Парижские ароматы эпохи Просвещения и Романтизма

[Cleo]

Вера Мильчина, Надежда Плавинская сделали интересное исследование парижского быта прошлых веков. Статья была напечатана в журнале "Отечественные записки" (позиционирует себя как журнал для медленного чтения )
http://www.strana-oz.ru/?numid=35&article=1444

В эпоху Просвещения Париж был одним из самых густонаселенных городов Европы и уступал первенство на континенте лишь Лондону и Константинополю. Уже в начале XVIII века число жителей французской столицы приблизилось к полумиллиону и уверенно росло на протяжении всего столетия, так что первая перепись парижан, проведенная в 1801 году, выявила весьма впечатляющие результаты — 547 856 человек. При такой высокой плотности населения городская гигиена, разумеется, вырастала в серьезную проблему. Решением ее до Французской революции занимались чиновники парижского муниципалитета и ведомство генерального лейтенанта полиции (функции полиции при Старом порядке существенно отличались от нынешних), а после революции — префектура департамента Сена и, опять-таки, префектура полиции. Как справлялись городские службы с грузом забот по уборке улиц, вывозу мусора, эвакуации нечистот и проч. в те времена, когда еще не существовало ни водопровода, ни канализации, ни электричества, ни автомобилей

Уборка мусора

Проблема уборки улиц — давняя «головная боль» столичных властей — обострилась в XVIII столетии не только из-за неуклонно нараставшей плотности населения, но и из-за изменения некоторых культурных практик: в век Просвещения парижане — как простолюдины, так и представители знати — обзавелись новой привычкой прогуливаться по городу пешком. Мириться с вечной грязью под ногами никому более не хотелось. Вопросы городской гигиены все чаще становились предметом публичных дискуссий, обсуждались в стенах Академии наук. Муниципалитет постоянно искал новые и более эффективные способы наведения чистоты на улицах, однако кардинально решить эту проблему никак не удавалось. В конце XVIII — начале XIX века и сами парижане, и посещавшие французскую столицу иностранцы по-прежнему дружно жаловались на отвратительное состояние городских артерий. Луи-Себастьян Мерсье, автор знаменитой книги «Картины Парижа», вышедшей незадолго до революции, называл свой родной город «самым грязным городом в мире» и писал:


«Какие только скачки и прыжки ни проделывает, чтобы избежать и грязи под ногами, и водяных потоков с крыш, тот, кто задумал пойти из предместья Сен-Жак пообедать в предместье Сент-Оноре. Целые горы грязи, скользкая мостовая, сальные оси экипажей — сколько препятствий!» [1]

Жалобами на ужасное состояние улиц французской столицы пестрел дорожный дневник английского путешественника Артура Юнга за 1787 год:


«Для человека, привыкшего к Лондону, просто невероятно, сколько грязи на парижских улицах и сколь неудобно и даже опасно ходить по ним из-за отсутствия тротуаров. <...> Кофейни на бульварах, музыка, шум и без конца — публичные женщины. Есть все что угодно, кроме подметальщиков и фонарей. Грязь глубиной на фут, во многих местах бульвары без единого огня. <...> Во многих отношениях этот великий город совершенно непригоден для существования в нем при небольших средствах. Лондон неизмеримо превосходит его. Улицы очень узки, девять десятых покрыты грязью, и все они не вымощены. Ходить по улицам здесь — труд, требующий усилий даже от мужчины, а для хорошо одетой женщины это просто невозможно» [2] .

Дорожные записки Н. М. Карамзина, превратившиеся позднее в «Письма русского путешественника», донесли до нас облик Парижа первых революционных лет:


«Тесные улицы, оскорбительное смешение богатства с нищетою; подле блестящей лавки ювелира куча гнилых яблок и сельдерей; везде грязь и даже кровь, текущая ручьями из мясных рядов… Картина пышного города затмится в ваших мыслях, и вам покажется, что из всех городов на свете через подземельные трубы сливается в Париж нечистота и гадость. <…> Карета здесь необходима по крайней мере для нас иностранцев, а Французы умеют чудесным образом ходить по грязи не грязнясь, мастерски прыгают с камня на камень и прячутся в лавки от скачущих карет» [3] .

