Эльзасский Сульц – семейное гнездо Дантесов

[abris]

Заштатный эльзасский городок Сульц известен только тем, что сюда удалился после убийства Пушкина на дуэли Жорж Дантес со своей молодой женой Екатериной Гончаровой, свояченицей великого русского поэта.
Большой портрет Екатерины Николаевны, который в России практически неизвестен, – основная достопримечательность местного муниципального музея. Рядом с этим портретом 1840 года кисти местного художника Анри Бельца повешена копия гробовой доски Гончаровой, портреты ее мужа – и барона Геккерна, сыгравшего роковую роль в пушкинской судьбе.
Дантесам посвящен целый зал музея, в котором почти никогда не бывает посетителей. У гробовой доски в углу маячит зловещая черная чугунная фигура мужчины во фраке с вьющейся шевелюрой и с мишенью на груди. Сей принадлежавший семейству Дантесов предмет, служивший для упражнений в стрельбе, был приобретен музеем на аукционе в 1992 году при распродаже имущества из родового поместья.
Тогда же были куплены музеем портреты Екатерины Николаевны, ее детей, несколько гравюр и две огромные печки – чугунная и облицованная изразцами, находившиеся в поместье Дантесов. История дуэли представлена здесь литографией, копией дуэльных пистолетов (подлинное оружие находится в музее французского города Амбуаз) и копией пушкинского письма старому барону Геккерену, датированное 1836 годом.
Екатерина Николаевна последовала в Сульц за своим мужем, изгнанным после дуэли из России, где он так расчетливо и успешно начал свою карьеру тремя годами раньше. Для нее это было добровольное изгнание, лишившее ее навсегда встречи с родными и близкими. Чуть более 7 лет прожила она в Сульце. В год гибели поэта Екатерина Николаевна – в священную для Пушкина лицейскую дату 19 октября – родила первую дочь Матильду. Здесь же она скончалась в послеродовой горячке, произведя на свет четвертого ребенка – долгожданного сына.
Можно представить, сколь разительно отличалось существование молодого честолюбца Дантеса в провинциальной дыре от блестящей светской жизни при царском дворе в Петербурге. Скучноватый Сульц ничем не выделяется среди своих эльзасских собратьев – аккуратные домики, щедро увитые геранью, винные погребки, центральная площадь с городской мэрией.

Могила Екатерины Гончаровой
Похоронена Екатерина Гончарова на городском кладбище среди многочисленных предков семейства Дантесов, ставших позже баронами Геккеренами. Ее могилу пришлось долго искать – надписи на двух десятках одинаковых могильных плит почти стерлись. Наконец на одной из них удалось разобрать имя «Катерина», и буквы выстроились в надгробную надпись: «Здесь покоится Катерина Гончарова, баронесса Геккерен, родившаяся в Москве, умершая в Сульце 20 октября 1843 года в возрасте 32 лет». Известно, что Екатерина Николаевна скончалась, когда ей было 34 года, то есть здесь либо допущена была ошибка, либо она скрывала свой возраст, будучи старше своего супруга на три года.
Сразу же за могилой Гончаровой – надгробная плита ее мужа. Можно с уверенностью предположить, что угрызения совести не мучили француза, прожившего в безмятежности до глубокой старости и скончавшегося в Сульце в 83?летнем возрасте. Признательные сограждане, не ведавшие, что от его пули пал величайший русский поэт, избрали Дантеса своим мэром, а после его смерти назвали его именем маленькую кривую улочку, примыкающую к поместью Дантесов.
В начале 90-х годов разорившиеся потомки продали родовой дом. И в нем разместилась гостиница с рестораном, где одно из меню, видимо, для возбуждения аппетита названо «Дантес». Перед входом растет могучий клен – свидетель приезда молодого семейства из Петербурга.
Никого из отпрысков семейства Дантесов в Сульце не осталось. Несколько лет назад праправнук Дантеса передал итальянской исследовательнице Серене Витале 25 писем Жоржа Дантеса Геккерену, написанные им в 1835-1836 годах, когда последний лечился за границей. «Барон Клод Геккерен, умерший в 1996 году, – писала Серена Витале в предисловии к книге «Пуговица Пушкина», – позволил мне изучать его семейный архив. Я бесконечно благодарна его памяти за доверие, которым он так щедро меня одарил, за гостеприимство и дружбу, которую он мне оказал, за удивительные истории, которыми он поделился со мной, и за ту поддержку, которую он и его жена Жанин оказали моему исследованию».
Еще раньше, в 40-х годах прошлого столетия, два письма получил французский писатель русского происхождения Анри Труайя, отрывки из которых он цитировал в своей книге.
Эти письма пролили новый свет на взаимоотношения Натальи Николаевны и Жоржа Дантеса. С тех пор семейный архив, который тщательно оберегается от посторонних глаз, ни для кого больше не раскрывался. Можно только предположить, что в нем хранятся неизвестные документы, переписка Екатерины Гончаровой с матерью, сестрами и с братом и – кто знает – письма самого Пушкина!

