Дом тишины (детектив)

[Ева9]

Здравствуйте, уважаемые участники.
Меня зовут Ева, и я немного балуюсь прозой.
Хочу выставить вам на критику/поправку одну интересную вещицу. Действие детектива происходит на юге Франции, возможно, кто-то найдет в себе желание или силы исправить некоторые погрешности или неточности.
В любом случае, буду благодарна.

______________________________________

Маленький пригород на юге Франции охвачен ужасом: последний раз такие чудовищные преступления здесь совершались во времена немецкой оккупации. Зое, напуганная зверствами, отчего-то уверена, всё дело в доме её бабушки, которая выжила в лагере смерти и оставила ей опасное наследство.

[Ева9]

Глава 1. Дневник. Первая запись

Здравствуй, дорогой дневник. Я решила, что начну тебя сейчас, так как без наивности полагаю, что другой, более подходящей возможности у меня не будет. Тебя мне подарил мой двоюродный брат, он хотел, чтобы ты стал утешением и безмолвным хранителем моих мыслей и грез. Но если когда-нибудь этот дневник кто-то найдет и прочитает, то я хочу, чтобы этот человек знал обо мне всё.

Меня зовут Жешка Файнзильбер, мне шестнадцать лет, и всю свою жизнь я прожила на юге Франции, на чудесном берегу Лионского залива в Марселе. Это самый лучший город на свете, я всегда так думала, надеюсь, моя память о нем не изменится, и когда-нибудь я обязательно туда вернусь. Только в Марселе можно почувствовать, что такое жизнь, потому что на его улицах сплошные ароматы моря, там всё совсем по-другому.

Я часто вспоминаю Марсель и свой дом. Дорогой дневник, у нас очень красивый дом! Если бы ты знал, как он прекрасен в лучах закатного солнца, особенно, когда тонет в зелени листвы. Его построил мой отец со своими братьями, и для нашей семьи никогда не было ничего прекраснее.

Говорят, дома безлики. Говорят, что они не меняются от того, какие люди их населяют - плохие или хорошие. Наверное, так говорят те люди, которые никогда не видели войну, кому никогда не приходилось видеть смерть домов. Дома умирают, когда умирают их владельцы.

Первым умер дом в начале нашей улицы, это было самое начало сорок второго года, тогда многие евреи, как и мы, еще наивно полагали, будто фашистская пропаганда нас не затронет. Мы были слишком беспечны, даже когда город заполонили беженцы, эти беглые евреи, говорившие, как тогда казалось, на всех языках мира. Некоторые из них пытались сесть на корабль до Турции, у некоторых из них это даже получалось. Это была дикая картина всеобщей паники, я не знаю, как это вообще можно описать.

Мой отец, бывало, говорил, что "эти евреи ведут себя не как евреи". Он не видел проблемы и опасности, в которой мы находились, он был очень спокоен. Как я уже писала, мой милый дневник, первое убийство случилось в доме в начале улицы. Я знала, чей это дом, потому что нас с сестрой часто отводили туда, когда мама или папа уезжали по делам. Они держали единственную аптеку в округе, это были хорошие люди, я не понимаю, за что их убили. Но после их смерти наша улица продолжала жить. Никто не верил, что "это" снова произойдет. Мы были хорошими евреями, будто кого-то это заботило.

Моя сестра умерла от скарлатины буквально через месяц после смерти наших соседей-аптекарей. Наверное, есть в этом какая-то связь, потому что она бы не умерла, получи вовремя лекарство, а лекарств почему-то не было нигде. Мы остались в анклаве, мой отец перестал ездить на работу к себе в пекарню, а моя мать перестала шить в своем ателье. А я осталась одна.

Моей единственной отрадой было посещение классов, там можно было отвлечься от всего и заняться учебой. Но с каждым днем классы всё больше пустели - сначала нас оставалось десять, потом девять, потом пять, а потом мама забрала меня, и я больше ни разу там не появлялась.

Я помню всё запахами, вкусами - это был вкус наполеона и нежнейших эклеров, это были запахи хлопка, шелковых ниток и меди, и это было безумием, нашей еврейской агонией. Нам было очень плохо, нас вели по улицам и увозили куда-то целыми семьями, в то время как в пекарнях пекли хлеб и ели пирожные. Как мы, остальные, так спокойно жили, пока других грузили и отвозили в неизвестность? Я не знаю.

Нас не трогали, у нас не проверяли документы, меня вообще ни разу не остановили. Никогда. Мама говорит, что это из-за моей внешности, я не похожа на еврейку, но меня выдает мое поведение и манера речи. Я не похожа на еврейку, но еврейка до мозга костей. И я горжусь этим!

Мой милый дневник, то, о чем я пишу сейчас, всё это было с нами как будто в другой жизни. Хотя всего полгода прошло от меня той до меня этой. И эти полгода - самое худшее, что я пережила. Не знаю, будет ли еще что-то хуже, но тебе суждено хранить это, когда как я желаю всё это забыть. Я начала забывать иврит, я почти забыла многие вкусы, например, вкус свежих фруктов, вкус супов и морской рыбы, правда, я не помню всего этого, зато помню, как увозили мою маму.

Помню, как пришли к нам домой, это были красивые высокие солдаты, у них была очень красивая форма и чистые сапоги. Они говорили на французском, и их интересовал мой отец. Они были очень любезны с нами. Никто не кричал и не угрожал нам. После их ухода моя мама долго плакала, а отец заперся в своем кабинете. Дорогой дневник, я даже не представляла себе весь ужас того, что надвигалось на нашу семью. Я не знала, что прячется за личиной тех солдат.

Сейчас я завидую своей сестре, она умерла раньше, чем увидела этот черный грузовик. Моя семья попала в самое жерло облавы «Вель д’Ив», я помню, как их забрали прямо из нашего дома, без криков, без угроз, без выстрелов, с тех пор, я не знаю, что с ними, но очень надеюсь, что они живы и здоровы. Меня одну оставили в доме, я не знаю, почему, для меня это загадка. Солдаты не могли знать об Ирен Боте, о том, что она и её семья вскоре выберут наш дом в качестве места для временного отдыха, прежде чем отправиться в концлагерь на "работу". Тогда этого никто не знал, но об этом я расскажу тебе позже, мой дорогой дневник. Если я лягу спать слишком поздно, они поймут, что со мной что-то не так, и меня убьют.

[Ева9]

Глава 2. Файнзильбер

— Дорогая, наш телефон сейчас лопнет.

— Так возьми трубку, дорогой.

— Не хочу, там опять твои подружки. Я больше не могу ничего слышать об их свадьбе.

— Не злись.

— Я не злюсь, но больше никаких свадеб.

— Обещаю.

— Обещаешь? Точно?

— Даю слово.

— Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Зое улыбается и целует мужа, в их парижской квартире полным ходом идет ремонт, и они вынуждены ютиться в одной комнате втроем - Зое, Жак - это муж Зое, и их собака.

— Я буду поздно, — Жак успевает побриться и теперь с трудом застегивает пуговицы на рубашке.

— Ты меня не удивил.

— Ты же знаешь, у меня много работы.

— Конечно. Когда-нибудь я подарю тебе словарь, — Зое улыбается и поправляет мужу галстук.

— Зачем?