Прошло без малого полвека, но в отношении чистоты Париж, если верить иностранным путешественникам, изменился очень мало. Русский литератор В. М. Строев, посетивший Париж в конце 1830-х годов, вторит своему знаменитому соотечественнику:


«Улицы невыразимо грязны. Кухарки считают улицу публичною лоханью и выливают на нее помои, выбрасывают сор, кухонные остатки и пр. Честные люди пробираются по заваленным тротуарам, как умеют. Парижанки давно славятся искусством ходить по грязи. Надобно признаться, что они мастерицы этого дела. Иная исходит пол-Парижа и придет домой с чистенькой ботинкой. Как серна, перепрыгивает она с камешка на камешек, едва касаясь до мостовой кончиком носка; приподымает платье и не боится показать прелестную ножку. <…> Уличная неопрятность, особенно в дальних предместьях, доходит до отвратительного безобразия: идешь по кочкам навоза, шагаешь через лужи, через грязь, хотя дождя нет и на бульварах летняя пыль. В богатых частях города устроены протечные фонтаны, которые очищают канавы, но все-таки грязь остается между камнями мостовой и воздух заражается вредными испарениями. <…> Префекты Парижа не один раз принимались очищать улицы, но попытки их не удались. Старухи кухарки так привыкли к теперешнему порядку, что их не отучишь от него самыми строгими наказаниями. Притом же, куда девать нечистоту Домы набиты народом; квартиры тесны; дворов почти нет. Если очистить улицы, то будут заражены дома; из двух необходимых зол теперешнее сноснее» [4] .

В Париже, в отличие от Лондона, очень долгое время не было тротуаров. Впервые муниципалитет озаботился тем, чтобы выгородить часть улицы для пешеходов, лишь в 1781 году при застройке квартала вокруг Французского театра (на нынешней улице Одеона), однако обустройство тротуаров по всему городу растянулось почти на столетие, так что прохожим приходилось пробираться по улицам среди бесчисленных повозок и карет, шагая по мостовым, щедро измазанным лошадиным навозом. Мостовые повсюду были «украшены» не только навозными лепешками, но и лужами помоев — ведь сточные канавы, куда горожане выплескивали свои помойные ведра, проходили прямо по середине улиц. В принципе эти канавы должны были промываться дождевыми потоками и уносить грязь в Сену, но твердый мусор так часто засорял водостоки, что во время ливней улицы от стены до стены заполнялись мутной водой, в которой плавали гнилые очистки. Этим нередко пользовались предприимчивые парижские мальчишки: они устраивали из досок мостки и за пару монеток переводили через бескрайние лужи дам и господ, не желавших пачкать и мочить свои башмаки. Особенно непривлекательный вид имели улицы, располагавшиеся рядом с городскими рынками и бойнями: здесь по мостовым иногда струились целые потоки крови; впрочем грязи хватало и в остальных частях города.

Парижские власти начали запрещать горожанам выбрасывать мусор на улицу из окон и засорять мостовые нечистотами еще в XIV веке. С тех пор муниципалитет систематически напоминал об этом запрете, но сама частота этих напоминаний доказывает, что горожане не слишком ревностно выполняли постановления своей ратуши. В 1764 году власти буквально силой заставили всех домовладельцев убрать с фасадов водостоки-«гаргульи», нависавшие над мостовой: ведь если в дождь из них на головы парижан обрушивались лишь потоки воды, то в солнечный день зазевавшийся прохожий рисковал быть облитым помоями. А в 1780 году полиции пришлось в очередной раз напоминать обитателям столицы о категорическом запрете выливать на улицу содержимое ночных горшков: нарушителям грозил серьезный штраф, причем хозяева несли ответственность не только за себя, но и за свою прислугу. Тем не менее даже под угрозой штрафа парижане никак не желали избавляться от этой застарелой привычки.

Горожане платили специальный налог, который направлялся на организацию сбора мусора. Поначалу жители каждого квартала должны были сами нанимать на эти деньги телеги для вывоза бытовых отходов. Но после того как в 1667 году была учреждена должность генерального лейтенанта полиции, значительная часть забот о городской гигиене была возложена на его ведомство, а оно передало эвакуацию мусора в руки специальных откупных компаний. Однако чистоту перед домами по-прежнему обязаны были обеспечивать домовладельцы. Они могли выполнять эту работу сами, поручать слугам или нанимать людей, но мести мостовую вдоль фасада дома и собирать мусор в кучи надо было ежедневно: летом — в 7.00, зимой — в 8.00. Затем на улицах появлялись тяжелые мусорные телеги, стучавшие колесами по парижским мостовым с восьми утра и до полудня. Эти повозки с опрокидывающимся кузовом, пришедшие на смену прежним примитивным телегам и тачкам, были придуманы генеральным лейтенантом полиции Беррье в 1748 году. Поначалу они были двуконными, но поскольку мусора в городе становилось все больше, в них стали запрягать по три-четыре лошади. В уборке нечистот участвовали также огородники, собиравшие на улицах столицы конский навоз — ценное удобрение для полей и садов, зеленевших в окраинных кварталах Парижа.

