Любимые стихи

[Vales]

À la mystérieuse ...

J'ai tant rêvé de toi que tu perds ta réalité.
Est-il encore temps d'atteindre ce corps vivant
Et de baiser sur cette bouche la naissance
De la voix qui m'est chère?
J'ai tant rêvé de toi que mes bras habitués
En étreignant ton ombre
A se croiser sur ma poitrine ne se plieraient pas
Au contour de ton corps, peut-être.
Et que, devant l'apparence réelle de ce qui me hante
Et me gouverne depuis des jours et des années,
Je deviendrais une ombre sans doute.
O balances sentimentales.

J'ai tant rêvé de toi qu'il n'est plus temps
Sans doute que je m'éveille.
Je dors debout, le corps exposé
A toutes les apparences de la vie
Et de l'amour et toi, la seule
qui compte aujourd'hui pour moi,
Je pourrais moins toucher ton front
Et tes lèvres que les premières lèvres
et le premier front venu.

J'ai tant rêvé de toi, tant marché, parlé,
Couché avec ton fantôme
Qu'il ne me reste plus peut-être,
Et pourtant, qu'a être fantôme
Parmi les fantômes et plus ombre
Cent fois que
Le crépuscule de l’aube

Таинственной…

Так о тебе мечтал, ты наважденьем стала.
Пора ли мне касаться этого живого тела
и губы целовать, рождающие
голос, что мне дорог?

Я столько о тебе мечтал, что руки
привычно обнимают тень твою,
и, кажется, с моей столкнулся грудью
изгиб упругий тела твоего.
И перед этим наважденьем, что меня
преследует и правит дни и годы,
я, кажется, сам тенью становлюсь.
Качели чувств, размах переживаний!

Я о тебе мечтал так сильно, что пора
мне, без сомнения, проснуться.
Я стоя сплю. Но разве тело
не создано для жизни и любви,
и ты, лишь ты важна сегодня для меня.
О, если б с меньшей страстью
я мог касаться лба и губ твоих,
так, словно лба и губ у первой встречной.

Я столько о тебе мечтал,
так много бродил, и говорил,
и спать ложился я с призраком твоим,
который, кажется, меня уже оставил,
и все же был тенью средь теней и
во сто раз темней, чем
сумрак предрассветный.

À la faveur de la nuit

Se glisser dans ton ombre à la faveur de la nuit.
Suivre tes pas, ton ombre à la fenêtre.
Cette ombre à la fenêtre c’est toi, ce n’est pas une autre, c’est toi.
N’ouvre pas cette fenêtre derrière les rideaux de laquelle tu bouges.
Ferme les yeux.
Je voudrais les fermer avec mes lèvres.
Mais la fenêtre s’ouvre et le vent, le vent
qui balance bizarrement la flamme et le drapeau entoure
ma fuite de son manteau.
La fenêtre s’ouvre : ce n´est pas toi.
Je le savais bien.

На милость ночи

Скользить в тени твоей под кровом ночи
Отслеживать твой шаг, тень на окне
Ведь эта тень – ты, ты, никто другая, да, это ты.
Не открывай окно за занавесками, которые колышешь.
Закрой глаза. Хотел бы я губами их закрыть.
Но открывается окно и ветер, ветер
причудливо качает огонь и занавеску,
своей накидкою моё скрывая бегство.
Окно открыто: в нем не ты.
Я так это и знал.

[Vales]

Песня негритянской девушки.

Пришла я к милому и говорю -
Тоскливо мне, пожалей.
Пришла я к милому и говорю -
Тоскливо мне, пожалей.
А он мне: могла бы придумать
Что-нибудь повеселей.

Заплакала я у него на плече –
Отвернулся он от меня.
Заплакала я у него на плече –
Отвернулся он от меня.
Говорит: напрасно стараешься.
Слезами не купишь меня.

Ах, были бы у меня крылья, такие как у орла.
Вот были бы у меня крылья, такие как у орла,
Налетела бы на милого,
Всю бы морду разодрала.

* * *
Стукнет мне 91
И впаду я в старческий сплин
И стану вести себя лучше.