— Ты должен знать значение слова "выходной".

— Сразу как мы забудем слово "кредит". Но смешно. До вечера.

Зое подходит к окну и смотрит, как ее муж садится в их старенького "жука". В Париже сегодня дождь, впрочем, как и вчера. Зое задумчиво пьет кофе, вспоминая, что у нее йога и встреча с нотариусом.

— Поздравляю, — Зое ставит телефон на громкую связь, пока сама воюет с копной непослушных темных волос. В ее зубах резинка, она везде опаздывает, а на улице, кажется, небеса разверзлись.

— С чем? — отвечают ей недовольным голосом.

— Со свадьбой. Поздравляю. Она хорошая пассия. Думаю, у вас все получится.

— Зое, хватит.

— Тогда хватит звонить ко мне домой и общаться с моим мужем! Всё кончено, поняла?

Зое бросает трубку, бросает попытки разобраться с волосами и вздыхает, глядя на себя в зеркало.

<...>

— Простите, я опоздала. Там такой дождь, а я без машины. Простите еще раз.

— Зое Файнзильбер?

Нотариус такой древний, что кажется, вот-вот, и он развалится, распадется на атомы.

— Да, это я.

— Вы получили мое письмо?

— Да, конечно.

Зое никак не может отдышаться, она снимает куртку и вешает ее рядом с собой. Ей очень хочется снять и мокрые ботинки, но это будет уже кощунством. Она с интересом оглядывается - это старый район Парижа, здесь что ни дом, то история.

— Очень хорошо. Зое Файнзильбер, что вы решили делать с вашим наследством?

— Ничего.

— Ничего?

— Я не знаю, что с ним делать.

Нотариус смотрит на неё с таким недоумением, будто бы вместо Зое перед ним сидит королева Виктория с дохлой рыбой на голове. Зое же подпирает кулаком подбородок. Она промокла до нитки.

— Не знаете, что делать с домом? Знаете, это, как минимум, странно.

— Это не дом, а геморрой.

— Я бы попросил вас не выражаться.

— Хорошо, не гемморой, — Зое трясет мокрой головой, капли падают прямо на стол, — но это же черт-те где!

— Марсель - это не черт-те где, как вы говорите.

— У меня кредит, и мы с мужем делаем ремонт. Понимаете?

Нотариус складывает руки на груди.

— Ну, хорошо, вы не понимаете. Но у моего мужа работа, мы не можем так просто все бросить и уехать. Даже в Марсель.

— Это дом вашей бабушки.

— Спасибо, я знаю.

— И она вас очень любила, раз наследовала вам свое родовое гнездо. Это очень важно, мадам Файнзильбер.

— Зое, просто Зое. Пожалуйста.

— Как вам удобно.

— Послушайте, моя бабушка та еще штучка - придумала эту дурацкую игру. Прежде чем получить наследство, я должна прожить в этом доме год.

— И содержать его в должном виде.

— Вот именно! Это же бред.

— Ваша бабушка была чудесным человеком.

— Она спятила и умерла в психушке!

— Она через многое прошла, мадам Файнзильбер.

— Она бросила свою дочь! Бросила меня. Пока мы голодали, она жила в роскоши. Если это любовь, то мне больше нечего вам сказать. Простите, мне нужно идти.

Зое с грохотом отодвинула стул и встала.

— А как же завещание, мадам Файнзильбер?

— Оставьте его себе. Можете сжечь. Мне все равно.

Зое очнулась только в метро. Подземный поезд вёз её на другой конец Парижа, в её крошечную квартиру, к собаке, к отсутствию мужа и своему верному одиночеству. Зое тридцать шесть, у нее нет детей, нет ничего, о чем можно вспомнить, не пожалев.

Выйдя из метро, она привычно заглянула в "ED", набрала готовой еды и собачьего корма, и под дождем побежала домой. Стоило ей открыть дверь, как на небе вспыхнула молния и грянул раскат грома.

— Святые угодники.

Зое вылезает из ботинок, мокрыми носками шлепает к кухне. Разговор с нотариусом вывел ее из себя, но это ничего не меняет, она не готова. Не успела она закрыть холодильник, как раздается телефонный звонок, Зое чертыхается и спешит взять трубку.

— Опять ты? Я вроде бы ясно дала понять, чтобы ты больше не появлялась в моей жизни. Всё кончено. Это была ошибка. Ошибка, понимаешь?

— Мадам Файнзильбер?

— Черт. Это вы, нотариус. Извините.

— Возможно, я не вовремя?

— Нет, все нормально, извините, что вы хотели?

Зое переступает с ноги на ногу, она не успела снять носки, и стоять так ей холодно.

— Вы убежали, и я не успел вам сказать.

— Что? Что вы не успели сказать?

— Это касается дома в Марселе. Со мной связался человек, и этот человек хотел узнать, какова судьба дома покойной мадам Файнзильбер.

— Что это за человек?

— К сожалению, он не назвал своего имени.

— Как странно, — Зое удается стянуть один носок, потом второй, она метко закидывает их в корзину для грязного белья.

— Вот именно. Мне тоже показалось это странным.

— И что хотел этот человек?

— Он хотел купить дом.

За окном послышался треск и грохот. Кажется, сегодня Париж смоет с лица земли.

— Ну, тогда в этом нет ничего странного. Кому-то понравилась эта развалюха.

— Дом вполне крепкий.

— Ему лет семьдесят.

— Вообще-то, ему сто пять лет. И, как я уже упоминал, он вполне крепкий.

— Послушайте, — Зое начинает терять терпение, — если этот человек без имени так хочет купить дом, то я согласна.

— Боюсь, это невозможно, — сухо возразил нотариус.

— Опять бабушка?

— Боюсь, что так, мадам Файнзильбер.

Зое вздыхает. В такие моменты она мечтает жить без телефонов вообще. Но, наверное, нотариус достанет ее и так, например, пошлет почтового голубя.

— Мадам Файнзильбер, вы еще здесь?

— Да. Я еще здесь.

— Мадам Файнзильбер, будем откровенны, появление этого человека меня несколько обеспокоило. Я постарался навести справки, но все, что я узнал - это то, что такого телефона уже не существует.

— Зачем кому-то так заморачиваться?

— Вот это я и пытаюсь вам донести. Для покупателя этот человек ведет себя слишком странно.

— Ну, хорошо, — Зоя сдается, — когда он звонил?

— Два дня назад.

— Давайте так, если он снова объявится, вы мне позвоните.

— Конечно, мадам Файнзильбер.

Они попрощались, и Зое положила трубку. Есть ей больше не хотелось, она чувствовала себя странно разбитой, поэтому, минуя душ, устроилась с ногами на диване.

— А этот нотариус ничего, умеет навести панику, да, Спайки?

Спаниель не ответил, лишь наклонил рыжую голову на бок и устроился рядом с Зое.

[Ева9]

Глава 3. Собиратель тел

Жандармы оцепили две полосы трассы, парализовав, тем самым, движение к деревни Л'Эстак. Желтая лента от порывов ветра буквально срывалась, колыхалась в ночном воздухе, точно флаг революции на полотне Эжена Делакруа. Сами жандармы спасались от непогоды в давно списанном "Пежо".