"Русская мысль"

[swlabr]

Интересная статья. Спасибо.

[abris]

Форумчане, что в Эльзасе живут, не доводилось вам в Сульце побывать, в музей заглянуть, соприкоснуться с кусочком нашей истории?

[rose]

abris, по вашеи просьбе копирую это сообщение в нужную тему
Из фамильного замка Дантесов действительно сделали отель-ресторан.


Каждый житель Сульца знает эту историю с дуэлью и гордится тем, что это "наш Дантес вашего Пушкина ранил"
нашли, чем гордиться
деревне более 800 лет,
и кстати ее история также связана с Мальтийским Орденом.

[rose]

Проклятие рода Дантесов
“МК” нашел праправнука убийцы Пушкина
В унылом январе 1837 года Дантес вызвал на дуэль Пушкина и убил его. Солнце русской поэзии закатилось…
169 лет спустя, в апреле 2006-го, в эльзасском городке Сульц, в бывшем родовом замке баронов де Геккернов, спецкор “МК”, первый из русских журналистов, встретился с праправнуком человека, закатившего это солнце.
Барон Лотер де Геккерн Дантес, представитель благородной и печально знаменитой фамилии.
— Я знаю, русские должны меня ненавидеть, — укоризненно смотрит месье барон. — Хотя за что, собственно? Ведь все было по-честному. Если бы Дантес не попал в Пушкина, то Пушкин попал бы в Дантеса.
Что ж, с этим утверждением трудно спорить.
Так же как для русского человека с ним невозможно смириться.
Для нас существовала лишь одна правда, впитываемая с молоком матери: Дантесу нет и не может быть никаких оправданий.
Иначе почему сам барон Жорж Дантес так и не сказал ни слова в свою защиту? Почему он ни разу не открыл публично истинные причины рокового поединка на Черной речке? Единственного, кстати, поединка в его жизни. А прожил господин Дантес без малого 83 года, прожил долго и счастливо. И, по мнению многих современников, он никогда не раскаивался в том, что совершил.
Расплачиваться за грехи прошлого пришлось, увы, его потомкам..
Выпьем, добрая подружка
В сульцком замке Дантесов принимали по-пушкински. Но с французским размахом. “Страсбургский пирог нетленный”, гусиную печень запивали редчайшим белым вином, которое хранится только в здешних подвалах. “Как ты можешь намазывать фуа-гра на хлеб ножом? — ужасается моему невежеству барон Лотер. — Это едят вилкой. Если бы на моем месте был Пушкин, известный знаток этикета, он бы немедленно вызвал тебя на дуэль!”
Ах, если бы здесь был Пушкин. Надеюсь, мы поладили бы…
Тем более что третий в такой ситуации никогда не лишний.
Седьмую бутылку баронского вина вперемешку с “креманом” — эльзаским шампанским — мы с Дантесом распили уже под утро.
Проговорив в общей сложности около 22 часов. Весь вечер. Всю ночь. И весь следующий день кряду. В перерывах между вопросами Дантес читал свои стихи. Под мерцание оплавленной свечи. И почему-то под бетховенскую “Лунную сонату”.
Разве это не поразительно: ни один из многочисленных потомков Пушкина, боясь сравнения со знаменитым пращуром, не написал ни строчки. А праправнук его злейшего врага уже издал первый поэтический сборник “Борьба и чувства” — смертельно раненному Пушкину посвящается.
Или иной вариант названия — “Погибнуть вместе с Пушкиным”. Весьма символично.
Хотя стихи нашего главного русского классика сам месье барон читал только в переводе. В очень плохом переводе на свой родной язык.
Почему-то именно Пушкина французы переводят отвратительно. Наверное, для того чтобы было совсем уж непонятно — чего это русские так долго по нему страдают?
— Я не Пушкин, конечно, но все 500 экземпляров моей книги уже распродали в Париже, а это по нынешним временам, когда никто не читает книг, — совсем не шутка, — гордится месье Лотер. — Хотелось бы верить, что люди купили мой сборник ради моих собственных мыслей и чувств, а вовсе не из-за того, что я потомок “того самого” Жоржа Дантеса.
— Я искала вас так долго, больше года, — перебиваю господина барона.