Стукнет мне 92,
Буду двигаться я едва -
И стану вести себя лучше.

Стукнет мне 93,
Тут на женщин хоть не смотри -
Придется вести себя лучше.

Стукнет мне 94,
Что мне радости будет в мире?
Должен буду вести себя лучше.

Стукнет мне 95,
Настанет пора помирать -
Значит, как ни крути, а надо вести себя лучше.

Стукнет мне 96,
Не смогу уж ни встать, ни сесть -
Верю, буду тогда я вести себя лучше.

Стукнет мне 97,
И я окачурусь совсем -
И тогда постараюсь вести себя лучше.

Стукнет мне 98,
Петр-Ключарь мне промолвит: "Просим" -
И тогда-то я буду вести себя лучше.

Стукнет мне 99 -
Не желая Бога прогневать,
Я уж буду вести себя лучше.

Но даже когда стукнет мне 101,
Я вспомню, как я свой век проводил,
И, чтоб ни минуты не потерять,
Я начну всё сначала опять -
Что может быть лучше?

Лэнгстон Хьюз

[Vales]

К вечеру промчался ветер резкий
Он залег в тенистом перелеске.
Утверждали галки очень колко,
Что живет там молодая елка.

Он играл ее колючей хвоей,
Говорил: на свете есть другое,
А не только эти елки-палки,
А не только глупенькие галки.

Говорил, что он бывал на Тибре,
Танцевал с нарядными колибри,
Обнимал высокую агаву,
Но нашлась и на него управа.

Отвечала молодая елка:
Я в таких речах не вижу толка.
Может, по миру гулять привольней,
Но стыдитесь! У меня есть корни.
Я стою здесь с самого начала,
Как моя прабабушка стояла.

На мои портреты ротозеи
Смотрят в краеведческом музее.
Я не мельница. Зачем мне ветер?
У меня, наверно, будут дети.

На рассвете вздрогнули деревья –
Это поднялся внезапно ветер,
И завыла во дворе собака,
Потому что ветер выл и плакал,
Потому что без цепи привольно,
Потому что даже ветру больно.

* * *
Ты вспомнил все. Остыла пыль дороги.
А у ноги хлопочут муравьи,
И это - тоже мир, один из многих,
Его не тронут горести твои.
Как разгадать, о чем бормочет воздух!
Зачем закат заночевал в листве!
И если вечером взглянуть на звезды,
Как разыскать себя в густой траве!

* * *
В переулке

Переулок. Снег скрипит. Идут обнявшись.
Стреляют. А им всё равно.
Целуются, и два облачка у губ дрожащих
Сливаются в одно.
Смерть ходит разгневанная,
Вот она! за углом! близко! рядом!
А бедный человек обнимает любимую девушку
И говорит ей такие странные слова:
«Милая! ненаглядная!»
Стреляют. Прижимаются друг к другу еще теснее.
Что для Смерти наши преграды?
Но даже она не сумеет
Разнять эти руки слабые!
Боже! Зимой цветов не найти,
Малой былинки не встретить —
А вот люди могут так любить
На глазах у Смерти!
Может, через минуту они закачаются,
Будто поскользнувшись на льду,
Но, так же друг друга нежно обнимая,—
Они к Тебе придут.
Может, в эти дни надо только молиться,
Только плакать тихо...
Но, Господи, что не простится
Любившим?

Декабрь 1917 г., Москва

Илья Эренбург.

[Vales]

Marceline Desbordes-Valmore (1786—1859)

Le Roses de Saadi

J’ai voulu ce matin te rapporter des roses
Mais j’en avais tant pris dans mes ceintures closes
Que les nœuds trop serrés n’ont pu les contenir
Les nœuds ont éclaté. Les roses envolées
Dans le vent, à la mer s’en sont toutes allées.
Elles ont suivi l’eau por ne plus revenir ;
La vague en a paru rouge et comme enflammée.
Ce soir, ma robe encore en est tout embaumée...
Respires-en sur moi l’odorant souvenir.