Систематический вывоз мусора решал проблему лишь частично: грязи в столице оставалось все еще слишком много. Поэтому в поисках радикального решения проблемы городской гигиены парижский муниципалитет распространил в 1779 году специальный документ, в котором объявлял о готовности выдать премию тому, кто придумает наиболее легкий и недорогой способ уборки улиц. Самую оригинальную идею подал Жак-Ипполит Ронесс, автор сочинения «Взгляды на чистоту парижских улиц»: он предложил мыть улицы водой, используя пожарные помпы. Реализовать эту идею в полной мере власти не сумели, но с этого времени большие улицы, мосты и набережные стали более или менее регулярно поливаться водой.

В XIX столетии уборка парижских улиц оказалась в ведении сразу нескольких ведомств: за нее отвечали и префектура возникшего в ходе революции департамента Сена (под ее началом находились службы, отвечавшие за эксплуатацию сточных канав и свалок), и префектура полиции, и специальное предприятие, получившее концессию на вывоз отбросов и нечистот, а также — до 1827 года — на подметание тех территорий, которые принадлежали городу. Домовладельцы, как и прежде, были обязаны мести улицы перед фасадами своих домов до середины проезжей части. Горожанам запрещалось выбрасывать мусор на улицу, если по ней только что проехала телега уборщика. За тем, как выполняются эти требования, следили 20 инспекторов префектуры полиции, и если они обнаруживали нарушения, то жаловались на виновных полицейским комиссарам. Впрочем, у тех всегда было много других, более важных дел, а потому они не спешили принимать меры по столь маловажному поводу. После 1827 года у префектуры полиции появилось собственное «уборочное» подразделение, отвечавшее за чистоту площадей, набережных, мостов и бульваров. Кроме того, была основана частная компания, которой домовладельцы могли заранее платить за то, чтобы ее работники подметали улицы перед их домами. Принимались и другие меры: от технических усовершенствований, вроде изобретения «механического подметальщика» и починки за счет муниципалитета тех повозок, с помощью которых производилась очистка выгребных ям, до приказа владельцам ресторанов и других заведений, производящих большую массу отходов, не выбрасывать их на улицу, а складывать в корзины или ящики.

К 1848 году для уборки общественных территорий — площадей, больших дорог, бульваров и набережных — парижская администрация в летнее время нанимала 300 штатных подметальщиков. Зимой их число удваивалось, а когда выпадал снег, на улицы выходили 2 000 дворников. Улицы не только мели и чистили, но и мыли: летом, с 15 апреля по 15 сентября, когда в Париже становилось особенно пыльно, специально нанятые люди дважды в день поливали бульвары, набережные, площади, мосты и места публичных гуляний водой, для чего использовались 90 бочек, которые перевозились на одноконных телегах. Во все остальное время года на полив уходило всего 25 бочек.

Эта гигиеническая мера была задумана ради пользы горожан, однако подчас она доставляла им большие неприятности:


«Не успеет парижанин выйти из дому, — писала в 1839 году Дельфина де Жирарден, сочинительница светской хроники в газете «Пресса», — как навстречу ему устремляется целый батальон привратников, привратниц и прочих официальных поливальщиков, держащих наперевес свои устрашающие орудия, а именно лопаты. Не теряя времени, они пускают их в ход и начинают расплескивать вокруг себя воду из уличных ручьев. Чистая эта вода или грязная, сделалась ли она бурой стараниями соседнего красильщика или желтой от трудов коварного стекольщика, — это поливальщиков не волнует; им велели поливать улицу — и они ее поливают; а уж чем именно, насчет этого им указаний не давали. В результате несчастные прохожие оказываются забрызганы то с ног до головы, то с головы до ног; все зависит от того, как близко подходят они к поливальщику; если он рядом, вода попадает им на ноги, если далеко — на голову. Прощайте, лакированные сапоги, прощайте, прелестные башмачки из пепельной тафты, прощайте, серая шляпка, розовый капот и белое муслиновое платье с тремя воланами! О бедные парижские жители! Вы выходите из дома с надеждой, радуясь солнечному дню и не ожидая ничего дурного; вы не подозреваете, что поливальщик уже занес злосчастную лопату, угрожающую вашей красоте, иными словами, вашей жизни! И не думайте, что в экипаже вы будете в безопасности; струи грязной воды проникают туда так же легко, как и во все другие места; разница лишь в том, что, попав в экипаж, они там и остаются. Выехав из дому в коляске, вы возвращаетесь в ванне, а ванна, запряженная парой лошадей, — не самое надежное средство передвижения» [5] .

