifee a la Recamier
Avec de beaux bras nus

N'entendra-t-on jamais sonner minuit

La dame en robe d'ottoman violine
Et en runique brodee d'or
Decolletee en rond
Promenait ses boucles
Son bandeau d'or
Et trainait ses petits souliers a boucles

Elle etait si belle
Que tu n'aurais pas ose l'aimer

J'amais les femmes atroces dans les quartiers enormes
Ou maissaient chaque jour quelques etres nouveaux
Le fer etait leur sang la flamme leur cerveau
J'aimais j'aimais le peuple habile des machines
Le luxe et la beaute ne sont que son ecume
Cette femme etait si belle
Qu'elle me faisait peur


1909

У нее было синее платье
Платье из тонкого шелка
А хитон с золотой нитью
Был двумя отрезами ткани
Скрепленными на плече

Она смеялась смеялась
И глаза ее танцевали подобно ангелам в небе
И лицо ее напоминало три цвета французского флага
Голубые глаза белые зубы и очень красные губы
Да лицо ее напоминало три цвета французского флага

У нее было круглое декольте
Прическа а-ля Рекамье
И прелестные голые руки

Засидишься ли ты в этом доме чтобы полночь пробили часы

Та у которой было платье из синего шелка
И хитон с золотою нитью
И круглое декольте
Выставляла на обозренье
Локоны под золотой повязкой
И медленно переступала туфельками на пряжках

Она была так прекрасна
Что ты никогда не дерзнул бы ее полюбить

Я любил этих грубых женщин в огромных кварталах
Где что ни день выводили на свет существ небывалых
Их кровью было железо а мозгом пламя
Я любил я любил это бойкое племя рожденное веком
Где всего лишь накипью были красивость и роскошь
Она же была так прекрасна
Что меня охватывал страх

[Jurmala]

Николай Гумилев

СЛОНЕНОК

Моя любовь к тебе сейчас - слоненок,
Родившийся в Берлине иль Париже
И топающий ватными ступнями
По комнатам хозяина зверинца.

Не предлагай ему французских булок,
Не предлагай ему кочней капустных -
Он может съесть лишь дольку мандарина,
Кусочек сахару или конфету.

Не плачь, о нежная, что в тесной клетке
Он сделается посмеяньем черни,
Чтоб в нос ему пускали дым сигары
Приказчики под хохот мидинеток.

Не думай, милая, что день настанет,
Когда, взбесившись, разорвет он цепи
И побежит по улицам, и будет,
Как автобус, давить людей вопящих.

Нет, пусть тебе приснится он под утро
В парче и меди, в страусовых перьях,
Как тот, Великолепный, что когда-то
Нес к трепетному Риму Ганнибала.






Из букета целого сиреней
Мне досталась лишь одна сирень,
И всю ночь я думал об Елене,
А потом томился целый день.

Все казалось мне, что в белой пене
Исчезает милая земля,
Расцветают влажные сирени
За кормой большого корабля.

И за огненными небесами
Обо мне задумалась она,
Девушка с газельими глазами
Моего любимейшего сна.

Сердце прыгало, как детский мячик,
Я, как брату, верил кораблю,
Оттого, что мне нельзя иначе,
Оттого, что я ее люблю.






Любовь

Надменный, как юноша, лирик
Вошел, не стучася, в мой дом
И просто заметил, что в мире
Я должен грустить лишь о нем.

С капризной ужимкой захлопнул
Открытую книгу мою,
Туфлей лакированной топнул,
Едва проронив: не люблю.

Как смел он так пахнуть духами!
Так дерзко перстнями играть!
Как смел он засыпать цветами
Мой письменный стол и кровать!

Я из дому вышел со злостью,
Но он увязался за мной,
Стучит изумительной тростью
По звонким камням мостовой.

И стал я с тех пор сумасшедшим.
Не смею вернуться в свой дом
И все говорю о пришедшем
Бесстыдным его языком.

[Jurmala]

Можно, я про Африку? Уж очень люблю...

НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ


ВСТУПЛЕНИЕ


Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламя и дымы,
О тебе, моя Африка, шепотом
В небесах говорят серафимы.