Марселина Десборд-Вальмор
Розы Саади.

В это утро хотела принести тебе розы
Но так крепко связала я их ремешками
Узлы слишком затянуты, не смогли удержать.
Шнурки лопнули, розы мои улетели,
С ветром к морю умчались, все в воду упали,
Чтоб уже не вернуться.
Волна алым украсилась, как запылала.
Вот и вечер, а платье благоухает…
Так на память с меня их вдохни аромат.

* * *
Le Rendez-vous

Il m’attend : je ne sais quelle mélancolie
Au trouble de l’amour se mêle en cet instant :
Mon cœur s’est arrêté sous ma main affaiblie ;
L’heure sonne au hameau ; je l’écoute... et pourtant,
Il m’attend.

Il m’attend : d’où vient donc que
dans ma chevelure
Je ne puis enlacer les fleurs qu’il aime tant ?
J’ai commencé deux fois sans finir ma parure,
Je n’ai pas regardé le miroir... et pourtant,
Il m’attend.

Il m’attend :
le bonheur recèle-t-il des larmes ?
Que faut-il inventer pour le rendre content ?
Mes bouquets, mes aveux, ont-ils perdu leurs charmes ?
Il est triste, il soupire, il se tait... et pourtant,
Il m’attend.

Il m’attend :
au retour serai-je plus heureuse ?
Quelle crainte s’élève en mon sein palpitant !
Ah ! dût-il me trouver moins tendre que peureuse,
Ah ! dussé-je en pleurer, viens, ma mère...
et pourtant,
Il m’attend !

Свидание

Он ждет меня: о, знать бы, грусть какая
С волнением любви смешалась в этот миг
Застыло сердце под рукой моей ослабшей
Час пробили в деревне, слышу…
и все же
Он ждет меня.

Он ждет меня: когда же
Мне в волосы мои
успеть вплести цветы, что он так любит?
Я начинала дважды, не закончив украшенье
Я не взглянула в зеркало… и все же
Он ждет меня.

Он ждет меня:
Как скрыть под счастьем слезы?
Что мне придумать, чтоб обрадовать его
Мои букеты и признанья разве
свое очарованье потеряли?
Он грустен, он вздыхает, он молчит... и все же
Он ждет меня.

Он ждет меня:
вернусь ли я счастливей?
Как страх растет в моей трепещущей груди
Ах! вдруг во мне найдет он меньше нежности, чем страха
Ах! я тону в слезах, приди же, мама...
И все же
Он ждет меня!

Когда родился А.С.Пушкин, она уже играла в театре. В 13 лет!

[глобус]

Д.Быков "Ленинское"Мои воззрения запутанны,
А все ж не сводятся к нулю:
Чем больше я живу при Путине,
Тем больше Ленина люблю.

Почти уж век он спит без просыпа
В хрустальном сказочном гробу.
Не почитаю в нем философа —
Его воззренья я гребу;

Матерьализм, каким он славится,
Или эмпирьокритицизм
Ни в малой мере мне не нравится:
Я в этом вижу кретинизм.

И увлечение расстрелами —
Его известная беда,
Хоть те, что назывались белыми,
Гуманней не были тогда.

Его ругни однообразие
И демагогии тамтам —
Все это видел в унитазе я
(А он интелей видел там).

Но все, что до конца протухнуло
И отравляло русский мир, —
При нем однажды с треском рухнуло,
И он мне этим как-то мил.

Не сам, а только по сравнению
С гниеньем этого нутра…
Подобный бенц под силу гению,
Хоть и не гению добра.

Я понимаю все про Ленина!
Все возражения верны.
Я из такого поколения,
Что знало обе стороны.

Но пропаганда их гиения,
Но ненасытность их клешней,


Но запах вечного гниения —
Любого Ленина страшней.

Однажды я спросил у Жижека,
Беря дежурный автогрАф:
Вот вы понаписали книжек-то,
Что наш Ильич во многом прав,

А он бы вас едва не первого,
Боюсь, отправил на расстрел
И с примесью веселья нервного
На это лично посмотрел!