Поддерживать городскую чистоту помогали и представители особой парижской профессии — ветошники, или тряпичники, собиравшие на мостовых старые тряпки, бумагу, стекло и проч. Надо сказать, что с начала XVІІІ века власти неоднократно выпускали ордонансы, запрещавшие ветошникам трудиться до рассвета, поскольку с помощью своих железных крючьев они нередко воровали вещи из помещений в первых этажах жилых домов, пока хозяева мирно спали. В сентябре 1828 года ветошникам было предписано носить специальный жетон с обозначением имени и ремесла, — «дабы можно было их отличить от ночных грабителей, охотно себя за ветошников выдающих». Разрешение на работу ветошники и торговцы подержанным платьем должны были испрашивать ежегодно — во избежание злоупотреблений. В 1832 году в Париже насчитывалось без малого две тысячи ветошников, а к 1880 году их число выросло до 15 тысяч. Когда в том же 1832 году, во время эпидемии холеры, власти стали ускоренным темпом вывозить отбросы и временно запретили ветошникам заниматься своим ремеслом, те подняли трехдневный бунт, отстаивая свои права. Выразительную картину этих событий нарисовал Гейне в шестой статье из цикла «Французские дела» (апрель 1832 года):


«Властям пришлось столкнуться с интересами нескольких тысяч человек, считающих общественную грязь своим достоянием. Это так называемые chiffonniers [ветошники], которые из мусора, скопляющегося за день в грязных закоулках домов, извлекают средства к жизни. С большой остроконечной корзиной за спиной и с крючковатой палкой в руке бродят по улицам эти люди, грязные, бледнолицые, и умудряются вытащить из мусора и продать всякую всячину, еще годную к употреблению. А когда полиция сдала в аренду очистку улицы, чтобы грязь не залеживалась на них, и когда мусор, нагруженный на телеги, стали вывозить прямо за город, в открытое поле, где тряпичникам предоставлялось сколько угодно рыться в нем, тогда эти люди стали жаловаться, что если их и не лишают хлеба, то мешают их промыслу, что промысел этот — их давнишнее право, почти собственность, которую у них произвольно хотят отнять. Удивительно, что доказательства, которыми они при этом пользовались, совершенно те же, которые обычно выставляют наши дворянчики, цеховые старшины, мастера гильдий, проповедники десятинного сбора и прочие утопающие в привилегиях люди всякий раз, когда речь заходит о том, что древние злоупотребления, из которых они извлекают выгоду, весь мусор средневековья должен, наконец, быть выметен, чтобы застарелая гниль и вонь не зачумляли нашу нынешнюю жизнь. Когда жалобы не помогли, ветошники насильственным путем постарались помешать ассенизационной реформе; они попытались устроить маленькую контрреволюцию, и притом в союзе со старыми бабами, старьевщицами, которым было запрещено раскладывать вдоль набережных и перепродавать зловонные лоскутья, купленные большею частью у ветошников. И вот мы увидели омерзительнейшее восстание: новые ассенизационные повозки были разбиты и брошены в Сену; ветошники забаррикадировались у ворот Сен-Дени; старухи ветошницы сражались большими зонтами на площади Шатле» [6] .

Ветошники продавали свою добычу «главному старьевщику» — своего рода подрядчику, который владел обширным сараем, где собранное хранилось, сортировалось и готовилось к продаже. Затем часть старья — в основном целые вещи — шла на рынки и в лавки старьевщиков, а обрывки тряпок и осколки стекол продавались фабрикам для дальнейшей переработки. Ветошники делились на «оседлых» — тех, кто имел «монополию» на сбор мусора в определенном квартале, и «торговых» — они покупали у горожан ненужные вещи, а затем перепродавали их. Существовала и особая разновидность — так называемые «золотоискатели»: летом, когда из-за жары Сена пересыхала и дно ее частично обнажалось, они просеивали мокрый песок в надежде отыскать в нем какие-нибудь драгоценности, а в остальное время года так же неутомимо рылись в сточных канавах. Лачуги старьевщиков располагались преимущественно в кварталах Сен-Марсель и Сен-Жак и представляли собой своеобразные филиалы свалок. Анонимный автор очерка «Париж в 1836 году» довольно подробно описал условия труда ветошников — «класса народонаселения, исключительно свойственного Парижу»:


«Рано утром и ночью поздно расхаживают они по улицам с коробом на спине, фонарем в левой, крюком в правой руке, раскапывают кучи дряни, наваленной из домов, и выбирают все, что может на что-нибудь годиться: бумагу, тряпки, кожу, железо, кости, нитки, битое стекло, щепки и пробки. Все найденное после разбирается по сортам, продается оптовым торговцам, очищается и делается опять товаром. Каждый crocheteur [старьевщик, вооруженный крюком] вырабатывает в сутки от 20 до 30 су. Часто с ними ходят собаки, которые забегают вперед и овладевают каждой кучей во имя своего хозяина. Достойна ловкость, с какою они цепляют каждую вещицу, кладут в корзину, и быстрота, с которой в несколько минут очищают всю улицу. Главное в том, чтобы первому поспеть на поприще; но и после приходящие находят еще поживу, потому что лучше дома метутся часто очень поздно, непосредственно перед самым проездом неумолимой телеги, которая вывозит весь сор из города» [7] .