— А чего меня искать? — удивляется он. — Дантес — очень редкая для Франции фамилия. Честно говоря, мы одни такие. Александр Дюма назвал почему-то своего героя Эдмоном Дантесом, но смею утверждать, что тот нам не родственник. Фамилия эта, если переводить с немецкого языка на русский, не слишком благозвучная, Уткины мы. На старинном дворянском гербе у Дантесов, что у входа в сульцкий замок, изображены летящие утки. А я живу в Нанте, хотя фирма моя находится в Германии. У меня завод по переработке мусора, прибыльный нынче бизнес. На поэзии, сама понимаешь, много не заработаешь…
Нет, весь я не умру
Как долго я его искала... С того самого дня, как год назад в Париже в мастерской художника-эмигранта Ильи Дронникова увидела на стене барельефное изображение солидного седовласого господина. Рядом висела копия с посмертной маски Пушкина.
— А это портрет старого Дантеса, — кивнул Дронников на барельеф. — Я делал его с подлинной фотографии, которую мне как-то принесла праправнучка барона.
Однако посодействовать в ее поисках художник не захотел. Уже в России я обзвонила несколько пушкинских музеев тоже с просьбой помочь найти нынешних баронов де Геккернов. Но и там получила категорический отказ.
“Вы не имеете права писать о детях Дантеса. Это подло! — с чувством произносили ученые дамы. — Тех, кто пытается с ними связаться, мы презрительно величаем “дантистами”. Мы обязаны подвергнуть имя убийцы Пушкина полному забвению, и это будет наша ему месть!”
Господи, так два столетия прошло с тех пор. Неужели же не пора расставить все точки над “i”? Даже серийные маньяки в нашей стране получают сегодня право на суд присяжных. А ведь Дантес, кажется, не был серийным маньяком.
“Но никто не забыт и ничто не забыто!” — разгневанно кидали ученые дамы разгоряченные телефонные трубки.
Как все это странно, продолжала думать я. У Дантеса остались дети и внуки. И род его спокойно дотянул до сегодняшнего дня. Они ходят на работу, ездят в машинах, читают газеты, смотрят телевизор и, может быть, на досуге даже размышляют иногда о своем месте в русской истории?
Как это странно и возмутительно, если следовать логике наших ученых-пушкинистов…
Хотя что тут, собственно, странного — те же потомки Пушкина расплодились по всему миру, среди них есть даже китайцы.
И они тоже наверняка смотрят телевизор…
Но если Пушкины на слуху, то о Дантесах практически ничего не известно. Кроме того, что крупный литературовед Павел Щеголев еще в тридцатые годы ХХ века говорил с его внуком, Луи Метманом, сыном Матильды Метман, старшей дочери Дантеса и Катерины Гончаровой, родной сестры красавицы Натали.
Сложно все у Пушкина с Дантесом, перепутано. И кружевное переплетение их судеб, и их дети, ставшие родственниками по крови, по своим матерям, но, как оказалось, до сих пор не подающие руки друг другу…
В большом интервью нашего обозревателя Марины Райкиной с прапраправнуком Пушкина и его полным тезкой, живущим ныне в Брюсселе, вдруг проскользнула случайная фраза, изменившая ход моих поисков и давшая надежду, что Дантесы все же вполне живые люди, имеющие почтовый адрес.
— Вы знаете, что хотят на будущий год сделать потомки Дантеса в Сульце? — говорил Александр Пушкин. — О! Это будет праздник, такие торжества. И в конце потомки Пушкина подадут руку потомкам Дантеса.
— И вы подадите?
— Можно будет поехать, посмотреть, но сказать, что подам руку? Это невозможно. Я не хочу шокировать Россию.
Итак — эльзасский Сульц. Конечная остановка. Родовое гнездо первого Жоржа Дантеса, то место, откуда в начале 30-х годов позапрошлого века он бежал за “чинами и славой” в далекую заснеженную Россию.
И куда вернулся после дуэли в 1837 году. Навеки проклятый русскими. Полгода спустя к мужу приехала беременная баронесса Катрин. Проклятая собственной сестрой, вдовой, Натали.
Чиновница мэрии Сульца Мария дос Сантос чрезвычайно удивилась телефонному звонку из России. “Да, мы знаем сегодняшнего барона Лотера, праправнука барона Жоржа. Но не уверена, что он захочет встретиться с вами, — твердо заявила она. — Это предвзятое отношение русских к Дантесам… Оно совершенно несправедливо. Оно отталкивает туристов от старого замка и портит всю историю нашего мирного и уютного городка. Тем более что никто из Дантесов тут больше не живет. Они продали все, что имели, городу и уехали отсюда, начав абсолютно новую жизнь. Только один барон Лотер еще помнит о прошлом. Впрочем, я передам ему ваш е-мейл”.