— Пока они приедут, все улики смоет к чертям, — один из полицейских курит прямо в машине. Из-за того, что нельзя открыть окна, в салоне стоит плотная завеса дыма.

— Ты думаешь, там оставили улики? — второй жандарм женщина, и этим всё сказано.

Они напарники, кажется, всю жизнь.

— Понятия не имею. Это не наша проблема.

— А чья?

— Мне плевать, но точно не наша.

Плотная ночь почти полностью скрывает место происшествия, отсюда не видно ни залив, ни крошечную рыбацкую деревушку. Даже обнаженные тела в канаве.

— Как думаешь, кто это сделал?

— В смысле? Кто убил их?

— Ну да. Расстрелял, — напарница.

— Перестань.

— Но их расстреляли.

— Ты преувеличиваешь. Пустили пару пуль. Кстати, как прошел день рождения дочери?

— Спасибо, хорошо.

— Да ладно тебе, отвлекись. Хочешь анекдот про еврея? Приходит как-то Мойша...

— Не хочу. Спасибо.

Разговор изжил себя, теперь они сидят молча. Хорошо, трасса не популярная, за все время ожидания экспертов, мимо промчалось машин пять, не больше. Наконец на трассе появляются мощные прожекторы фар, рядом с машиной жандармов паркуется еще пара машин экспертной службы.

— Слава богу, — напарница облегченно выдыхает и вылезает в дождь.

— Что у вас тут? — один из экспертов одет явно не по погоде, скорее всего, его вытащили прямо из постели.

— Двойное убийство, мсье. Убиты двое мужчин. Скорее всего, смерть наступила от ранений в голову, но мы с напарником не уверены, слишком темно и сыро.

— И сыро, говорите.

Эксперта теснят другие, они фотографируют тела, затем оборачивают их в мешки и погружают в специальную машину.

— Спасибо, господа, вы свободны.

— Это всё? Так быстро? — напарница курящего жандарма тоже достает сигарету.

— Это всё, — голос эксперта ей не знаком, — и советую не курить на месте преступления. Дабы не оставлять ненужные всем нам улики.

Напарники тушат о мокрый асфальт сигареты, потом переглядываются и убирают их в карман.

— Всего вам хорошего. И еще раз спасибо.

Эксперт ждет, пока машина местных жандармов скроется из виду, и шустро идет к труповозке.

— Ну, что у нас тут?

— Кажется, тоже самое, что и в Лионе, — медицинский эксперт открывает один из мешков.

— И в Каркасоне, — они смотрят на труп, потом открывают второй мешок.

— И в Монпелье.

— Да, и в Монпелье. Одно и тоже.

— Они все евреи.

— Это значит, у нас проблемы?

Дождь долбит по крыше труповозки, с каждой минуты становясь все сильнее. Эксперт в светло-коричневом тренче (это он общался с местными жандармами) кривит рот. Перед его глазами обнаженные тела с неаккуратными пулевыми ранениями.

— У нас нет выбора. Придется звонить. Это уже не наша юрисдикция.

— Думаешь, эти тоже?

— Думаю, да. И не просто евреи, а граждане Израиля.

— Тогда у нас проблемы.

— Боишься, что они пришлют Моссад?

Эксперты смеются, но недолго.

— Грузимся и поехали. Встретимся в Бюро.

— Давай. И купи кофе. Только не тот, что ты брал в прошлый раз. Тот совсем отстой даже для отстоя. Ночь обещает быть долгой.

Эксперт в тренче бежит обратно, к своей машине, от дождя он сам становится мокрым и ко всему равнодушным, как труп. Очередное двойное убийство. В Лионе - два трупа, в Каркасоне - три, в Монпелье - два детских, и вот сейчас эти. Эксперт бьет кулаком в руль.

— Долбаный Л'Эстак.

[Ева9]

Глава 4. Дневник. Запись вторая

Дорогой дневник, эта ночь, и день последующий за ней, по праву можно назвать ужасными. Я очень устала от всего этого, но я держусь, только потому что верю, что рано или поздно смогу вернуться в Марсель. И еще, потому что мне надо записать всё то, что я увидела и услышала за эти годы.

В прошлый раз я упомянула об Ирен Боте, но не рассказала, что это за женщина и как она появилась в моей жизни. Шел декабрь, это был очень холодный месяц, я же осталась в доме одна. Я жила в этой тишине, в этом холоде наедине со своими мыслями и переживаниями. В Марселе у меня больше не осталось родственников, их всех погрузили в машины и увезли. Евреи же, которым "повезло" остаться в Марселе, больше походили на запуганных, голодных крыс. Нам нечего было есть, мы ютились по норам в собственных же домах. Так работала машина правительства Виши. Нас уничтожали как класс, как людей.

Честно говоря, мой дорогой дневник, если бы не появление Ирен Боте, вряд ли бы я пережила ту зиму. У меня не хватало навыков и средств подготовить к холодам такой большой дом, я бы просто умерла от холода. Сейчас мне грустно и смешно это писать, потому что Ирен Боте стала моим спасением и моей погибелью.

Когда она появилась на пороге моего дома, я спала наверху, в кровати моей сестры. Кровать была вся в рюшах и воланах, и спать в ней мне было чуть теплее. Я проснулась тогда от шагов, я услышала, как кто-то ходит по моему дому и, при этом, абсолютно не стесняется. Дорогой дневник, представляешь, тогда у меня даже не было сил встать, я была очень слаба, меня била мелкая дрожь, я очень боялась умереть, умереть в той же постели, где умерла моя сестра.

Я слышала, как шаги поднимаются по лестнице, как кто-то неторопливо идет по второму этажу и раз за разом открывает запертые мной же комнаты. Дом, который почти умер вместе со мной, так же, как и я, начал просыпаться. Мы встрепенулись с ним вместе. Мой дорогой дневник, ты даже не можешь себе представить, как же мне было страшно! Я вся сжалась, я ждала того момента, когда откроется и моя дверь.

И вот, она открылась. На пороге стояла высокая, грузная женщина, на ней было подобие какой-то простой прически, какие-то скудные локоны, так заплетали себя женщины Баварии и Лотарингии, на ней была серая форма, сшитая по ее фигуре, но самое страшное, что на ней было - это ее глаза и ее улыбка. Я смотрела на нее в ужасе. Она же тоже была удивлена, когда увидела меня, тем более, в таком антураже. Помню, как она сказала по-немецки: "Was für ein schönes deutsches mädchen!" (Какая прекрасная немецкая девочка!). Я хорошо знала немецкий, у нас в классах была очень хорошая учительница-немка. И, дорогой дневник, мне очень повезло, что я не прогуливала её уроки.

Ирен Боте была в восторге, я помню её первую реакцию на меня, думаю, это очень повлияло на её дальнейшее отношение ко мне. Потому что Ирен Боте - чудовище, палач, убийца и психопат в одном лице. Но тогда она улыбалась, она смотрела на меня, обездвиженную, лежавшую, точно кукла, в этих атласах и рюшах, лежавшую неподвижно в детской комнате, полной игрушек моей мертвой сестры.

