Короткий рассказ

[Vasilissa]

Вот продолжение
Жан-Пьер позвонил мне на следующий же день и предложил встретиться, чтобы поужинать вместе. Через пару дней последовало приглашение в театр, затем на вернисаж выставки картин современного американского художника, затем на аукцион антикварной мебели...
Мы стали видеться довольно часто. Как правило, это были регулярные вылазки в рестораны, Жан-Пьер был настоящим гурманом. Сияя от удовольствия он посвящал меня в тонкости гастрономических тайн французской кухни; преодолев мое давнее настойчивое предубеждение, научил есть живых устриц; с большим удовольствием демонстрировал искусство пользоваться специальными щипчиками для бургундских улиток, запеченных в собственных раковинках; обучал, как следует закатывать от удовольствия глаза, дегустируя деликатес, без которого не обходится ни один праздничный ужин во французских семьях - «фуа гра», запивая его сладким сотерном...
Убедившись, что в моем лице он обрел благодарного слушателя, Жан-Пьер решил дать мне небольшой курс в области онофилии - в вине он разбирался прекрасно. Несколько дней ушло на походы в винные бары и подвальчики, где мы дегустировали бургундские и бордоские вина, вина из винодельческих регинов Кагора и долины реки Роны. Самозабвенно уткнув свой внушительный нос в бокал, Жан-Пьер нюхал с упоением вино, а затем, удерживая хваткими пальцами бокал за тонкую ножку, рассказывал, как нужно смотреть на цвет вина, чтобы определить его возраст, и как взбалтывать его в бокале, чтобы определить его свойства по стекающим «слезам». И мы нюхали, рассматривали на свет, раскачивали вино в бокалах, смотрели как оно «плачет», а затем пили, пытаясь угадать какой аромат прослеживается в нем – зрелых фруктов, клубники, специй или сопревшей листвы. Мне редко удавалось попадать в точку, и все никак не удавалось запомнить ведущие замки в Бордо, а Жан-Пьер несказанно веселился, когда я беспомощно путалась в Марго, Сант-Эмильене или допускала совсем непростительные оплошности, прописав знаменитый замок «Белая лошадь» в Бургундии.
С ним было легко и интересно. Жан-Пьер вскружил мне голову своими бесконечными рассказами, своим жизнелюбием – он умел так добродушно хохотать, и так забавлял меня, что я все больше и больше привязывалась к нему.
Вскоре началась романтическая переписка в те дни, когда мы не встречались, затем прощальные поцелуи в парадном и закончилось это все приглашением на «викенд» в курортный городок Довиль, где проходил традиционный фестиваль американского фильма. Каким-то чудом, через свои многочисленные связи ему удалось заполучить номер в гостинице «Нормандия», занятого почти полностью французскими и заокеанскими звездами.
Любовником Жан-Пьер оказался таким же, каким он был в повседневных обстоятельствах – раскованным и довольно болтливым; он горячо комментировал свои действия в постели и, не скрывая гордился тем, что он француз, а значит, лучший любовник в мире.
Мы все больше нуждались в обществе друг друга, и стали видеться практически каждый день. Жан-Пьер познакомил меня со своими друзьями и, к величайшему огорчению многих дам из клуба «Монплезир», где Жан-Пьер считался прекрасной партией, я стала его официальной подругой, « petite amie ». Оставалась еще одна сложная задача – объявить о перемене в жизни детям моего спутника. А перемены намечались серьезные, Жан-Пьер все чаще поговаривал о том, что нам следовало бы снять квартиру в Париже и жить вместе – ах, как это будет замечательно, размахивал он руками, нам больше не придется расставаться!, и с присущей ему энергией тут же начал действовать и занялся поисками подходящей квартиры. Мне казалось, что события развиваются слишком быстро, но веселое настроение Жан-Пьера и его энтузиазм в отношении нашего совместного будушего заглушали мой внутренний голос, который иногда просыпался и задавал мне вопросы на которые у меня не было ответов.
