Что вы сейчас читаете - 2

[melba]

На одном дыхании прочитала воспоминания вдовы Хармса , Марины Малич, Потрясена,очень рекомендую. Невероятные,какие-то пронзительные воспоминания, сколько трагедий выпало на эту yрожденную Голицыну. Cумасшедшая, голодная, но яркая, богемная жизнь в Ленинграде 20х, 30х годов, Война, блокада, арест Хармса, эвакуация, оказалась в оккупации, Германия.. франция, Венесуэла. Вот она несет передачу арестованному Хармсу в блокадном Ленинграде. Это ли не Голгофа?




" Наверное, и в третий раз я пошла туда же, чтобы передать ему передачу. Я положила кусочек чего-то, — может быть, хлеба, — что-то маленькое, мизерное, что я могла передать ему. Пакетик был крошечный.
Всем знакомым я сказала, что иду туда, чтобы все знали, потому что я могла и не дойти, у меня могло не хватить сил, а туда надо было идти пешком. Я шла. Солнце светило. Сверкал снег. Красота сказочная. А навстречу мне шли два мальчика. В шинельках, в каких ходили гимназисты при царе. И один поддерживал другого. Этот уже волочил ноги, и второй почти тащил его. И тот, который тащил, умолял: «Помогите! Помогите! Помогите! Помогите'»
Я сжимала этот крошечный пакетик и, конечно, не могла отдать его. Один из мальчиков начинал уже падать. Я с ужасом увидела, как он умирает. И второй тоже начинал клониться.
Все вокруг блистало. Красота была нечеловеческая — и вот эти мальчики…
Я шла уже несколько часов. Очень устала.
Наконец поднялась на берег и добралась до тюрьмы.
Там, где в окошко принимают передачи, кажется, никого не было или было совсем мало народу.
Я постучала в окошко, оно открылось. Я назвала фамилию — Ювачев-Хармс — и подала свой пакетик с едой.
Мужчина в окошке сказал:
— Ждите, гражданка, отойдите от окна, — и захлопнул окошко. Прошло минуты две или минут пять. Окошко снова открылось, и тот же мужчина со словами:
— Скончался второго февраля, — выбросил мой пакетик в окошко. И я пошла обратно. Совершенно без чувств. Внутри была пустота. У меня мелькнуло: «Лучше бы я отдала это мальчикам». Но все равно спасти их было уже нельзя.
Солнце садилось, и делалось все темнее.
Я была в таком отчаянии, что не могла уже ни думать, ни идти. Мне нужно было как-то почувствовать себя.
Не помню, как я дотащилась до Яши Друскина. Он очень любил Даню. И меня тоже.
Увидев, он все понял. Говорить было не нужно, — такой ужас был на моем лице.
Яша Друскин жил вместе со своей мамой, немного сгорбленной.
Она поставила перед ним тарелку супу и сказала:
— Это тебе. Это последняя тарелка супа.
Он сказал:
— Нет, мама. Дай суп Марине, пусть она ест.
Мать поколебалась, и он повторил:
— Мама, я говорю тебе, что я это не трону, если ты не дашь его Марине."