"Jüdin?" (Еврейка?). Это был следующий вопрос от Ирен Боте, я же замешкалась с ответом, и она всё поняла. "Natürlich" (Конечно же). Я не могла понять, злится ли она или играет со мной, я и сейчас не могу этого понять. Тогда она спросила, знаю ли я немецкий, и я кивнула. Это привело ее в очередной приступ восторга, я же, дорогой дневник, была в полном замешательстве. Я не понимала, кто эта женщина, что ей от меня нужно, и зачем она со мной разговаривает.

Ирен Боте спрашивала меня о моих родителях, не было ли у меня в роду чистокровных немцев, не изменяла ли моя мать моему отцу, отчего родилась я, но на все её вопросы я отвечала отрицательно. Я была чистокровной еврейкой, и не собиралась становиться кем-то другим. Мы не гнулись, поэтому нас и убивали. Однажды, гораздо позже, когда Ирен Боте соберет в моем доме всю парижскую нацистскую знать, читай, палачей, когда они будут пьяны с сухого хереса, который я же им и буду подносить, она громко скажет, показывая на меня пальцем, что я тот самый случай, когда немецкое насилие со стороны мужчины оправдано. Она снова то ли спасла мне жизнь, то ли попыталась уничтожить то единственное, что у меня осталось - мое достоинство.

Вместе с Ирен Боте в мой дом прибыл её муж и двое её детей. Очень скоро, её дети погибнут, произойдет несчастный случай - прогулочная лодка перевернется в Лионском заливе, и они утонут. Но смерть собственных детей не затронет ни одну струну в душе Ирен Боте, даже мне было их жаль, они не сделали мне ничего плохого, это были обычные мальчики, обычные дети. Но, видимо, дети всегда искупают грехи своих родителей.

Муж Ирен Боте был странным, инфантильным человеком. Всё, что я о нем знала - у него были утренние мигрени, и он занимал какой-то пост в новом правительстве сумасшедшего фанатика Гитлера. Несколько раз его пытались убить враги нового режима, но каждый раз, получая по новому ранению, он оставался жить. Вот и сейчас, получив очередное ранение, они с женой приняли решение поправить здоровье здесь, на юге Франции, после чего, как планировалось, Ирен Боте отправится на службу в Равенсбрюк, а ее муж с детьми вернутся в Берлин.

Дорогой дневник, тогда я еще ничего не знала о концентрационных лагерях, мне неоткуда было это знать, я должна была прислуживать Ирен Боте и не задавать лишних вопросов. Муж Ирен Боте умер вслед за детьми от осложнений после ранения, я же верила в то, что его убил мой дом. Помню, как Ирен Боте еще ни раз скажет: "Dieses verdammte Frankreich hat alles von mir genommen!" (Эта чертова Франция отняла у меня всё!). И она была права, мы остались с ней вдвоем.

[Ева9]

Глава 5. Старый друг

— Ты опоздал, — Зое приподнимается на локтях, она уснула прямо на диване, в обнимку со своим верным псом.

— Дорогая, ты не поверишь.

Жак открывает банку с колой и делает пару жадных глотков. На часах одиннадцать вечера.

— Поверю, если у тебя в кармане припрятана еще одна банка колы.

— Как твой день?

Зое ловко ловит банку на лету. Ей снилось что-то тягучее, липкое, дождливое, и это что-то надо было срочно запить.

— Ну, я опоздала на йогу, зато сходила к нотариусу.

— К нотариусу? — Жак стянул с себя рубашку и, скомкав её, направился в ванную комнату.

— О, да. К нему. Помнишь мою бабулю?

— Это та, которая называла меня фашистом только потому что мои предки были саксонцами? — кричит Жак из душа.

— Не льсти себе, дорогой. У нее все вокруг были фашистами. Даже библиотекарша, которая ежегодно оформляла ей бесплатную подписку.

Жак выходит из душа, обтирается махровым полотенцем и надевает на себя пижаму. Зое смотрит на него и ничего не чувствует.

— Почему ты до сих пор злишься на нее? Она ведь умерла.

— Жак, я не злюсь на нее.

— Злишься.

— Дело не в моей злости. Она оставила мне наследство, — наконец вздыхает Зое.

— Ничего себе. Ты не говорила. И что это? Сокровище нации?

— Дом.

— Дом? Ну, тогда всё не так неплохо. Вроде бы.

— В Марселе.

Жак присвистнул.

— Теперь мы богаты?

— Это вряд ли. Дом - полная развалюха.

— Ты там была?

— Несколько раз. В детстве.

— И всё?

— Мы с мамой были не самыми желанными гостями в ее доме, поверь.

— И что ты теперь хочешь делать? — Жак ложится к ней на диван и поворачивается на бок. Так, чтобы видеть Зое.

— Не знаю.

— Ну, ты можешь сжечь его. Можешь завещать его кошкам, как та придурочная из Штатов. Или можешь поехать туда и понять, что ты хочешь с ним делать.

— Ты серьезно?

— Почему нет?

— Я не знаю, Жак. Марсель - это далеко, я не уверена, что это хорошая идея.

— Перестань, это всего лишь дом, а не твоя бабуля.

— Знаешь, сейчас двадцать первый век, если ты хочешь со мной развестись, достаточно сказать мне об этом, а не засылать меня в глушь.

— Черт, правда?

Они смеются, потом начинают целоваться.

<...>

Утро началось с дождя, за ночь выпала месячная норма осадков, Париж плыл, вместе с ним плыла и Зое. Муж подбросил её до химчистки, ей нужно было забрать вещи перед поездкой.

— Вот, мадам.

— Спасибо, Френки, — Зое улыбнулась темнокожей женщине, она работает тут столько, сколько себя помнит Зое.

— Вы сама не своя, мадам. Что-то случилось?

Их разговор тонет в ливне, Зое уверяет, что с ней все в порядке, она берет свои пакеты и выходит под проливной дождь. Если и дальше так будет продолжаться, ей будет проще купить надувную лодку, а не брать машину у мужа.

Париж окутан дождем, он сам мимикрирует в дождь, становится серым, безлюдным, Зое чувствует себя такой же каплей города, она не понимает, как вообще согласилась покинуть Париж даже на несколько дней. Она спешит, почти бежит по улице, но почему-то замирает перед книжным магазином. В этот час в нем почти никого нет - парочка туристов да пожилой мсье в смешной, старомодной шляпе.

Зое заходит внутрь и идет между полками, раньше она бывала здесь чаще, особенно, когда работала над дипломом или ходила в больницу к бабушке. Та всегда любила книги, особенно, что-то из истории и французскую классику.

— Мадам Файнзильбер? Как же я рад вас видеть.

— Здравствуйте, — Зое оборачивается и улыбается продавцу.

— Надо же, как давно вас не было.

— Да, у меня были дела.

— Понимаю. Как чувствует себя ваша бабушка? Надеюсь, с ней все хорошо.

Как же Зое бесят это старое поколение французов с их искренним желанием и призывом к сочувствию. Почему им никогда не бывает все равно?

— Она умерла.

— О, бедная мадам Файнзильбер. Мне очень жаль. Примите мои соболезнования.

— Спасибо.

— Вы решили приобрести что-то для себя?

Престарелый продавец был галантен с ней, он напоминал Зое героя из немого кино двадцатых годов, и был немного заезжен, как старая грампластинка.

— Да. Пожалуй, да.

— Тогда я весь во внимании.

— У вас есть книга про... ну, например, Марсель?

