Пушкин. Последняя дуэль

[мэри поппинс]

Культура, 19 сентября 2002 года
Ирина Алпатова


Бахчисарайский канкан

"Александр Пушкин" в Театре имени Ермоловой

Великий поэт земли русской, как известно, оставил всем литературно-сценическим критикам хрестоматийный завет: судите художника по законам, им самим над собою поставленным. И если судить Виталия Безрукова, автора пьесы "Александр Пушкин" и режиссера одноименного спектакля Ермоловского театра, по гамбургскому счету, то видно сразу: замах был велик, удар слабоват. Судьба Александра Сергеевича заинтересовала драматурга во всей своей масштабности - тут тебе и величие поэтического дара, и трудная судьба художника, гонимого властями, и неурядицы в личной жизни, и мужские переживания по поводу внешнего несовершенства и т.д. и т.п. Да еще в более чем десятилетнем хронологическом объеме. Поневоле другой великий вспомнится, сказавший: широк человек, я бы сузил. К слову, вариации на "узкую" тему были чудо как хороши - вспомните хотя бы изысканные камерные спектакли Камы Гинкаса. Впрочем, хозяин, то есть автор, - барин. Только вот за четыре часа сценического времени и обо всем не сказалось, и частность не выявилась. В общем - галопом по Европам, с остановками на узловых станциях. Временами живенько, временами смешно, для непосвященных даже любопытно. Хотя остались ли в России непосвященные в "наше все"?

Блюдо сие - не для гурманов, но для едоков непритязательных: эдакая окрошка из хрестоматийных фраз, не менее известных стихов, нафантазированных диалогов, неумеренного пафоса, брутального юмора и слезного сантимента. Но вместо качественной сметанки приправлено мылом. Не слишком вкусно, но в духе времени с его любовью к сериальным соплям.

Главного героя можно было бы воспринять как некий художественный образ, если бы не уморительное портретное сходство. А это как хлыст в режиссерской руке: Александр Сергеевич - тот самый, настоящий, и все вокруг - правда-истина. Гримеры и впрямь постарались на славу - "вечный поэт" Сергей Безруков не только наделен лохмато-кудрявым париком с бакенбардами, но и черты "нового" лица тщательно скопированы с портретов: кожа смуглая, глаза подведены, губы, кажется, онемели, пытаясь принять искомую форму. При этом пушкинская голова почему-то выглядит бутафорской, насильственно водруженной на субтильную фигурку актера. Такие картинки отлично делают пляжные фотографы (помните картонные фигуры с отверстиями для головы?) или мастера политического фотоколлажа. Вроде бы и впрямь Пушкин, но какой-то ненатуральный. К тому же Безруков-младший то и дело угрожающе скалится или тоненько хихикает - в промежутках между чтением стихов.

Стихи здесь звучат беспрестанно - "за кадром" и на сцене. Читают все - с пафосом и выражением. Пушкин - Безруков, обливаясь слезами над печальной участью декабристского восстания (на пустой сцене - звуки выстрелов, крики, команды, дым), выпалит в зал будто только что родившееся: "Самовластительный Злодей! Тебя, твой трон я ненавижу..." А до того, обнявшись с заехавшим в Михайловское упитанным Пущиным (Сергей Покровский), проскандируют хором другие строки из "вольнолюбивой" лирики. Явилась опереточная Арина Родионовна (Елена Королева) - тут же звучит: "Выпьем с горя, где же кружка...". А уж каким замечательным чтецом-декламатором оказался граф Бенкендорф (Виктор Саракваша)! Не зря же ему аплодируют не только зрители, но и сам Николай I (Николай Токарев). Услышав из уст Бенкендорфа фрагмент скандальной "Гавриилиады", царь, плотоядно облизываясь, требует продолжения. Бенкендорф, кстати, совсем неплохой человечек, по версии Безрукова-старшего. Пушкина по-своему ценит, участи его сочувствует и даже Николаю по этому поводу иногда смеет возражать. Разве что холеру наслал собственноручно на болдинские окрестности - вольна и безгранична авторская фантазия. Слава Богу, что замешено все на иронии, а то бы просто беда. Впрочем, то и дело встречающиеся "отчеты" о пушкинском творчестве этой иронии лишены. То все тот же Бенкендорф по бумажке зачитывает царю полный список творений поэта за определенный период, то сам Пушкин - Безруков подробно отчитывается перед публикой, как будто мы и сами не знаем, что "Евгений Онегин" или "Метель" из-под его пера вышли.

Хотя сам Пушкин по-человечески вышел мелковат не только фигурой. И в своей "гениальности" он сам признается с извиняющейся улыбочкой: мол, простите, сам не понимаю, как вышло. Может быть, именно поэтому стихи и звучат так часто, в качестве, так сказать, материального подтверждения гениальности. Пушкин здесь - синтез "гуляки праздного" и человека, бытом замученного. Или весел без удержу (отплясывает в борделе канкан вокруг карикатурного комнатного "бахчисарайского" фонтанчика), или устал и грустен без меры. Денег нет, жена как на грех первая красавица, сам - "павиан" (цитирую). А вот Натали-то (Наталья Сычева) как раз в данной версии - вариант жены почти идеальной. Умна не слишком, собой хороша и к Пушкину - со всем почтением, если не сказать, любовью. В общем, Натали той эпохи, когда носила она уже другую фамилию - Ланская. Пушкин же ее перед царем и светом зачем-то едва ли не посмешищем выставляет: вместо вальса на балу - страстный танец, заимствованный из репертуара фигуристов, к тому же звучит музыка известного хачатуряновского вальса. Она, бедная, и на шпагат садится, и юбки супруг ей самолично задирает. Такое ощущение, что сам же всех и провоцирует.

Впрочем, картонно-смазливым Дантесом (Всеволод Болдин) увлечься трудно - слишком уж тот безлик и бесстрастен. К тому же и величает его Пушкин про себя "мой голубезнейший друг". Он - всего лишь историческая данность, реальностью сегодняшнего спектакля ничем не подтвержденная. Оттого и бездуэльный финал (зачем подробности, когда и так все известно?) начисто лишен драматизма. Пушкин должен умереть. Он и умер. За кадром. Натали же еще при жизни супруга облачилась в траур. Все понятно. Все предсказуемо. И разве что тинейджерам, которые с Пушкиным пока еще не на дружеской ноге, зрелище, быть может, пойдет на пользу. Хотя лучше все-таки книгу открыть.