Дом тишины (детектив)

[Ева9]

Глава 7. Дневник. Запись третья

Мой дорогой, любимый дневник, как же некрасиво и быстро я завершила предыдущую запись. Мне очень жаль, но у меня есть единственное возможное оправдание — меня могли заметить, и меня почти заметили. Если бы это случилось, я не хочу думать, что стало бы со мной, ибо жестокость Ирен Боте не знает границ. Но все же, я желаю вернуться к прошлому, как будто там меня ждет что-то, что не может меня отпустить.

Итак, мы остались с Ирен Боте вдвоем, в одном доме, под одной крышей. Наверное, это были самые безопасные для меня недели, я знала, что так или иначе это чудовище нуждается во мне - в моей компании, чтобы издеваться надо мной, отпускать свои грязные шуточки; в знании моего французского; в знании города, наконец. Я старалась вести себя с ней как можно тише, я не роптала, когда она приказывала мне раздеться и встать к стене. "Na sowas! Es ist wie ein deutsches mädchen" (Надо же! Всё как у немецкой девочки). Она не позволяла себе ничего другого, лишь играла в импровизированный расстрел (целилась в меня из именного маузера своего покойного мужа). Но настал тот день, когда ей и этого стало мало.

Была зима, было градусов восемь по Цельсию, немцев в Марселе стало больше, чем французов и евреев, но всё же, город они зачищали тихо. Я почти не слышала выстрелов, я ни разу не видела, как в кого-то стреляли на улице. Кажется, эти палачи кого-то ждали, своего мессию, возможно, кого-то более жестокого, нежели они сами. Ирен Боте стала для них этим мессией. Она организовала первую публичную казнь. Я не знала, кого именно будут убивать, но чувствовала возбуждение "своего чудовища". Ведь всё это планировалось заранее, это не было чем-то спонтанным.

Как я уже говорила, обычно евреев просто увозили, их грузили целыми семьями, и они исчезали навсегда. Я не знаю, попадали ли они в концентрационные лагеря или смогли как-то откупиться и выторговать себе свободу. Всё больше я стала встречать и таких, как я, евреев, не похожих на евреев. Мы узнавали друг друга на улицах, в продуктовых лавках, на рынках, и это было очень странно - в основном, каждый такой, не похожий на себя еврей, уже потерял семью, детей, мужа или жену, и я прекрасно понимала их затравленный взгляд и этот маскарад. Когда есть даже самая минимальная возможность выжить, ты цепляешься за нее, словно за спасательный круг.

В день казни я тоже их видела. Мой дорогой дневник, я видела их глаза в толпе, они перемещались, тогда как я была вынуждена стоять на одном месте. Ирен Боте стояла от меня поодаль, она словно стеснялась меня, хотя я знала, что это не так. У нее часто спрашивали другие немецкие солдаты, кто же я, и зачем она привезла это прекрасное дитя Третьего Рейха в Марсель. Каждый раз Ирен Боте отвечала по-разному, видимо, это тоже доставляло ей немалое удовольствие.

Когда же всё было кончено, и тело еврейского мужчины качалось в петле уже бездыханным, среди остальных, живых евреев, начались роптания. Это была сила людей, сил в которых совсем не осталось. Многие из них недоедали, они вынуждены были покинуть свои дома, поскольку в них жили немецкие солдаты. Это было ужасно, но Ирен Боте улыбалась.

Сразу после казни, Ирен Боте, а вместе с ней и я (разумеется), отправились в кино. До этой ужасной войны в городе работало три кинотеатра, я часто с родителями и сестрой посещала киносеансы, теперь же, потеряв всех, мне пришлось играть в скупую радость вместе с Ирен Боте. В то время остался один единственный целый кинотеатр, там шла какая-то белиберда, но солдатам нового режима всё это очень нравилось.

Дорогой дневник, я прекрасно помню, как сидела рядом с Ирен Боте, её рука была совсем рядом со мной, я слышала, как спокойно она дышит, я слышала ее негромкий голос. "Hat es dir gefallen?" (Ты насладилась?). Это могло относится как к фильму, совершенно ужасному, так и к казни, что была еще более ужасной. Но я не могла смолчать, моё молчание могло вывести Ирен Боте из себя и привести к печальным последствиям, поэтому я кивнула. Да, дорогой мой дневник, почему-то тогда я думала, что знаю повадки этого животного, что смогу своим поведением продлить себе жизнь. Конечно, это было не так.

Казнь ненадолго отпустила желание Ирен Боте причинять боль. По наивности, я даже предполагала, что такого больше не повторится, но не прошло и недели, как в моем доме появились новые игрушки. Да, стоило появиться чего-то новому, как Ирен Боте охладевала ко мне, но все её игрушки рано или поздно ломались или их выкидывали со скуки, и тогда кукловод вновь возвращался ко мне.

На этот раз, мой дорогой дневник, это были дети. Две прекрасные еврейские девочки, по виду им едва ли исполнилось одиннадцать лет, они были очень непослушными и вечно старались убежать. С их появлением, с прохладой по отношению ко мне от Ирен Боте, я смогла немного дышать и наконец-то подумать, что мне делать дальше. Пока это чудовище играло в кошки-мышки, пока она смотрела на них и получала различное удовольствие, я осталась ненужной игрушкой, живущей в запертой комнате моей сестры. Но мне повезло и меня не выкинули.

Дети исчезли через неделю, может быть, раньше, тогда меня снова достали, раздели, одели в новое платье, посадили за стол и со мной заговорили. "Weißt du wo sie sind?" (Ты знаешь, где они?). Помню, как я отрицательно покачала головой, я смотрела, как Ирен Боте ест свежайшую рыбу, ест горох, пьёт сухой херес, и едва сдерживалась от того, чтобы не убежать куда угодно и в ту же секунду. "Sie ruhen sich im hinterhof aus. Geh und sieh" (Они отдыхают на заднем дворе. Сходи, посмотри).

Дорогой дневник, я ожидала чего угодно, но только не могилы на заднем дворе моего дома. Всё, что угодно, но только не это.