Зое смешно морщится, когда произносит это слово. Оно ей доставляет почти физическое неудобство.

— О, про Марсель? Я не ослышался? Решили вернуться в дом вашей бабушки?

— Откуда вы знаете? — Зое с недоверием смотрит на продавца.

— Мадам Файнзильбер, мы же евреи. Мы должны знать такие вещи. Пожалуй, у меня есть кое-что для вас. Пожалуйста, подождите, я сейчас принесу.

[Ева9]

Глава 6. Путь искупления

Рядом с инспектором небрежно брошен коричневый тренч коллеги, сам он сидит у себя за столом и задумчиво курит. Была бы его воля, он бы давно послал к чертям это дело. На часах без пяти пять, обычно в это время он уже с женой и детьми. Теперь же они ужинают без него.

— Это полиция Лиона? Инспектор?

— Да, это я.

— Вы просили позвонить, когда она снова появится.

— Появилась?

— Да, ушла только что.

— Вы проверили её документы?

— Я работник морга, а не жандармерии.

— Ясно, я выезжаю.

— Я заварю вам кофе.

— Не торопитесь.

Инспектор быстро, от руки черкает записку, примагничивает её к доске и выходит из кабинета.

<...>

— Инспектор, рад вас видеть. Как доехали? Отличная погода, не правда ли?

Они в Марселе.

— Благодарю. Что ее интересовало?

— Одну минуту, я обещал вам кофе. Тем более, трехчасовое рандеву из Лиона вас явно не сделало лучше.

Они подходят к зданию морга и заходят внутрь.

— Ваш кофе. Осторожно, он горячий.

Инспектор жадными глотками пьёт огненную жидкость. Пожалуй, это лучшее, что случалось с ним за сегодняшний день.

— Инспектор, это правда, что у вас на рабочем месте находится репродукция картины "Ладья Данте?"

— Почему это вас так удивляет?

— Вам так нравится Вергилий?

— Скорее, души грешников.

Медицинский эксперт негромко смеется и поправляет очки. У него грузное тело и небольшие ноги. Они заходят в секционную.

— Вы интересный человек, это редкое качество для работника вашей профессии.

— Что она хотела?

Смена темы эксперта не смутила.

— Увидеть трупы, как я полагаю.

— Просто увидеть?

— У меня сложилось такое впечатление, что она в этом понимает.

— Её интересовали все трупы?

— Нет, только те, что ваши коллеги нашли вчера.

— Что у вас по ним?

Пока инспектор допивает кофе, эксперт снимает простыню с тела.

— Проникающие огнестрельные ранения. Ничего нового. Но в этот раз, я думаю, что здесь важнее не как их убили, а чем.

— И чем?

— Пока не могу сказать, я не профессионал в баллистике, но меня смущает калибр.

— Предположить сможете?

Инспектор смотрит на убитых. Его не мутит, но хочется уйти.

— Винтовка. Но я видел заключения по предыдущим трупам, там фигурировал пистолет.

Инспектор промолчал.

— У полиции уже есть версии на этот счет?

Они наконец вышли с секционной и теперь шли по гулкому коридору. Кроме них, из живых, в морге больше никого не было. Инспектор подошел к урне, смял картонный стаканчик из-под кофе и запустил его прямо в шаттл.

— Как вы считаете, кто эта женщина?

— Инспектор, я не детектив. Моё дело работать с трупами, а не пытать расспросами незнакомых женщин. И поверьте, она выглядит не слишком доброжелательно.

— Но вы лучше многих подмечаете детали. Откуда у нее допуск к телам?

— Я так понимаю, вам это лучше знать. Но за лестные слова спасибо. Я бы предположил, что это Израиль, и, как я погляжу, вы не удивлены. Конечно, было бы логично предположить, что их заинтересуют эти убийства.

— Я устал удивляться.

— Вам нужно отдохнуть, инспектор. Езжайте в гостиницу, выпейте чего-нибудь покрепче и ложитесь спать. Эти, — эксперт кивнул куда-то за спину, — никуда уже не убегут.

— Сразу, как раскрою это дело, зависну в Марселе на неделю, обещаю.

— Сразу вы его не раскроете. А угробить себя можете. Вашего коллегу это тоже касается. Сколько еще вы намерены так кататься?

Они вышли на улицу и теперь держали путь к машине инспектора.

— Кто разбил здесь розарий?

— Моя жена. Красиво?

— Неожиданно.

— Да. Она хотела быть ближе ко мне после своей измены. Почему-то всегда всё самое лучшее случается с нами после того, как произойдет что-то страшное. Умы Просвещения называли это явление «путём искупления». Не правда ли, в этом что-то есть? Получить нечто совершенное, пройдя через грязь и мерзость.

— Я позвоню вам.

— Всенепременно, инспектор.

[Roupy]

Ева9, спасибо, что поделились. Заинтересовало,жду продолжения. Пока вот можно задать вопрос?
Зое носит фамилию бабушки и замужем? И при этом ее называют « мадам Файнзильбер»? Во Франции скорее называли бы по фамилии мужа, если мадам.
И как она носит фамилию бабушки? ( как понимаю- бабушка- это « мамина мама». ) Но может впоследствии все прояснится.
И ещё- по мелочи. Портов и пирожных « наполеон во Франции нет . Это «Мильфей (mille-feuille),».
Если Ирен поднялась по лестнице- то это просто « на этаж», а не на второй этаж.
Ибо наш « второй этаж» будет тут именно первым или просто « этаж».

[Ева9]

Ева9, спасибо, что поделились. Заинтересовало,жду продолжения. Пока вот можно задать вопрос?
Зое носит фамилию бабушки и замужем? И при этом ее называют « мадам Файнзильбер»? Во Франции скорее называли бы по фамилии мужа, если мадам.
И как она носит фамилию бабушки? ( как понимаю- бабушка- это « мамина мама». ) Но может впоследствии все прояснится.
И ещё- по мелочи. Портов и пирожных « наполеон во Франции нет . Это «Мильфей (mille-feuille),».
Если Ирен поднялась по лестнице- то это просто « на этаж», а не на второй этаж.
Ибо наш « второй этаж» будет тут именно первым или просто « этаж».

Добрый день! Я очень рада, что вам понравилось.
За замечания отдельное спасибо! В печатной версии всё будет подправлено.
По фамилии. Хотелось сохранить фамилию бабушки, но да, при этом Зое замужем. Такое совсем нереально?

[Roupy]

А бабушка мамина мама? И отца у Зое нет ? Если она в неофициальном браке- тогда в принципе могла бы сохранить фамилию бабушки, но была бы « мадмуазель» .
Во Франции в сущности сохраняетьтся « девичья фамилия» и она фигурирует во всех документах первой, а потом « супруга и фамилия мужа» , но при разговоре называют все же замужнюю женщину- « мадам + фамилия мужа « . Но нотариус вполне может упоминать ее девичью фамилию в разговоре, так как в документах на наследство, она, конечно, упоминается первой.
Я все понимаю, что это сложно, но вот такие французские заморочки. Если выстроите диалог с нотариусом , основываясь на этом, то будет точно « по французски» .

