Классическая музыка

[Michael]

Еще раз о Фуртвенглере. Рецензия, с которой трудно не согласиться:
"Вещь" #3 (67) от 24 апреля 2006 РЕТРОРЕЦЕНЗИИ

«Тристан и Изольда» (1953)
Первая студийная оперная запись великого дирижера Вильгельма Фуртвенглера
Александр Привалов

Это совершенно поразительная запись. Сколько бы замечательного ни скопилось за сто с лишним лет в мировой фонотеке, фуртвенглеровский «Тристан», безусловно, — одно из величайших её чудес.

Великим чудом был и сам Вильгельм Фуртвенглер. Святослав Рихтер выразился о нём кратко: «Можно лишь сказать, что его и всех прочих разделяла пропасть!» — если в этих словах и есть преувеличение, то не чрезмерное. В начале девяностых немцы сделали отличный фильм «Великие дирижёры прошлого», собрав куски кинохроники и комментарии очевидцев. О Фуртвенглере человек, успевший в молодости под его руководством поиграть в оркестре Берлинской филармонии, рассказывает там такую историю. Оркестр собрался на репетицию. Музыканты настраивают инструменты — «ну, вы знаете этот звук». «И вдруг, — говорит пожилой рассказчик, и лицо его зажигается, — я слышу, что этот звук становится прекрасным. Поднимаю глаза — в дверях стоит Фуртвенглер».

В этот рассказ легко поверить, потому что даже от самых старых и несовершенных записей маэстро отчётливо тянет волшебством. Каждый второй, если не просто каждый, кто пишет о его исполнениях, нет-нет да употребит словцо вроде магия Фуртвенглера; и это не столько лишнее свидетельство непреодолимой трудности передачи музыкальных впечатлений словами, сколько констатация очевидного факта: его работа выступает из любого ряда — некая магия и впрямь налицо.

Нагляднейшим её примером осталась запись «Тристана». Именно о ней заговорил Аверинцев (говоря не о «том, как ставить Вагнера», а о «том, как жить»), когда ему понадобилось с благодарным восхищением вспомнить «атмосферу значительности, значимости, почти ритуальной, почти иероглифической знаковости, столь совершенно воссоздавшуюся в блаженные времена Фуртвенглера, Зутхауза и прочих». Значительность, значимость — очень точные слова для разговора об искусстве Фуртвенглера. (На всякий случай оговорюсь: они тут никак не синонимичны монументальности и тем паче надутости: кто не слышал, например, «Маленькой ночной серенады» в исполнении Фуртвенглера — исполнении безоговорочно значительном, — тот не знает, что такое моцартовская лёгкость.) У него был дар понимать и высвечивать в исполняемых вещах все слои смысла, вплоть до самых высоких. «Тристан» явился для такого дара идеальной точкой приложения. Известно, что Вагнер на некоем этапе работы над оперой взялся искоренять — и практически искоренил — из текста историческую и религиозную конкретику, он сокращал повествовательные куски, добиваясь — и, в общем, добившись — не поэтического, но философского лаконизма. Он делал и сделал миф — миф о Любви, Смерти и Ночи (заглавные буквы, право же, не от манерности: иначе тут нельзя). Фуртвенглер передаёт этот миф идеально, думаю, сам Вагнер не мог бы пожелать лучшего исполнителя. Дирижирование поистине невероятное — честная речь о нём неизбежно звучит как свалка гипербол; музыкальная красота, драматическая яркость и духовная значительность каждого эпизода, каждой фразы, не мешая, но помогая друг другу, сливают всю огромную оперу в единый неотменимый мир, как бы видимый целиком из любого такта.

У этой записи, ставшей одним из шедевров не только дирижёра, но и продюсера, знаменитого Вальтера Легге, есть черта, казалось бы, крайне затрудняющая достижение первоклассного результата, — возраст ведущей исполнительницы. Кирстен Флагстад, одной из самых прославленных Изольд века, к моменту записи было 57 лет. Конечно, это сказывается. Того, что несколько верхних «до» во втором акте вместо Флагстад спела Элизабет Шварцкопф, непредупреждённый человек не услышит (да и предупреждённый вряд ли отличит); однако некоторая несвобода в верхах бывает заметна, можно указать даже прямые вокальные огрехи в начальных сценах. Но Фуртвенглер недаром хотел записать именно её. Уникальный «тёмный» тембр голоса Флагстад, её страстная вовлечённость в партию, неоспоримое величие в каждой фразе — не знаю, бывали ли Изольды сильнее. Мне, во всяком случае, слышать не доводилось.

Помянутый Аверинцевым Людвиг Зутхауз — великолепный Тристан: мощный, свободный, неостановимый и поразительно настоящий. Иные критики писали о нехватке лиризма — может, в чём-то они и правы, только Тристан-то не Ромео. Он — сверхчеловек. «Ein Herr der Welt, Tristan der Held!» («Господин мира, герой Тристан!») величает его Курвенал; Тристан у Зутхауза именно таков. Молодой Фишер-Дискау поёт Курвенала просто феноменально. Йозеф Грайндль — прекрасный король Марк. Впрочем, уровень, задаваемый дирижёром, и духовная мощь, исходящая из этой записи, таковы, что о подробностях можно особенно и не разговаривать.
Технический уровень записи, разумеется, современным привычкам не отвечает. Однако он оказывается достаточным, чтобы можно было не догадываться о совершенстве оригинала, но слышать его. Сходная мысль пришла, по-видимому, в голову и самому Фуртвенглеру — прослушав пробные оттиски, он сказал: «Должен признать, что достигнута точка, когда уже имеет смысл делать записи». И он действительно стал их делать, да только времени ему оставалось мало. Он успел сделать ещё две студийные оперные записи — «Фиделио» и «Валькирии», и обе они изумительны, но «Тристан», по-моему, остался непревзойдённым.

Если вы, не будучи опытным вагнерианцем, соберётесь слушать эту запись, позвольте дать вам два совета. Во-первых, перед каждой сценой вчитайтесь в соответственный кусок либретто — даже если хорошо знаете немецкий, а тем более, если не знаете: тут, в отличие от bel canto, текст понимать нужно. Во-вторых, твёрдо помните, что перед вами абсолютный шедевр и что он не перестаёт быть таковым, если с первого — и даже со второго! — раза вам не понравится. Не так уж много нужно внимания и терпения, чтобы перед вами открылся целый прекрасный мир — и навсегда остался с вами