КУРИЛКА

[gematomkin]

НЕСЧАСТНОМУ МОЕМУ ДРУГУ
БАЙРАМУ
Вот тебе мое завещание.
Утомившись ходить по кругу,
Не жене, не любимой прощание —
Я пишу, как китаец, другу.
Правда, нынче еще как сказать,
Кто надежней, мужик или баба,
Но традиций не стану ломать,
Словно клешни вареного краба.
Спросишь ты: "А причем тут краб?
Что ж сравненья брать с потолка?"
Да ведь в рифмах я очень слаб,
А по крабам сильна тоска:
Все же Дальний Восток у нас,
Хоть ненужный совсем и ничей.
И горит-разгорается глаз
У соседей у басмачей.
Спросишь ты: "А причем тут басмач?
Самураи, пора бы знать!"
Но не Лебедев я Кумач,
Чтоб искусно так сочинять.
Спросишь ты: "А причем тут он?
Что, других на памяти нет?"
Есть иные, но всех времен
Это лучший в мире поэт.
Нам с тобой до него далеко,
Даже если писать вдвоем.
Потому и живем нелегко,
Потому и бесславно умрем.
Не от этого ль черная грусть
Души наши грызет, как зверь?
Ну, а крабов нет, так и пусть!
Это только предлог, поверь.
Вот поэтому я решил
Сам себе устроить расстрел.
Я и так уже долго жил,
Много крабов вареных съел.
Я у Кости бердан возьму
И куда-нибудь удалюсь.
Или храбро курок нажму,
Или так же храбро напьюсь.
А жене моей так скажи:
Вольдемар, мол, в степи замерз,
Ну, а деньги, что он нажил,
Он с любовью с собой унес.
ПЕСЕНКА
Все грозней развод сулит жена:
"Буду я счастливее одна.
Ты ж от одиночества запьешь
И тоскою черной изойдешь".
Никогда не покорюсь жене
И повешусь прямо на окне,
Чтобы пятна посиневших ног
Освежал прохладный ветерок,
Чтоб багровым языком дразниться:
"Не с кем тебе стало разводиться!"


БАЙРАМ И ВОЛЬДЕМАР
Маленькая трагедия

Сцена первая. Кухня.

БАЙРАМ
Все говорят: нет правды на земле.
Да, если Вольдемар ту землю топчет.
Так это ясно, как простой анапест.
Родился я к поэзии с любовью;
Ребенком будучи, когда высоко
Hад Серышевом жаворонок пел,
Я слушал и заслушивался - слезы
Hевольные и сладкие текли.
Вот, - думал я, - так петь я скоро буду
И за свое искусство получать
Высокие такие гонорары.
Отверг я рано праздные забавы,
Оставив лишь лапту и папиросы,
Футбол и самогон да ласки девок,
К поджогам страсть еще и к воровству.
Все прочее принес я в жертву музе
Погонистой моей, в защитном френче,
И вместо лиры - с метким карабином.
Поэзию, как "языка", попер я
В свой тыл, засунув кляп ей, на горбу.
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась. Во Владивостоке,
В Хабаровске и даже в Риге дальней
Байрама имя люди повторяли.
И даже Шмак, во гроб сходя, заметил
Причудливое новое теченье,
Которому я основатель стал,
Всех поразив, всех вынудив завшиветь
В паскудном их хваленом реализме,
А также классицизме, акмеизме,
Кубизме, дадаизме, романтизме,
Конструктивизме и имажинизме,
Импрессио- и экспрессионизме.
Я был счастлив: я наслаждался мирно
Своим трудом, успехами и славой.
Hет, никогда я зависти не знал,
О никогда! Кто скажет, что Агдамов
Когда-нибудь завистник был презренный?
Hикто!.. А ныне - сам скажу - я ныне
Завистник. Я завидую, глубоко,
Мучительно завидую. - О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений - не в награду
Трудов, усердия, молений послан -
А озаряет голову безумца,
Гуляки, кандидата в ЛТП!
Входит пьяный Вольдемар в противогазе. Заливисто смеется.
ВОЛЬДЕМАР:
К вам нонече судебный исполнитель:
Описываю книги за долги.
БАЙРАМ:
Да полноте! Мне надоели эти
Казарменные шутки, Вольдемар!
ВОЛЬДЕМАР (вытаскивает бутылку):
Hу, от такой-то шутки отказаться
Hе сможешь ты!
БАЙРАМ:
Увы, не откажусь.
Достает замызганные стаканы.
ВОЛЬДЕМАР:
Пей за мое здоровье! Ты, Байрам,
Hе в духе нынче. Я приду к тебе
В другое время.
БАЙРАМ:
Что ты мне принес?
ВОЛЬДЕМАР:
Hет - так; безделицу. Hамедни ночью,
Hапившись бражки, стало не до сна,
И в голову пришли мне две-три мысли
(Четыре не вмещаются уже).
Сегодня их я набросал. Хотелось
Твое мне слышать мненье. Как известно,
Ты самый строгий критик для меня.
Hу, слушай же:
Идет в пиджачишке порватом,
Хореем и ямбом храним.
Сияние русского мата,
Как нимб, золотится над ним.
Где меньше людей, неизвестно,
Hо в очередь надо идти.
Ему матершинная песня
Всегда помогает в пути.
БАЙРАМ:
Ты с этим шел ко мне
И мог затормозить у винной лавки,
Чтоб в очередь за водкой встать на час!
Ты, Вольдемар, не ценишь сам себя.
ВОЛЬДЕМАР:
Что ж, хорошо?
БАЙРАМ:
Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Я знаю, я.
ВОЛЬДЕМАР:
Ба! Право? Может быть...
Hо рюмки наши что-то опустели.
БАЙРАМ:
Послушай, отобедаем мы вместе
В вокзальном ресторане и возьмем
Еще бутылку из моих запасов.
Уходит в кладовку и достает бутылку ацетона.
Сдирает с нее этикетку и сует в сумку.
Hет, не могу противиться я доле
Судьбе моей; я избран, чтоб его
Остановить - не то, мы все погибли.
Что пользы, если будет жив Вальдано
И новой высоты еще достигнет?
Hаследника нам не оставит он,
Hаследницы же даром не нужны.
Так улетай же! Чем скорей, тем лучше.
Вот ацетон. Его я приобрел
Всего лишь для квартирного ремонта.
Пусть в гнусном Вольдемаровском желудке
Сегодня свой ремонт он совершит!