[Ева9]

А бабушка мамина мама? И отца у Зое нет ? Если она в неофициальном браке- тогда в принципе могла бы сохранить фамилию бабушки, но была бы « мадмуазель» .
Во Франции в сущности сохраняетьтся « девичья фамилия» и она фигурирует во всех документах первой, а потом « супруга и фамилия мужа» , но при разговоре называют все же замужнюю женщину- « мадам + фамилия мужа « . Но нотариус вполне может упоминать ее девичью фамилию в разговоре, так как в документах на наследство, она, конечно, упоминается первой.
Я все понимаю, что это сложно, но вот такие французские заморочки. Если выстроите диалог с нотариусом , основываясь на этом, то будет точно « по французски» .

Да, это фамилия по материнской линии. Хочется обыграть ситуацию, когда эта фамилия не меняется на протяжении поколений. Спасибо огромное за разъяснения!

[Roupy]

Ева9, вот что могу « посоветовать» что- ли. Если Зое так дорожит своей еврейской фамилией, она может чтобы не менять фамилию долго не выходить замуж официально, хоть и жить с мужем. Заключив, например ПАКС.
( хм, просто вот случай из нашей семьи, невестка очень долго на брак официальный не соглашалась, хотя уже 11 лет вместе жили и трое общих детей было. Для неё ее фамилия тоже очень важна, она у неё « историческая» для ее страны, но она не француженка,( кстати их общий ребёнок первый , рождённый во Франции , тоже записан на фамилию мамы, чтоб фамилия продолжалась). Но повторюсь- оба во франции иностранцы на тот момент были ) Как с коренными французами- я точно не знаю.наверное я вас ещё больше запутала.
Ждём продолжения. Удачи.

[Roupy]

Да, ещё
« это полиция Лиона? Инспектор? « (с )
Совершенно не « французский « даалог. В полиции снявши трубку сразу представляться « полиция, инспектор такой- то слушает вас, или « у аппарата» , что реже.

[Ева9]

Да, ещё
« это полиция Лиона? Инспектор? « (с )
Совершенно не « французский « даалог. В полиции снявши трубку сразу представляться « полиция, инспектор такой- то слушает вас, или « у аппарата» , что реже.

Спасибо огромное Вам! Записываю себе все ваши замечания и буду исправлять перед печатной версией! Это очень ценные замечания.
Выложу продолжение ближе к вечеру.
С Уважением.

[Nancy]

Я все же считаю, что в русском языке первый и второй этажи остаются первым и вторым, независимо от того, где происходит действие - во Франции ли, в Англии или в России.

[Ева9]

Глава 7. Дневник. Запись третья

Мой дорогой, любимый дневник, как же некрасиво и быстро я завершила предыдущую запись. Мне очень жаль, но у меня есть единственное возможное оправдание — меня могли заметить, и меня почти заметили. Если бы это случилось, я не хочу думать, что стало бы со мной, ибо жестокость Ирен Боте не знает границ. Но все же, я желаю вернуться к прошлому, как будто там меня ждет что-то, что не может меня отпустить.

Итак, мы остались с Ирен Боте вдвоем, в одном доме, под одной крышей. Наверное, это были самые безопасные для меня недели, я знала, что так или иначе это чудовище нуждается во мне - в моей компании, чтобы издеваться надо мной, отпускать свои грязные шуточки; в знании моего французского; в знании города, наконец. Я старалась вести себя с ней как можно тише, я не роптала, когда она приказывала мне раздеться и встать к стене. "Na sowas! Es ist wie ein deutsches mädchen" (Надо же! Всё как у немецкой девочки). Она не позволяла себе ничего другого, лишь играла в импровизированный расстрел (целилась в меня из именного маузера своего покойного мужа). Но настал тот день, когда ей и этого стало мало.

Была зима, было градусов восемь по Цельсию, немцев в Марселе стало больше, чем французов и евреев, но всё же, город они зачищали тихо. Я почти не слышала выстрелов, я ни разу не видела, как в кого-то стреляли на улице. Кажется, эти палачи кого-то ждали, своего мессию, возможно, кого-то более жестокого, нежели они сами. Ирен Боте стала для них этим мессией. Она организовала первую публичную казнь. Я не знала, кого именно будут убивать, но чувствовала возбуждение "своего чудовища". Ведь всё это планировалось заранее, это не было чем-то спонтанным.

Как я уже говорила, обычно евреев просто увозили, их грузили целыми семьями, и они исчезали навсегда. Я не знаю, попадали ли они в концентрационные лагеря или смогли как-то откупиться и выторговать себе свободу. Всё больше я стала встречать и таких, как я, евреев, не похожих на евреев. Мы узнавали друг друга на улицах, в продуктовых лавках, на рынках, и это было очень странно - в основном, каждый такой, не похожий на себя еврей, уже потерял семью, детей, мужа или жену, и я прекрасно понимала их затравленный взгляд и этот маскарад. Когда есть даже самая минимальная возможность выжить, ты цепляешься за нее, словно за спасательный круг.

В день казни я тоже их видела. Мой дорогой дневник, я видела их глаза в толпе, они перемещались, тогда как я была вынуждена стоять на одном месте. Ирен Боте стояла от меня поодаль, она словно стеснялась меня, хотя я знала, что это не так. У нее часто спрашивали другие немецкие солдаты, кто же я, и зачем она привезла это прекрасное дитя Третьего Рейха в Марсель. Каждый раз Ирен Боте отвечала по-разному, видимо, это тоже доставляло ей немалое удовольствие.

Когда же всё было кончено, и тело еврейского мужчины качалось в петле уже бездыханным, среди остальных, живых евреев, начались роптания. Это была сила людей, сил в которых совсем не осталось. Многие из них недоедали, они вынуждены были покинуть свои дома, поскольку в них жили немецкие солдаты. Это было ужасно, но Ирен Боте улыбалась.

Сразу после казни, Ирен Боте, а вместе с ней и я (разумеется), отправились в кино. До этой ужасной войны в городе работало три кинотеатра, я часто с родителями и сестрой посещала киносеансы, теперь же, потеряв всех, мне пришлось играть в скупую радость вместе с Ирен Боте. В то время остался один единственный целый кинотеатр, там шла какая-то белиберда, но солдатам нового режима всё это очень нравилось.

Дорогой дневник, я прекрасно помню, как сидела рядом с Ирен Боте, её рука была совсем рядом со мной, я слышала, как спокойно она дышит, я слышала ее негромкий голос. "Hat es dir gefallen?" (Ты насладилась?). Это могло относится как к фильму, совершенно ужасному, так и к казни, что была еще более ужасной. Но я не могла смолчать, моё молчание могло вывести Ирен Боте из себя и привести к печальным последствиям, поэтому я кивнула. Да, дорогой мой дневник, почему-то тогда я думала, что знаю повадки этого животного, что смогу своим поведением продлить себе жизнь. Конечно, это было не так.

Казнь ненадолго отпустила желание Ирен Боте причинять боль. По наивности, я даже предполагала, что такого больше не повторится, но не прошло и недели, как в моем доме появились новые игрушки. Да, стоило появиться чего-то новому, как Ирен Боте охладевала ко мне, но все её игрушки рано или поздно ломались или их выкидывали со скуки, и тогда кукловод вновь возвращался ко мне.