А он ответил: мы не целочки,
Мыслитель я, проникший в суть,
И не должны такие мелочи
Смущать философа ничуть.

Историю России длинную
И всю ее охотнорядь
С короткой личною судьбиною
Мы не должны соизмерять.

В такое время нас запсотили*,
Что как-то и не скажешь впредь,
Что симпатичней — сгнить в болоте ли,
В большом ли пламени сгореть.

Что лучше — красная потеха ли,
Иль эти оханья навзрыд…
В другое время мы б уехали —
Теперь и выход перекрыт.

Кто повидал такого ворога,
Кого настолько заскребло, —
Тому ничто уже не дорого:
Не только жизнь, но и бабло.

Всех пандемия покалечила,
И всем как будто поделом,
Терять уже настолько нечего,
Что цепь сдана в металлолом!

Что бунт бесплоден — правда куцая.
Усвоил даже идиот,
Что никакая революция
Нас к процветанью не ведет.

Все это бешеное рвение,
И кровь, и пена на губах —
Все ради краткого мгновения,
Когда случается бабах.

Вот говорят, что это зелено,
Что юным более с руки…
А я скажу — топить за Ленина
Сегодня склонны старики.

Не потому, что власть советская
Нас отравляла с первых дней,
А потому, что злость недетская
Азарта детского сильней.

Когда поймешь, что жизнь потеряна,
Слезится глаз, сустав хрустит, —
Тогда как раз захочешь Ленина.
«Умру при Путине?! О стыд!»

Когда приходит время зрелое,
Почти всегда приходит с ним
Такая степень омерзения,
Что бунт любим и объясним.

Так у иных при виде вируса
Во глубине сибирских руд
Бесчеловечный лозунг вырвался:
Глядишь, и ЭТИ перемрут!

Потом пойдут другие шуточки —
Террор, разор и все в труху, —
Но две минуты! Две минуточки!
Прожить без этих наверху!

И всем рабам, и всем хозяевам,
И всем зловонным алкашам,
Всем ртам оскаленным, раззявленным,
И всем подставленным ушам,

И всем монархиям, и временным,
И всем, жующим а-ня-няс, —
Скажу: коль вас накроет Лениным,
То я согласен, чтоб и нас.

[глобус]

КАРАНТИННОЕ Дмитрий БЫКОВ

монолог вымышленного лица

Не хочу выходить с карантина! Врос, расслабился, стал мягкотел… Помню, в детстве бывала ангина — тоже в школу потом не хотел. Я не прежний — а в школе все то же: мерзость утра, в учебнике чушь, дух несвежий, и все эти рожи неизменные… ну не хочу ж! Этим детство советское грезит: не вставать, не вставляться в пальто, не зубрить, а читать сколько влезет (я уже и писал кое-что).

Это правильной эры начало, непосредственно Божий приказ — чтоб работать страна запрещала. Ведь какая работа у нас? Имитация. Что нас держало? Только вид, но Сovid его сверг; в «сверхдержаве» мне слышится «ржаво» и вдобавок отчетливый «стерх». Стерх, да ржавый! И все наши цели, на позорище прочей земли, либо в воздухе где-то висели, либо пузом по грязи ползли.

Не хочу уходить с карантина. Власть привычки — закон естества. Полюбилась мне эта картина — совершенно пустая Москва. Сочетанье стекла и металла: обнажился столичный каркас. Ведь до стиля Москве не хватало одного: чтобы не было нас. И не стало толпы этой пестрой, и впервые за тысячу лет вдруг прорезался тонкий и острый, даже строгий ее силуэт.

По Арбату проходишь — красиво! Ни ремонта, ни плитки — хвала! Вообще без людей бы Россия удивительно чистой была.

Ни разборок, что всех задолбали, ни кафе, ни свиданок — нельзя! Только рикши летят с коробами, нам, незримым, еду развозя, и она ниоткуда, как в сказках. Словно Бог ее сбросил сюда. И гуляет полиция в масках, словно пряча лицо от стыда.