Жан-Пьер готовился к нашей встрече с его детьми, как готовится президент Франции к параду 14 июля – сосредоточенно и учитывая все детали. Он даже пытался репетировать, как в театре, слова, которые он произнесет, когда будет представлять меня. Мне было смешно и немного непонятно, дети были уже совсем взрослыми и могли понять желание отца устроить свою жизнь.
Наконец Жан-Пьер решился на решительный шаг и пригласил меня в К..., где мы должны были провести целую неделю – первый «медовый месяц», хохотнул многозначительно он. И познакомиться с Кларой и Жераром. Младшая дочь, Эстель, жила в Париже, но, как ни странно, знакомство с ней должно было состояться позже.
Дом Жан-Пьера, большой и просторный, с безукоризненным интерьером, стоял на берегу океана и был похож на корабль, готовящийся к дальнему плаванию. Жан-Поль с удовольствием демонстрировал свой дом - все его три этажа, большой, с пышными растениями зимний сад, гараж, где стоял красивый коллекционный «Бентли» и винный подвал, который он окрестил «мое небольшое состояние», так много там было дорогих, выдержанных вин. Затем он продемострировал свое «большое состояние» - картины, развешанные по всему дому, предмет его гордости и обожания. Эти картины были куплены по совету опытного дельца, занимающегося продажей предметов исскуства и должны были со временем значительно вырасти в цене и, ах, как прекрасно и замечательно!, потирал он руки, оглядывая картины, принести целое состояние Жан-Пьеру.
На обед мы отправились в рыбный ресторан на пляже, где нас уже ждала Клара. Клара встретила меня приветливой улыбкой и спросила, как мне понравился их приморский городок. Поблескивая цыганскими глазами, она щебетала, что обожает свой город и никогда бы не уехала из него, особенно в Париж. У нее была привычка откидывать прядь темных блестящих волос и с вызовом поглядывать на отца. Клара была замужем, у нее был ребенок, с мужем она то жила, то расставалась. Она регулярно обитала в доме у отца, где у нее была своя комната, но желая сохранить иллюзию независимости она еще снимала отдельную квартиру в центре К..... Ее брат тоже избрал своим основным местожительством дом отца. Жерар учился в университете в Париже, куда он наезжал пару раз в неделю, чтобы отметиться на занятиях, а остальное время вместе с Кларой занимался делами «семейного бизнеса» - издательства. Дела шли из рук вон плохо, по сути дела были только расходы, но отец регулярно платил за изредка выпускаемые книги, в том, числе и никудышние литературные опыты Жерара, редактором и техническим исполнителем которых была Клара. Книги почти совсем не продавались, но молодые люди настойчиво продолжали «дело» - так престижно было видеть себя во главе издательства. Любящий отец, несмотря на значительные финансовые потери, охотно учавствовал в этой игре: ему нужна была репутация человека, развивающего культуру – это должно было стать главным козырем на последующих выборах; Жан-Пьер лелеял мечту стать мэром города.
После этого «семейного» обеда Клара почти записала меня в лучшие подруги и могла часами говорить о своих проблемах – она никак не могла решить жить ли ей со своим мужем.
Жерар, казалось, никак не отреагировал на мое появление. Он был похож на крупную рыбу – несмотря на высокий рост и стройную фигуру двигался он как-то медленно, говорил с расстановкой, как бы раздумывая над каждой фразой. Он оживал только тогда, когда готовил необычайно замысловатые блюда, приправленные экзотическими специями.
Наш недельный «медовый месяц» с его продолжительными прогулками по бесконечным песчаным пляжам подходил к концу и последний вечер Жан-Пьер предложил провести в обществе Клары и Жерара.
Ужинать решили дома. Заказали огромное блюдо даров моря, Жерар обожал устриц; накупили всяких сыров, не преминув вспомнить де Голля, который заметил, что трудно управлять страной, в которой существует более четырехсот сортов сыра; Жан-Пьер принес из подвала бутылку «Шабли» и отменнейшее старое бордо – и ужин был готов!