На этот раз, мой дорогой дневник, это были дети. Две прекрасные еврейские девочки, по виду им едва ли исполнилось одиннадцать лет, они были очень непослушными и вечно старались убежать. С их появлением, с прохладой по отношению ко мне от Ирен Боте, я смогла немного дышать и наконец-то подумать, что мне делать дальше. Пока это чудовище играло в кошки-мышки, пока она смотрела на них и получала различное удовольствие, я осталась ненужной игрушкой, живущей в запертой комнате моей сестры. Но мне повезло и меня не выкинули.

Дети исчезли через неделю, может быть, раньше, тогда меня снова достали, раздели, одели в новое платье, посадили за стол и со мной заговорили. "Weißt du wo sie sind?" (Ты знаешь, где они?). Помню, как я отрицательно покачала головой, я смотрела, как Ирен Боте ест свежайшую рыбу, ест горох, пьёт сухой херес, и едва сдерживалась от того, чтобы не убежать куда угодно и в ту же секунду. "Sie ruhen sich im hinterhof aus. Geh und sieh" (Они отдыхают на заднем дворе. Сходи, посмотри).

Дорогой дневник, я ожидала чего угодно, но только не могилы на заднем дворе моего дома. Всё, что угодно, но только не это.

[Ева9]

Глава 8. Эстер

Дождь со всей силы бьет по машине, барабанит с такой яростью, что даже рычание маленького "Жука" едва различимо в этом буйстве потока. Зое держит курс на Марсель, она устала воевать с непогодой, устала плыть против течения. В салоне свежо, на переднем сиденье беспечно валяется открытая сумка и книга, её последнее приобретение.

Зое успела заправить полный бак и на время попрощаться с Парижем. Он отпустил ее как-то уж слишком легко, впрочем, как и её муж. Зое потянулась и включила радио. "Инспектор, что вы можете сказать по поводу найденных в овраге тел? У полиции уже есть подозреваемые? Наши слушатели хотят знать, связывает ли полиция эти преступления с проблемами мигрантов и общей преступностью? Пока никаких комментариев, извините."

— Ну, здравствуй, Марсель, — пробормотала Зое и настроила радио на музыкальный канал.

Зое никогда не нравился Марсель, он казался ей огромным, грязным и криминальным. Это было типичное мнение её матери, и дело не только в ее бабушке. Зое открыла навигатор и почти на ощупь поехала по небольшим портовым улочкам. Она ехала полночи и полдня, с перерывами на кофе и час сна, и теперь боялась пропустить нужный ей поворот.

Последний раз она была здесь в глубоком детстве, и это были не самые лучшие воспоминания. Очень тяжело жить с параноиком, когда тебе десять лет и хочется гулять.

Это была старая улочка вдали от криминального северного района, здесь росли платаны и жили, в основном, пожилые обеспеченные люди, это они моют улицы с мылом и смотрят девятичасовые передачи по пятницам. Зое проехала мимо, и лишь когда улица закончилась (она оказалась тупиковой), Зое в растерянности остановилась. Что-то не складывалось. Дело в том, что нахождение домов обуславливали их возраст и ландшафт, из-за этого постройки были буквально скрыты от посторонних глаз буйной растительностью и кустами, а потому Зое решила, что будет искать бабушкин дом по отсутствию машин рядом с забором.

Она развернулась и медленно двинулась в обратную сторону, на этот раз доверяя навигатору и точному адресу, что дал ей нотариус. Так и есть, ей не показалось, около нужного ей забора из живой изгороди был припаркован черный джип, внутри него не было ни души. Зое медленно подъехала ближе, пытаясь что-то разглядеть, потом вспомнила о существовании компактного бинокля, ее муж держал его в бардачке на случай игры в гольф. Зое не любила шпионские фильмы, ей с лихвой хватило бабушки с ее манией преследования, но наличие джипа рядом с её домом было чем-то ненормальным.

Зое быстро вытащила бинокль и попыталась его настроить. Большую часть обзора скрывали деревья, за время отсутствия ухода за домом, сад превратился в джунгли. Но незначительную часть дома (верхние этажи) при желании можно было разглядеть. Зое не рассчитывала увидеть там ничего интересного, она уже почти смирилась с мыслью, что паранойя - это наследственное, как в окне мелькнула какая-то тень. Буквально секунда, а Зое уже бросает бинокль и на полной скорости проезжает мимо.

— Зое? Дорогая, что с тобой? С тобой всё в порядке? Ты в Марселе?

Она позвонила мужу сама, сразу же, как припарковала "Жука" на соседней улице.

— Да, да, Жак, я в Марселе.

— Зое, у тебя странный голос. Что произошло?

— Жак, я, кажется, кого-то видела.

— Что? О чем ты говоришь? Кого ты видела? Где?

— В доме у бабушки, там кто-то был, я уверена.

— Что? Как это может быть?

— Я не знаю. Я подъехала только что к дому и увидела, что там припаркована чья-то машина, это показалось мне странным, я взяла твой бинокль и увидела кого-то в окне.

— Подожди, Зое, ты взяла мой бинокль?

— Жак!

— Хорошо, извини. Ты уже вызвала полицию?

— Нет.

— Тогда вызывай немедленно, если хочешь, я сам могу позвонить жандармам. Это могут быть грабители. Твоя бабушка была далеко не бедным человеком, наверняка, нашлись желающие это проверить и поживиться.

— Я сама вызову.

— Уверена?

— Да. Я сама позвоню в полицию.

— Ты точно в порядке?

— Да, все нормально.

Зое торопливо попрощалась с мужем и положила трубку.

— Ну, замечательно.

Начинать знакомство со своим наследством через полицию, как же это в духе их семьи. И все же, она еще раз решила проехаться к дому, может же быть такое, что кто-то случайно припарковался, а Зое успела раздуть из мухи слона. Она завела мотор и уже почти тронулась с места, как кто-то постучал в окно машины.

— Здравствуйте. Полиция. С вами всё в порядке?

Зое уже успела вздрогнуть и почти попрощаться с жизнью. Эта поездка её доконает. Она подняла взгляд и посмотрела на женщину, что заглядывала через стекло внутрь. Загорелая блондинка средних лет, на её лице ни капли улыбки, да и на француженку она не похожа.

— За последние две недели в этой местности произошло уже достаточно убийств, а вы явно напуганы и у вас парижские номера. С вами все в порядке? — у женщины странный акцент, и говорит она медленно, точно Зое сумасшедшая.

— Не знаю, я только что приехала в город. Я... я видела машину около дома моей бабушки. Она умерла, но я, в общем, это долго. Я просто испугалась.

На лице блондинки даже мускул не дрогнул.

— Как ваше имя?

— Зое Файнзильбер.

— Зое, эту машину вы видели? — блондинка кивает куда-то за свою спину, и Зое меняется в лице. — Это моя машина. Моё имя Эстер, приятно познакомиться.

[Ева9]

Глава 9. Правда или действие

Инспектор вернулся в Лион глубокой ночью. И теперь он неспешно двигается по улице Жан Жарес, тщетно пытаясь дозвониться до своего напарника. Они обещали звонить друг другу "если что", и эта двадцатичасовая пауза напрягала своей неопределенностью. Если сейчас свернуть с Жан Жарес авеню и проехать мимо площади, то инспектор окажется у себя дома, рядом с женой, которая, как он надеется, никогда не высадит розаны рядом с его полицейским участком.