Не пытайтесь, товарищи, снова мне пришить людоедский посыл: этот вирус — беда для больного, но здоровым прорыв приносил. Безусловно, немногим заплатят, не избалован охлос вождем, но на месяц уж как-нибудь хватит, да не так уж мы много и жрем. Не топтаться в метро, на вокзале, в электричке, как скот на убой; заниматься не тем, что сказали, что велят, — заниматься собой!

В этом страшная логика, братцы, что когда карантины кругом — нам с собою самими остаться пострашнее, чем с внешним врагом.

Так и есть, не сочтите за дерзость: говорит в соцсетях большинство, что действительно нечего делать, если делать не скажут чего. Ни копаться в родном огороде, ни с ребенком играть в шалаше, ни подумать в возвышенном роде о почти незаметной душе. Как ни кинь, повредишься рассудком. Так и жить не захочется впредь, если в коментах сраться по суткам или сплошь сериалы смотреть. Ну так спи! И не парься, болезный, ведь во сне ты талантлив и крут — да и дрыхнуть гораздо полезней, чем корпеть, имитируя труд.

Не хочу уходить с карантина, вылезать понемногу на свет, и давно уже как-то едино — что открыты границы, что нет. Для чего нам была заграница? Мало пользы и много вреда. Лучший способ собой сохраниться — никогда не ходить никуда. Что нам римская эта волчица, Голливуд, барселонский прибой? Нам у них ничему не учиться, нам их тоже не сделать собой, а травить путешествием душу, тратя бабки на импортный хлам, — все равно, что пожившую клушу побуждать к марафонским бегам.

Нам на ихнее пялиться неча, все равно нас не любят везде. Было тут новгородское вече, и накрылось, и правильно сде…

Не хочу выходить с карантина. Сладок сон, и уютен тупик, да и слушать мне как-то противно рассужденья про плато и пик. Мы — страна, победившая НАТО, с точки зрения злобных старух, но не будет ни пика, ни плато, если просто сказать это вслух.

Разумеется, русское чудо — в торжестве ненасытных клещей и в победе словесного блуда над любым положеньем вещей, так что как ни ворчат привереды, но в июне свое торжество мы отметим парадом Победы и сплошным обнуленьем всего.

Если мы все равно в паутине, голоса за нее отдадим — но продолжим сидеть в карантине, органичней для нас карантин, а свободный режим для чего вам? Пусть зараза и правит страной, ибо грех притворяться здоровым, если ты стопроцентно больной.

[глобус]

ДМИТРИЙ БЫКОВ
…Но худшим последствием всех этих лет,
Какую среду ни возьми я,
Была не война, не аннексия, нет,
Не армия,
Не пандемия,

Не взлёт доносительства, вал воровства,
Не рост бюрократии прыткой,
Не даже покрытая плиткой Москва —
Господь бы уж с этою плиткой, —

Не сотни арестов, отнятья свобод,
Не бешеный рост пьедестала,
На коем воздвигся карманный Нимрод*, —
Но то, что достойное слово «народ»
Буквально ругательным стало.

Народ-созидатель, народ-судия
Ушёл на невидимый план бытия:
Осталось какое-то стадо,
И стал осторожно подумывать я,
Что так ему, в общем, и надо.

И стал мне являться не прежний народ,
Защитник Угры и Непрядвы,
А серая смесь армяков и бород,
Поборники травли,
Неправды.

И мне показалось, что плоское дно
Считал я космической бездной,
А донному жителю нужно одно —
Вот этот скрепитель облезлый.

Что нету народа, а есть большинство,
Бредущее вниз по спирали,
И правы не те, кто любили его,
А те, кто его презирали,

Поскольку он был не борцом и творцом,
А вечной обслугой гаремной,
И глиняный диск ему служит лицом,
А взгляд подъярёмный,
Тюремный.

Прости мне, народ, что поддался поэт,
Что чёрным поверил словам я, —
Но ты в эти двадцать бессмысленных лет
Давал для того основанья.

Мне взгляд на тебя непривычен такой —
Не Каин же я и не Демон!
Но сам ты и сделался подлой толпой,
Озлобленной в меру и в меру тупой:
Никто тебя ею не делал.

