Кошачья история-9

[Butylkin]

Позволю себе привести несколько цитат из книги Ежи Пильха "Безвозвратно утраченная леворукость". Вот это прямо про моего Косю.

Единственное животное, к которому я испытывал привязанность, — кот по имени Глупелёк. В те времена, когда все были еще живы, а «смерть далека», кот Глупелёк катался под потолком по сконструированной мной канатной дороге, млея от разнузданной лени. Кот Глупелёк был настолько ленив, что ему даже не хотелось падать на четыре лапы. Когда в очередной раз конструкция рассыпалась и сооруженный из обувной коробки вагончик канатной дороги летел в пропасть, кот Глупелёк вместо того чтобы приземляться, как ему пристало, с кошачьей ловкостью, со всего маху шлепался пузом на покрытый линолеумом пол нашей огромной, словно фабричный цех, кухни. А потом лежал полумертвый и ждал, когда ему окажут первую помощь. Этот кот вообще постоянно лежал, возможно, с ходьбой у него был связан какой-то кошачий комплекс, потому что, когда он ходил, то по кошачьим меркам безобразно топал. Время от времени, как-то спорадически, в нем пробуждались некие зачатки амбиций, и он отправлялся на крышу якобы охотиться. Во всяком случае, он на это намекал. Но кутерьма, которую он там устраивал, его позорные промахи, плохо рассчитанные прыжки, бесполезные засады не там где надо, увы, обрекали его на постоянные провалы и унижения. Возвращался он сконфуженный и с явным облегчением укладывался на печи.

А вот про французских котов.

Я видел в его глазах бездну столь же черную, как Варфоломеевская ночь, из его искрящейся шерсти выскакивали языки пламени костра Жанны Д’Арк, а может быть, костра Великого Мастера Тамплиеров, кот мяукал, и слышен был гром Великой Революции, полосы на кошачьем хребте были радикальными, как террор якобинцев, он ступал с чрезвычайной осторожностью, и шаг его был шагом коллаборационистов из Виши, он скрывался в закоулках квартиры, словно все еще стыдясь дела Дрейфуса, на форточку взбирался с решительностью палача, ведущего на эшафот ни в чем не повинного монарха, объявлял предметам войну и тут же капитулировал, как маршал Петэн в тысяча девятьсот сороковом. Я не мог обуздать этого видения, а еще я видел, я видел, как в кошачьем нутре перелистываются самые черные страницы истории его родины.

Ну и про котов вообще.

Коту в жизни — кроме жратвы — есть дело до чего-то универсального. Собаке дело есть исключительно до жратвы. Кот все время познает и изучает действительность, собака ее тупо облаивает. У кота есть собственное видение мира, у собаки такого видения нет. Кот — хозяин, собака — раб. Кот — надстройка, собака — базис. У кота морда противная, но умная, у собаки морда славная, но дебильная. Кот — требовательный партнер человека, а собака — его слепой, готовый к унизительной дрессировке лакей. У собаки нет самоидентичности, потому что собака не только хочет быть с человеком, собака хочет быть попросту человеком, собака хочет быть в точности как человек. Коту подобного рода унизительная и утопическая метаморфоза даже в голову не придет. Кот хочет быть котом. Кот имеет высокоразвитое чувство самоидентичности и к тому же он — в отличие от собаки — обладает достоинством, обусловленным собственной самоидентичностью. Кот представляет собой королевский пример существа реализовавшегося, собака представляет собой вечную нереализованность, воплощение вековечной тривиальной жалобы на то, что ты никогда не являешься тем, кем хотелось бы быть.
Эффективная дрессировка, в результате которой собака начинает совершать парачеловеческие действия, должна быть обложена запретами — юридическими и религиозными. Ведь это — пример зловещей узурпации, когда человек пытается безбожно лепить природу по своему образу и подобию и извлекает из этой узурпации двусмысленные наслаждения. Если человек — венец творения, то воспитывать у собаки человеческие качества и тем самым делать из нее квазивенец творения — акт кощунственный. Держать животное и восхищаться тем, что это животное очеловечивается, тем, что оно, не приведи Господи, уподобляется нам, это ведь проявление самого настоящего вырождения. Если бы у меня была собака и если бы эта собака (что в случае собаки неизбежно) уподоблялась мне, у меня было бы явственное ощущение, что животному наносится непоправимый вред. И уж наверняка я не испытывал бы ни тени радости, ни тени удовольствия. Может, кто-нибудь скажет мне — потому что сам я не понимаю, — может, кто-нибудь скажет мне, что это за радость лицезреть с самого утра выдыхающего спиртные пары, вечно похмельного зверя с трясущимися лапами? Что за удовольствие иметь около себя существо, склонное к стодневным депрессиям, занятое исключительно собственными проблемами и под предлогом нехватки магния пожирающее весь шоколад из буфета? А на кой мне черт одряхлевший барбос с избыточным весом, превращающийся в сластолюбивого кобеля при виде каждой вычесанной и ухоженной сучки?
Абсолютно независимый кот не унаследует наших недугов, не уподобится нам, сохранит самоидентичность, а восхищение его совершенством будет подобно катарсису. Спустя пару лет, которые прошли со дня сотворения мира, теперь уже стало ясно, что Господу Богу, кроме кошек, ничего по-настоящему не удалось. Кошки являются созданиями совершенными, у всего же остального мира, включая собак, имеются изъяны. Таково объективное положение вещей, и вовсе бессмысленно, вовсе не следует на него жаловаться. А еще не следует извлекать из того, что я пишу, поспешного вывода, будто у меня есть какие-то личные кинологические обиды, потому что у меня их нет.