На третьей попытке дозвона ему надоедает мучить телефон, и он откидывает его прочь, куда-то на сиденье. Здесь же покоится тонкая папка заключения о смерти. У инспектора это третьи сутки без сна, не считая коротких, получасовых перерывов между мотаниями, версиями и моргами.

— Он не появлялся? — инспектор залетел в жандармерию, в этот поздний час здесь никто не спал, у всех вяло "кипела" работа.

— Нет, мсье, ваш напарник не приезжал и не звонил.

— Найдите его.

— Хорошо, — темнокожая секретарь сделала пометку и прикрепила стикер прямо на экран компьютера.

— Что у нас?

— Пока ничего. Все работают.

— Вы сделали то, о чем я просил? — инспектор замер рядом с древней кофемашиной.

— Давайте, я вам помогу.

Секретарь ловко провернула хитрую манипуляцию, отчего терпкий аромат кофе ударил инспектору прямо в ноздри. Он физически ощутил ломку по дозе кофеина.

— Да, я нашла всех проживающих на территории Лиона бывших немецких офицеров и всех тех, что участвовал в качестве подсудимых в судебных процессах Гаагского трибунала. Ну, чисто теоретически, всех.

— Только Лиона?

— К сожалению, да.

— А остальные? Марсель? Монпелье? Каркасон? — инспектор делает большой глоток и просыпается.

— Они пока не готовы предоставить эту информацию.

— Вы им сказали, что это важно?

— Да, разумеется, — секретарь сложила руки на груди, инспектор автоматически отметил кольцо на её безымянном пальце, — но без официального запроса они отказались даже поднять задницу со стула.

— Официальный запрос рассматривается месяц. Это же издевательство! За это время у нас истребят всех евреев на юге Франции.

Инспектор прикрывает глаза и прячет лицо в ладонях. Бесконечные дни, часы, минуты. Ему хочется даже не спать, забыться.

— Инспектор?

— Что? — он открыл глаза.

Секретарь смотрит на него с сочувствием.

— Те, кого я нашла по Лиону, они уже очень-очень старые. Многие из них находятся в домах престарелых, другие уже давно живут в маразме в своих особняках, окруженные детьми, внуками и лабрадорами.

— Ты подготовила список?

Инспектор всё понимает - лабрадоры, дети, но у него нет сил думать.

— Да, он уже на вашем столе.

— Отлично. Еще мне нужен список по Марселю. Начнем с него.

— Но ведь запрос...

— К черту запросы! Поезжай туда сама. Они не имеют права отказать такой прекрасной женщине.

— Спасибо, — секретарь замешкалась, а инспектор снова вспомнил розы. Розы. Искупление через боль. Расстрелянные евреи, сброшенные в канаву, как и тогда, много лет назад.

— И еще.

— Да?

— Мне нужно знать, у кого из них есть огнестрельное оружие. У них, или у их детей, или у их внуков.

— Хорошо, я попробую узнать.

— Вот и договорились, — инспектор устало улыбнулся, — езжайте домой. Отдохните. На сегодня вы свободны.

Розы, розы, розы. Инспектор возвращается в свой кабинет, срывает свою же примагниченную записку, комкает её и запускает в мусорку. Коричневый тренч всё так же одиноко заменяет его напарника. Думать некогда, надо действовать. Он открывает компьютер, вводит пароль и заходит в Google.

— Так-так.

На пятой статье у инспектора начинает кружиться голова, слишком много всего. Евреи, убийства, концентрационные лагеря, смерть. Смерть, кругом одна смерть. Он автоматически записывает электронный адрес из статьи, потом кладет голову на руки и засыпает.

[Gaelle7]

"инспектор подошел к урне, смял картонный стаканчик из-под кофе и запустил его прямо в шаттл"

А что такое "шаттл " у вас.

По поиску выдает - космический корабль или автобус курсирующий на короткие расстояния.

[Ева9]

"инспектор подошел к урне, смял картонный стаканчик из-под кофе и запустил его прямо в шаттл"

А что такое "шаттл " у вас.

По поиску выдает - космический корабль или автобус курсирующий на короткие расстояния.

Это мое сравнение просто художественная шалость

[Gaelle7]

Это мое сравнение просто художественная шалость

Вам то понятно такое сравнение , но совершенно не ясно куда же отправился смятый стаканчик.

Я бы так написала. Может не так художественно, но понятней .

"инспектор подошел к урне, смял картонный стаканчик из-под кофе и запустил его точным попаданием в ее середину.

[Ева9]

Вам то понятно такое сравнение , но совершенно не ясно куда же отправился смятый стаканчик.

Я бы так написала. Может не так художественно, но понятней .

"инспектор подошел к урне, смял картонный стаканчик из-под кофе и запустил его точным попаданием в ее середину.

Спасибо, учту при генеральном вычитывании текста

[Ren]

Зое так дорожит своей еврейской фамилией, она может чтобы не менять фамилию долго не выходить замуж официально, хоть и жить с мужем. Заключив, например ПАКС.

Не обязательно. Можно прекрасно выйти замуж и использовать двойную фамилию.

[Ren]

Моя семья попала в самое жерло облавы «Вель д’Ив», я помню, как их забрали прямо из нашего дома, без криков, без угроз, без выстрелов, с тех пор, я не знаю, что с ними, но очень надеюсь, что они живы и здоровы. Меня одну оставили в доме, я не знаю, почему, для меня это загадка.

Vel d'Hiv происходила в Париже. В Марселе была другая облава, в январе 43. Евреи уже как полгода носили желтые звезды, поэтому :

Всё больше я стала встречать и таких, как я, евреев, не похожих на евреев. Мы узнавали друг друга на улицах, в продуктовых лавках, на рынках, и это было очень странно - в основном, каждый такой, не похожий на себя еврей, уже потерял семью, детей, мужа или жену, и я прекрасно понимала их затравленный взгляд и этот маскарад. Когда есть даже самая минимальная возможность выжить, ты цепляешься за нее, словно за спасательный круг.

Этого быть особенно не могло. Либо у них были звезды уже, либо их прятали по подвалам. В Марселе была французская полиция, все знали всех, кто еврей, кто нет.

Не очень понятно пока, как ваш роман связан с реальными историческими событиями, какова хронология.... ?

[Ева9]

Vel d'Hiv происходила в Париже. В Марселе была другая облава, в январе 43. Евреи уже как полгода носили желтые звезды, поэтому :




Этого быть особенно не могло. Либо у них были звезды уже, либо их прятали по подвалам. В Марселе была французская полиция, все знали всех, кто еврей, кто нет.

Не очень понятно пока, как ваш роман связан с реальными историческими событиями, какова хронология.... ?

Спасибо за дополнения и пояснения по пробелах в моих знаниях.
История выдумана, разумеется, реальных личностей там нет.

[lento4ka]

Не обязательно. Можно прекрасно выйти замуж и использовать двойную фамилию.

Внучка может носить фамилию бабушки , если к примеру ее родители ей дали двойную фамилию (одну по отцу другую по матери), а она выросла и в паспорте указала что будет использовать только фамилию матери, т.е. бабушкину фамилию.