Прости мне, народ! Но ещё бы чуть-чуть,
Ещё бы буквально немного —
И я бы поверил, что вся твоя суть
Была в отпаденье от Бога.

И я от тебя отвернулся, скорбя,
Своё недоверие скрепой скрепя,
И это страшней февраля, октября,
Любых революций и путчей.

И то, что я больше не верю в тебя, —
Есть худший итог.

Или лучший.

* Вавилонский царь, богоборец.

[глобус]

Сопоставительное

Мир стал мучительно нагляден. Господь решил в конце концов сравнить публично ихних гадин и наших праведных бойцов.

Убили в Штатах Джорджа Флойда почти пятидесяти лет. Он был обидчивый и злой, да, и он за пачку сигарет платил фальшивою купюрой, засунув пачку в свой карман. Да, был он сложною натурой и был при этом наркоман, не соблюдал законных правил, три раза преступал черту, причём беременную грабил, приставив дуло к животу, — но убивать его за это, да вчетвером на одного, когда при нём ни пистолета, ни автомата, ничего?!

Немудрено, что сразу в Штатах возникла бунтов череда, отряды черных и пейсатых громят и грабят города, — плати, Америка, за всё ты! Протестный ширится размах, и губернатор Миннесоты публично кается в слезах. Всегда мы знали, что пиндосы — ходячий, воплощённый грех, а у кого ещё вопросы — вопросов больше нет у тех.

Мы видим сброшенную маску на карантинном рубеже. Кто аплодировали Маску — не аплодируют уже. Уже Захарова Мария сказала, грозно посмотрев, что наши граждане былые обратно просятся в РФ (но мы ещё посмотрим, правда, хочу я тихо намекнуть; мы пустим тех, кто был за Трампа, а кто за Хиллари — отнюдь).

Случился полный мозговынос, кренится дьявольский престол; страшней, чем был коронавирус, их исторический раскол, и как-то мы на этом фоне лишь подчеркнули их облом, на обнулённом нашем троне усевшись истинным орлом.

А что у нас, в отчизне танков и покровителей орбит? Убит Владимир Таушанков, при штурме гвардией убит. Сбежал, побоище устроив, затеяв форменный разгул (он утащил рулон обоев и локтем девушку пихнул).

Его квартиру штурмом взяли: неадекватный, злобный чел! Бойцы Росгвардии не знали, вооружён ли он и чем. Им померещилось сперва там (и мы, конечно, их поймём), что он с ножами, с автоматом, баллон перцовый был при нём… Увидев удостоверенье, он запер дверь, и все дела. (Другой бы предложил варенья: ку-ку, Росгвардия пришла! Любой, Росгвардию завидев, пред ней распахивает дверь, а он увидел в этом вызов и разозлился. Ну не зверь?)

Убит в последний день весенний, но в честном, так сказать, бою, причём не ранили соседей, причём не тронули семью, согласно кодексу героев, не посрамив родной берет… Заметим, что рулон обоев — отнюдь не пачка сигарет!

Предмет не лёгкий и не малый, и без особого труда им можно и убить, пожалуй. Как тем стаканчиком тогда.

И он при путинском режиме (проблемы Штатов нам чужды) убит не расово чужими, не в силу расовой вражды, — застрелен нашими, своими, вступивши с ними в честный бой, убит законности во имя, о чём бы мог мечтать любой.

И вы, долдоня о прогрессе и об отравленной среде, судов хотите и репрессий? А гуманизм, простите, где? Ведь вы же, кажется, решили, и согласиться я готов, что вам при путинском режиме хватило следствий и судов? Так вот: отстаньте от героев. Не придирайтесь к их правам. Иначе, бдительность утроив, они отправятся и к вам.

И вот заметьте, скажут Громов, и Кириенко, и Песков, — что никаких тебе погромов и никаких тебе свистков, и все спокойно проглотили. И так в крови уже до пят! Сидят себе на карантине и кротко в масочку сопят.