И твое раскрывая Евангелье,
Повесть жизни ужасной и чудной,
О неопытном думают ангеле,
Что приставлен к тебе, безрассудной.

Про деянья свои и фантазии,
Про звериную душу послушай,
Ты, на дереве древней Евразии
Исполинской висящая грушей.

Обреченный тебе, я поведаю
О вождях в леопардовых шкурах,
Что во мраке лесов за победою
Водят полчища воинов хмурых;

О деревнях с кумирами древними,
Что смеются улыбкой недоброй,
И о львах, что стоят над деревнями
И хвостом ударяют о ребра.

Дай за это дорогу мне торную,
Там, где нету пути человеку,
Дай назвать моим именем черную,
До сих пор не открытую реку.

И последняя милость, с которою
Отойду я в селенья святые,
Дай скончаться под той сикоморою,
Где с Христом отдыхала Мария.
<1918>
[B]


КРАСНОЕ МОРЕ

Здравствуй, Красное Море, акулья уха,
Негритянская ванна, песчаный котел!
На утесах твоих, вместо влажного мха,
Известняк, словно каменный кактус, расцвел.

На твоих островах в раскаленном песке,
Позабыты приливом, растущим в ночи,
Издыхают чудовища моря в тоске:
Осьминоги, тритоны и рыбы-мечи.

С африканского берега стаи пирог
Отплывают и жемчуга ищут вокруг,
И стараются их отогнать на восток
С аравийского берега сотни фелук.

Если негр будет пойман, его уведут
На невольничий рынок Ходейды в цепях,
Но араб несчастливый находит приют
В грязно-рыжих твоих и горячих волнах.

Как учитель среди шалунов, иногда
Океанский проходит средь них пароход,
Под винтом снеговая клокочет вода,
А на палубе - красные розы и лед.

Ты бессильно над ним: пусть ревет ураган,
Пусть волна как хрустальная встанет гора,
Закурив папиросу, вздохнет капитан:
- Слава Богу, свежо! Надоела жара!

Целый день над водой, словно стая стрекоз,
Золотые летучие рыбы видны,
У песчаных, серпами изогнутых кос
Мели, точно цветы, зелены и красны.

Блещет воздух, налитый прозрачным огнем,
Солнце сказочной птицей глядит с высоты:
- Море, Красное Море, ты царственно днем,
Но ночами вдвойне ослепительно ты!

Только тучкой скользнут водяные пары,
Тени черных русалок мелькнут на волнах,
Да чужие созвездья, кресты, топоры,
Над тобой загорятся в небесных садах.

И огнями бенгальскими сразу мерцать
Начинают твои золотые струи,
Искры в них и лучи, словно хочешь создать,
Позавидовав небу, ты звезды свои.

И когда выплывает луна на зенит,
Ветр проносится, запахи леса тая,
От Суэца до Баб-эль-Мандеба звенит,
Как Эолова Арфа, поверхность твоя.

На обрывистый берег выходят слоны,
Чутко слушая волн набегающих шум,
Обожать отраженье ущербной луны,
Подступают к воде и боятся акул.

И ты помнишь, как, только одно из морей,
Ты исполнило некогда Божий закон,
Разорвало могучие сплавы зыбей,
Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.
<1918, 1921>



САХАРА

Все пустыни друг другу от века родны,
Но Аравия, Сирия, Гоби -
Это лишь затиханье Сахарской волны,
В сатанинской воспрянувшей злобе.

Плещет Красное море, Персидский залив,
И глубоки снега на Памире,
Но ее океана песчаный разлив
До зеленой доходит Сибири.

Ни в дремучих лесах, ни в просторе морей,
Ты в одной лишь пустыне на свете
Не захочешь людей и не встретишь людей,
А полюбишь лишь солнце да ветер.

Солнце клонит лицо с голубой вышины,
И лицо это девственно-юно,
И, как струи пролитого солнца, ровны
Золотые песчаные дюны.