Беседа текла как-то вяло, пока не зашла речь о делах издательства и мэре города, который был объявлен полным ничтожеством. Клара и Жерар горели желанием начать немедленно предвыборную компанию. Глаза у них плотоядно горели при мысли о том, что они могут стать главными лицами в городке, если отец победит на выборах.
Мне стало скучно. Они называли имена людей, которых я совсем не знала и спорили стоит ли их привлекать на свою сторону. Обо мне они почти забыли.
Я думала о своем: как мне войти в эту семью и станет ли этот дом для меня настоящими домом. Вдруг я услышала имя Эстель. Они говорили теперь о ней и обо мне - « Как ты ей это преподнесешь? Как она примет эту новость...»
Жан-Пьер неуверенно отвечал, что все утрясется, что со временем она привыкнет и смирится. А к тому же он не сам ей объявит новость, а попросит это сделать свою сестру, так, наверное, будет лучше.
Я, не понимая, смотрела на них. Жан-Пьер уже давно разведен, а Эстель двадцать шесть лет и живет она со своим другом в Париже, редко наезжает в К.... и, похоже, мало интересуется делами семьи.
На следующий день, по пути в Париж, я спросила у Жан-Пьера, когда он представит мне Эстель. Он смутился и, сосредоточенно глядя на дорогу сказал, что нужно выждать, что Эстель – это особый случай; не так давно она была больна раком, бывшая жена мало интересовалась дочерью, а он сделал все, чтобы дочь поправилась, они необычайно привязаны друг к другу, перезваниваются каждый день и один раз в неделю, неизменно каждый понедельник, ужинают вместе, исключительно вдвоем. К тому же, признался Жан-Пьер, Эстель – его любимица, это все знают. Он потупившись добавил, что скоро меня с ней познакомит, но нужно выждать. Затем нужно будет переждать вероятную отрицательную реакцию, дать ей время привыкнуть к мысли, что у отца появилась любимая женщина. «Ну, что же, как хочешь, - сказала я, но не позволяй ей тиранить себя», Жан-Пьер взглянул на меня почти с неприязнью и, нахохлившись, молчал остаток дороги.

Поиски квартиры, наконец, увенчались успехом, и начались хлопоты и суета – переезд, коробки... Все было расставлено по местам, вещи как бы сами собой расползлись по квартире. У нас теперь была наша совместная спальня, кабинет, комната для друзей, и большой салон. Началась новая жизнь, наша общая жизнь, – мы стали принимать гостей, ходить в театр и на концерты.
Родственники Жан-Пьера, у него было шесть братьев и сестра, приняли новость с радостью – наконец-то он расстался с одиночеством и стал добропорядочным гражданином; им не нравились его многочисленные, непродолжительные связи, на которые в их кругу смотрели неодобрительно. Думаю, что они немало посплетничали на мой счет, подивившись, что избраннницей Жан-Пьера стала русская. Они-то хорошо знали, что к русским он относится с предубеждением; с женой он расстался, узнав, что она изменяет ему с русским писателем, живущим в Париже и, чего он совсем не мог ей простить, писатель был совсем не хорош собой, да к тому же лет на десять старше Жан-Пьера, и это было сильным ударом по его довольно стойкому мужскому самолюбию. А обидевшиеся дамы из клуба «Мон Плезир» считали, что такой странный выбор – это просто кратковременный каприз и своеобразная месть неверной жене...
Прошел месяц с тех пор, как мы жили вместе. Жан-Пьер по-прежнему скрывал от Эстель, что он сменил адрес и живет не один. Каждый понедельник он исчезал по вечерам ужинать с ней. Меня начинала злить эта история и упорство Жан-Пьера с которым он потакал капризам избалованной девчонки. Но я решила, что вмешиваться не стану и буду необычайно «зен» в отношении Эстель.
В тот вечер мы направлялись в гости. Как только проехали тоннель, соединящий новый район Ля Дефанс и Париж, зазвонил мобильный телефон Жан-Пьера. Салон машины наполнился всхлипываниями, женский голос, задыхаясь от негодования и слез, кричал « Как ты мог?!... Все знают, кроме меня! Ты хочешь устроить свое счастье с ней и я тебе больше не нужна!...»