Довольно этих революций, и конституций, и борьбы, и заговорщицких поллюций на тему будущей судьбы, — все эти штуки подростковы, и всем борцам цена пятак. Зачем нам склоки и расколы? Пассионарны мы и так, мы так друг друга ненавидим, как вам не снилось искони, — но мы на улицу не выйдем. Мы потому что не они.

Мы не уступим даже в малом, мы всех соседей загрызём — но в тишине, под одеялом, как учит местный чернозём.

Хотите вы, как в Миннесоте? — спрошу с ухмылкой деловой.

Ну что ж поделать. Отсосёте. Вам это делать не впервой.

Дмитрий Быков / «Новая газета»

[глобус]

Дмитрий Быков // «Новая газета», №61, 15 июня 2020 года

МАНДЕЛЬШТАМОВСКОЕ

«Ведь поэзия есть сознание своей правоты. Горе тому, кто утратил это сознание. Он явно потерял точку опоры» (Осип Мандельштам. «О собеседнике»)

Как много сознанья своей правоты
У праведных граждан России!
По этому признаку — веришь ли ты? —
Они поголовно святые.

Один — резонёр, недвусмысленный хам
С повадкой лгуна и садиста,
Долдон, равнодушный к мольбам и стихам,
Но пьяным за руль не садился.

Другой воплощает собою народ,
Глубинный, как крыса в подвале,
Но взяток не брал и сейчас не берет
(Тем более что не давали).

Иной защищает родную страну,
Наёмником став из-за денег;
Иной ежедневно колотит жену,
Но всё-таки ей не изменник.

На фоне таких безупречных людей
С их громким и грозным «Пристукнем!»
Любой инородец (surtout* иудей)
Себя ощущает преступным.

С рождения им искажает черты —
Простые, как каша из полбы, —
Такое сознанье своей правоты,
Что ангел глаза бы отвёл бы.

С моралью у ангела — полный завал
На фоне российского чуда;
Апостол такой правоты не знавал,
Одно исключенье — Иуда.

И сам президент (но о нём ничего),
И вся его клика (ни слова)
Уверены кровно: за них большинство
(Как раз повторил это снова).

На свете таких персонажей полно
По милости щедрого Бога,
Но там, где стремительно близится дно,
Их как-то особенно много.

И ежели верят они искони
Безгрешности собственной серой,
То что же стихов-то не пишут они
С такою упрямою верой?

С такой правотою, какую слабо
Иметь Иисусу и Будде, —
Гомера, Верлена, Бодлера, Рембо
Затмили бы местные люди.

И сам президент, заправляющий там,
Был так бы для лирики ценен,
Что, раз прочитавши его, Мандельштам
В петлю бы полез, как Есенин.

Похоже, придётся оставить мечты
О новых свершеньях без счета,
И мало сознанья своей правоты,
Чтоб делать приличное что-то.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Уместна ли Родине бедной хула?
Прогноз мой размыт и неточен.
Не смею сказать, что она умерла,
Но как-то ей очень не очень.

В умах безнадёга, в ушах ни гу-гу,
Бесплодно иссохшее лоно,
И мельниц колеса зимуют в снегу,
И стынет рожок почтальона.

[Lalbero]

Я себя приучила любить тебя без надрыва,
И не ждать каждый день, как спасенья, твоих звонков,
Одержимость - когда ты, как-будто стоишь у обрыва,
А любовь - это шанс избежать двух последних шагов.
Ревновать я себе очень строго тебя запретила,
Ты со мной потому, что другая тебе не нужна!
Одержимость - когда страсть подобна тротилу,
А любовь - когда в страсти ты все же нежна,
Я себя научила не лезть в твою зону комфорта,
Для двоих эта зона порой нереально тесна,
Одержимость - когда за присест ты съедаешь полторта,
А любовь - это будто ты вечно чуть-чуть голодна...
Я себе обещала всегда говорить тебе правду!
А нужна ли тебе я? Ну это не мне ведь решать...
Одержимость - когда удержать даже силою надо,
А любовь - рядом быть, но при этом совсем не держать...

Юлия Олефир