Всюду башни, дворцы из порфировых скал,
Вкруг фонтаны и пальмы на страже,
Это солнце на глади воздушных зеркал
Пишет кистью лучистой миражи.

Живописец небесный вечерней порой
У подножия скал и растений
На песке, как на гладкой доске золотой,
Расстилает лиловые тени.

И, небесный пловец, лишь подаст оно знак,
Прозвучат гармоничные звоны,
Это лопнет налитый огнем известняк
И рассыплется пылью червленой.

Блещут скалы, темнеют под ними внизу
Древних рек каменистые ложа,
На покрытое волнами море в грозу,
Ты промолвишь, Сахара похожа.

Но вглядись: эта вечная слава песка -
Только горнего отсвет пожара,
С небесами, где легкие спят облака,
Бродят радуги, схожа Сахара.

Буйный ветер в пустыне второй властелин,
Вот он мчится порывами, точно
Средь высоких холмов и широких долин
Дорогой иноходец восточный.

И звенит и поет, поднимаясь, песок,
Он узнал своего господина,
Воздух меркнет, становится солнца зрачок
Как гранатовая сердцевина.

И чудовищных пальм вековые стволы,
Вихри пыли взметнулись и пухнут,
Выгибаясь, качаясь, проходят сквозь мглы,
Тайно веришь - вовеки не рухнут.

Так и будут бродить до скончанья веков,
Каждый час все грозней и грознее,
Головой пропадая среди облаков,
Эти страшные серые змеи.

Но мгновенье... отстанет и дрогнет одна
И осядет песчаная груда,
Это значит - в пути спотыкнулась она
О ревущего в страхе верблюда.

И когда на проясневшей глади равнин
Все полягут, как новые горы,
В Средиземное море уходит хамсин
Кровь дурманить и сеять раздоры.

И стоит караван, и его проводник
Всюду посохом шарит в тревоге,
Где-то около плещет знакомый родник,
Но к нему он не знает дороги.

А в оазисах слышится ржанье коня
И под пальмами веянье нарда,
Хоть редки острова в океане огня,
Точно пятна на шкуре гепарда.

Но здесь часто звучит оглушающий бой,
Блещут копья и веют бурнусы.
Туарегов, что западной правят страной,
На востоке не любят тиббусы.

И пока они бьются за пальмовый лес,
За верблюда иль взоры рабыни,
Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес
Заметают пески из пустыни.

Потому что пустынные ветры горды
И не знают преград своеволью.
Рушат стены, сады засыпают, пруды
Отравляют белеющей солью.

И, быть может, немного осталось веков,
Как на мир наш, зеленый и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.

Средиземное море засыпят они,
И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины.

И когда наконец корабли марсиан
У земного окажутся шара,
То увидят сплошной золотой океан
И дадут ему имя: Сахара.
<1918-1921>



СУЭЦКИЙ КАНАЛ

Стаи дней и ночей
Надо мной колдовали,
Но не знаю светлей,
Чем в Суэцком канале,

Где идут корабли,
Не по морю, по лужам,
Посредине земли
Караваном верблюжьим.

Сколько птиц, сколько птиц
Здесь на каменных скатах,
Голубых небылиц,
Голенастых, зобатых!

Виден ящериц рой
Золотисто-зеленых,
Словно влаги морской
Стынут брызги на склонах.

Мы кидаем плоды
На ходу арапчатам,
Что сидят у воды,
Подражая пиратам.

Арапчата орут
Так задорно и звонко,
И шипит марабут
Нам проклятья вдогонку.

А когда на пески
Ночь, как коршун, посядет,
Задрожат огоньки
Впереди нас и сзади;

Те красней, чем коралл,
Эти зелены, сини...
Водяной карнавал
В африканской пустыне.

С отдаленных холмов,
Легким ветром гонимы,
Бедуинских костров
К нам доносятся дымы.

С обвалившихся стен
И изгибов канала
Слышен хохот гиен,
Завыванья шакала.

И в ответ пароход,
Звезды ночи печаля,
Спящей Африке шлет
Переливы рояля.
<1921>


ЕГИПЕТ

Как картинка из книжки старинной,
Услаждавшей мои вечера,
Изумрудные эти равнины
И раскидистых пальм веера.