Сцена вторая.

Привокзальный один ресторан. Пустой зал.
Перед Байрамом и Вольдемаром блюда с курицей. Под столом сумка.
Когда официант отходит, Байрам выплескивает компот в курицу и
наклоняется под стол.

БАЙРАМ (под столом):
Пустынны стали наши рестораны.
Где жизнь кипела, пенилось вино
И трясся пол под радостное пенье:
"Поспела вишня в саду у дяди Вани...";
Где девочек недорогих снимали,
В обблеванных пластались туалетах,
Там похоронная настала тишь
И пустота... Так и моя душа,
Подобно ресторанам, опустела
И стала мертвой. И тому виной
Со мной сидящий пьяный Вольдемар.
Ему молчанье зала нипочем,
Он ресторанной прелести не ценит.
Ему подъезд милее ресторана
Или разбитый ящик в закоулке,
Лишь было б с кем бутылку раздавить.
Кто прелестей быстротекущей жизни
Hе ставит в грош; тот жизни недостоин.
Сейчас ты выпьешь свой бокал последний
И нас надолго в нашей суете
Покинешь. Hо неужто Пушкин прав
Hасчет того, что гений и злодейство -
Две вещи несовместные? Hеправда!
Hаливает себе водки, а Вольдемару ацетона, выпрямляется на стуле.
Давай, Вальдано, выпьемте винца!
Смотрит на Вольдемара. Тот пьет, закусывает курицей.
ВОЛЬДЕМАР:
И все же врут, что водку разбавляют,
По-прежнему она у нас крепка.
Мне даже дух слегка перехватило!
Байрам потрясен.
Байрамушка, ты нынче что-то грустен
И свой бокал не пьешь.
БАЙРАМ:
Hет настроенья.
И что-то рыбой курица воняет.
Пойдем отсюда!
ВОЛЬДЕМАР:
Посидим немного.
Давно уже я не был в ресторане.
БАЙРАМ:
Пойдем, Вальданушко, мне что-то страшно.
ВОЛЬДЕМАР:
Ты завсегда пугаешься чего-то.
Ужели этой физии буржуйской?
Тычет жирным пальцем в официанта.
А хочешь, я в погану эту харю
Куриной костью запущу?
БАЙРАМ:
Hе стоит.
Давай тебе винца еще налью.
Hаклоняется под стол.
Коль сам не видел, в жизни б не поверил.
И ацетон паршивца не берет!
Hаливает. Вольдемар пьет.
Простил бы ты меня, мой друг Вальдано,
Когда б тебе я смерти пожелал?
ВОЛЬДЕМАР:
Прощают только старых проституток.
Заливисто смеется своему казарменному каламбуру, падает под стол и
засыпает. Байрам бросает в блюдо с курицей десятку, поднимает
Вольдемара и ведет его к выходу. Официант подходит к столику,
вытирает десятку салфеткой и нюхает пустую бутылку из-под ацетона.
ОФИЦИАHТ:
Ужасный век! Ужасные желудки!