Жан-Пьер смущенно забормотал, «Успокойся детка, я тебе все объясню. Эрик дома, с тобой?»
«Нет его, он уехал на неделю. К тому же я не хочу его видеть! Никого не хочу видеть! И меньше всего тебя!», кричал, надрываясь голос.
Жан- Пьер, наконец догадался отключить громкоговоритель и, прижав телефон к уху, быстро заговорил «Не волнуйся, я сейчас приеду... я тебе все обьясню...»
Он запарковал машину, схватил меня за руку, вытащил из машины, стал извиняться и говорить, что гостей придется отменить, он должен срочно поехать к Эстель. Он отправил меня домой на такси, а сам помчался в пятнадцатый округ, где жила его дочь.
С отвратительным настроением я вернулась одна домой, вечер был так грубо испорчен. Не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. Я уснула на диване в гостиной, дожидаясь Жан-Пьера.
На следующее утро он был мрачен и не разговорчив. Я все ждала, что он расскажет мне, как прошел его разговор с Эстель, но он избегал моего взгляда, молча выпил чай, съел два бутерброда и, поцеловав меня, ушел в офис.
Все пошло по-прежнему – мы работали, принимали друзей, редко засиживались дома. По выходным, а иногда среди недели уезжали в К...., чтобы отдохнуть от парижского стресса и подышать морским воздухом.
Однажды Жан-Пьер позвонил мне с работы, чтобы предупредить, что срочно уезжает в К..... и предложил мне присоединиться к нему на следующий день, в четверг, и провести там «длинный викэнд», до самого понедельника. Меня очень устраивало его предложение, в тот день, в среду, у меня была встреча с важным чиновником, рискующая затянуться до позднего вечера. Но встреча закончилась намного раньше, чем предполагалось, и я решила отправиться в тот же день в К.... и сделать небольшой сюрприз Жан-Пьеру, он любил, когда мы ездили «домой» вместе. Я забросила свои вещи в машину и отправилась в путь.
Ехать пришлось дольше, чем обычно – на автотрассе было полностью остановлено движение, по запасной полосе с воем проносились полицейские машины. Ждать пришлось очень долго, но когда наконец медленно поползли впереди стоящие машины, движением это было назвать очень трудно - километр в час, не больше. Я ругала себя за свой порыв выехать вечером, но когда моя машина приблизлась к участку автотрассы, по вине которого образовалась «пробка», я тут же простила себе свое решение - на самой крайней полосе стоял... самолет! Самый настоящий, небольшой, двухместный самолет, окруженный машинами дорожной жандармерии. Такое не часто увидишь, веселилась я, вот будет, что рассказать – не каждый день самолеты совершают вынужденную посадку на автотрассе!
Остаток пути прошел в предвкушении забавного рассказа о моем дорожном приключении, задержавшем меня допоздна в дороге.
Когда я въехала на пустынные улочки курортного городка, недавно освободившегося от летнего наплыва туристов, ночь уже вступила в свои ночные права и провожала мой автомобиль, уверенно проглаживающий шинами знакомый путь, подмигиванием розоватых неоновых ламп. Перед домом стояла машина Жан-Пьера, мотоцикл Жерара и незнакомый мне «Голь» черного цвета.
Я осторожно открыла входную дверь и вошла в холл. Было темно. Только на первом этаже в коридоре горел свет. Очевидно, все смотрели телевизор в так называемой комнате для игр, которая находилась в конце длинного коридора, куда выходили все шесть спален, располагавшиеся на этом этаже.
Я поднялась по лестнице. Было необычайно тихо. Проходя мимо последней спальни, я услышала приглушенные голоса. Один голос принадлежал Жан-Пьеру, женский голос мне был незнаком.