И каналы, каналы, каналы,
Что несутся вдоль глиняных стен,
Орошая Дамьетские скалы
Розоватыми брызгами пен.

И такие смешные верблюды,
С телом рыб и головками змей,
Как огромные, древние чуда
Из глубин пышноцветных морей.

Вот каким ты увидишь Египет
В час божественный трижды, когда
Солнцем день человеческий выпит
И, колдуя, дымится вода.

К отдаленным платанам цветущим
Ты приходишь, как шел до тебя
Здесь мудрец, говоря с Присносущим,
Птиц и звезды навек полюбя.

То вода ли шумит безмятежно
Между мельничных тяжких колес
Или Апис мычит белоснежный,
Окровавленный цепью из роз.

Это взор благосклонной Изиды
Иль мерцанье встающей луны?
Но опомнись! Встают пирамиды
Пред тобою, черны и страшны.

На седые от мха их уступы
Ночевать прилетают орлы,
А в глубинах покоятся трупы,
Незнакомые с тленьем, средь мглы.

Сфинкс улегся на страже святыни
И с улыбкой глядит с высоты,
Ожидая гостей из пустыни,
О которых не ведаешь ты.

Но Египта властитель единый,
Уж колышется Нильский разлив,
Над чертогами Елефантины,
Над садами Мемфиса и Фив.

Там, взглянув на пустынную реку,
Ты воскликнешь: «Ведь это же сон!
Не прикован я к нашему веку,
Если вижу сквозь бездну времен.

Исполняя царевы веленья,
Не при мне ли нагие рабы
По пустыням таскали каменья,
Воздвигали вот эти столбы?

И столетья затем не при мне ли
Хороводы танцующих жриц
Крокодилу хваления пели,
Перед Ибисом падали ниц?

И, томясь по Антонии милом,
Поднимая большие глаза,
Клеопатра считала над Нилом
Пробегающие паруса».

Но довольно! Ужели ты хочешь
Вечно жить средь минувших отрад?
И не рад ты сегодняшней ночи
И сегодняшним травам не рад?

Не обломок старинного крипта,
Под твоей зазвеневший ногой,
Есть другая душа у Египта
И торжественный праздник другой.

Точно дивная фата-моргана,
Виден город у ночи в плену,
Над мечетью султана Гассана
Минарет протыкает луну.

На прохладных открытых террасах
Чешут женщины золото кос,
Угощают подруг темноглазых
Имбирем и вареньем из роз.

Шейхи молятся, строги и хмуры,
И лежит перед ними Коран,
Где персидские миниатюры -
Словно бабочки сказочных стран.

А поэты скандируют строфы,
Развалившись на мягкой софе,
Пред кальяном и огненным кофе
Вечерами в прохладных кафе.

Здесь недаром страна сотворила
Поговорку, прошедшую мир:
- Кто испробовал воду из Нила,
Будет вечно стремиться в Каир.

Пусть хозяева здесь - англичане,
Пьют вино и играют в футбол
И Хедива в высоком Диване
Уж не властен святой произвол!

Пусть! Но истинный царь над страною
Не араб и не белый, а тот,
Кто с сохою или с бороною
Черных буйволов в поле ведет.

Хоть ютится он в доме из ила,
Умирает, как звери, в лесах,
Он любимец священного Нила
И его современник - феллах.

Для него ежегодно разливы
Этих рыжих всклокоченных вод
Затопляют богатую ниву,
Где тройную он жатву берет.

И его ограждают пороги
Полосой острогрудых камней
От нежданной полночной тревоги,
От коротких нубийских мечей.

А ведь знает и коршун бессонный:
Вся страна - это только река,
Окаймленная рамкой зеленой
И другой, золотой, из песка.

Если аист задумчивый близко
Поселится на поле твоем,
Напиши по-английски записку
И ему привяжи под крылом.

И весной на листе эвкалипта,
Если аист вернется назад,
Ты получишь привет из Египта
От веселых феллашских ребят.
<1918, 1921>