Я подошла вплотную к дверям. Голос Жан-Пьера звучал жалобно, – «Не надо, я прошу тебя..., больше этого никогда не нужно делать... Я не могу...». Женский голос тихо возразил, «Теперь уж ничего не изменишь. И ты только мой...». Раздался звук поцелуя. Затем какие-то звуки, похожие на мычание, как будто там, в комнате, кого-то мучили. Затем заскрипела кровать, совсем тихо, почти неслышно, но мне казалось, что громом гремели и шептание, и едва слышные звуки, доносившиеся из комнаты. От неожиданности я не могла пошевелиться. Меня стало трясти, как в ознобе, затем стало жарко. Жан-Пьер изменяет мне! Он там с какой-то женщиной и у себя, вернее, у нас в доме... Открыть дверь и застать предателя на месте преступления?! Нет, нет..., это слишком отвратительно!
Я неслышно прошла обратно по коридору, спустилась по лестнице, вошла в темную гостиную и без сил опустилась на диван.
Я не знаю сколько прошло времени, я как бы растворилась в темноте и перестала существовать...
Вдруг зажегся свет. Я медленно встала и увидела стоящего у двери Жан-Пьера. Он тупо уставился на меня, открыв рот и широко раскрыв глаза. Затем, глупо улыбнувшись, сказал «Ты..., и остаток фразы проговорил, как немой – рот его открывался, а звуков никаких не исходило.
«Да,!», сказала я, «Я все знаю...».
За спиной его показалась молодая женщина и также застыла на полпути, увидев меня.
«Эстель», сказал Жан-Пьер, не отрывая от меня взгляда, «это... это ...»
Женщина резко повернулась и исчезла в полумраке.
У меня в голове набатом отдавалось «Эстель! Эстель! Эстель!» Да это же... На камине стояли ее фотографии... Стало противно, холодно, и страшно.
Едва не сбив с ног Жан-Пьера, я промчалась, как если бы за мной гналась стая оголодавших хищников, к своей машине и, чудом не зацепившись за ворота, выехала со двора. Я не помню, как доехала до дома. Это была самая длинная дорога в моей жизни.
Через неделю, без звонка, без предупреждения пришел Жан-Пьер. Он открыл дверь своим ключем и тут же, с порога, сказал, «Прости меня, я не знаю, как это все получилось... Это было в тот вечер, когда она узнала о нас с тобой... Она так безутешно плакала и говорила, что я принадлежу ей, и больше никому не могу принадлежать... Я не знаю, как это получилось... я не виноват...», и попытался улыбнуться.
Он был жалким, ничтожным, гадким. Мне хотелось его растоптать. И я только надеялась, что он не станет, по своему обыкнованию, хватать мою руку. Он, как бы догадываясь, что не стоит приближаться ко мне, поставил у двери плоский, завернутый в бумагу предмет, который он держал подмышкой.
«Я знаю, что все потеряно, и я никогда не увижу тебя. Это тебе. И прошу тебя...» он умоляюще смотрел на меня.
«Уходи», сказала я.
Прошло несколько недель. Я старалась стереть из памяти Жан-Пьера, как если бы его и не было никогда в моей жизни. Пакет так и стоял на том же месте, где его оставил Жан-Пьер. Я обходила этот предмет, стараясь не глядеть на него.
Как-то осенним вечером, когда лил дождь и не хотелось выбираться из дома, я устроилась с ногами на диване, глядя на полыхавшее в глубине небольшого камина пламя. Невольно вспомнился Жан-Пьер и я вдруг подумала, что совершенно забыла какой он, память моя услужливо стерла черты его лица. Я поднялась, подошла к пакету и осторожно, как если бы это была бомба, которая в любой момент может взорваться, стала разворачивать плотную, коричневую бумагу. Показалась деревянная рама, холст. Картина!
Я вытащила ее, подняла повыше, и сразу узнала ее – букет Бюффе.
Это был дорогой подарок.
Я поставила картину на диван и села на стул напротив. Букет ожил в отблесках огня, заметались темные стебли, закивали головками черные цветы.
Я долго смотрела на картину, пока не погас огонь в камине и не стало совсем темно...