Он ответил на следующий же день, с аристократическим изяществом и точностью, словно тоже ждал моего письма всю жизнь: “Приезжайте. Я жду вас в Сульце”.
В поле бес нас водит, видно
— Боже, я так и думал, что эта русская идиотка все на свете перепутает, — барон Лотер казался явно раздосадованным. Еще бы, мы заранее договорились, что он заберет меня с вокзала в Милузе, что в двадцати километрах от Сульца, в два часа дня, специально сделав крюк аж в тысячу километров из Тулузы в Германию, куда он едет на свой мусорный завод.
Барон был готов поговорить с русской журналисткой всего лишь пару часов, именно столько у него нашлось свободного времени. Ни секундой больше. Он ведь серьезный бизнесмен.
Конечно, я согласилась со всеми условиями. Но никто не виноват в том, что мы с переводчицей-француженкой, рассуждающие о превратностях русско-французской истории, в семь утра сели на поезд, который отправлялся вовсе не в Милуз. Он ехал в отстойник для других поездов, без пассажиров и машиниста. В никуда. В исторический тупик.
И теперь, вместо того чтобы на всех парах мчаться к месье Дантесу, мы с переводчицей Люсиль куковали на рельсах. Дожидаясь службу спасения и французскую полицию, я меланхолично поедала бутерброды с сыром. Люсиль нервно объяснялась с Дантесом.
— Извините, месье барон. Эта русская журналистка и правда не в себе. Что она делает? Она читает вслух стихи, месье. Что-то про рассеянного пассажира, который сел не в тот вагон, надев себе на голову сковородку. Она говорит, что у русских крейзи так принято. Нет, вряд ли это стихи Пушкина, в его времена поезда еще не ходили. О да, мы так переживаем о случившемся…
— Переживать — это очень по-русски, — усмехнулся Дантес и положил трубку. Предварительно объяснив, что из-за моей расхлябанности ему придется теперь заночевать в Сульце. Не может же он лишить миллионы русских читателей долгожданного интервью с собой?
Зато вместо двух часов разговора по моей вине у нас окажется целая ночь в запасе. Потому что я тоже останусь ночевать в замке. В спальне первого Дантеса. И пусть призрак прапрадедушки Жоржа, так сказал месье барон, пощекочет мне пятки в наказание. “Она не блондинка? — спросил Дантес у переводчицы. — Я так и думал, блондинки всего мира одинаково глупы. Поэтому нам, Дантесам, всегда нравились брюнетки!”
…Только через 8 часов наш поезд подошел к Милузу. В единственном цветочном магазине на вокзальной площади я купила две белые розы, чтобы положить их на могилу брюнетки Катрин Гончарофф.
Я понимала, что первого впечатления уже не исправить. “Знаешь, по-моему, господин барон очень высокого мнения о себе, — сказала переводчица Люсиль. — В последнем письме он сетовал на то, что мы, обращаясь к нему по электронке, пишем дворянскую приставку “де” в фамилии Геккернов с большой буквы. Хотя по правилам ее надо писать с маленькой. Иначе его фамилия будет звучать уже не так аристократично. Похоже, он из тех редких французов, кто сильно кичится своим знатным происхождением. Надеюсь, он не вызовет нас за опоздание на дуэль?”
Мой мобильный телефон вдруг заиграл “Марсельезу”. Навстречу нам в желтой кофте с эмблемой зеленого крокодильчика под сердцем двигал 53-летний барон Лотер де Геккерн Дантес собственной персоной. Он был такой огромный и важный, такой монументальный, что хотелось немедленно убежать куда подальше.
— Садитесь в машину, — сурово приказал барон. — Пока не стемнело, мы заедем на наше фамильное кладбище, а потом уже отправимся в замок Дантесов. Надеюсь, вы не против? Кстати, за рулем сидит мой единственный друг Филипп Шмербер — это человек, которому теперь принадлежит замок Дантесов. Он купил его лет шесть назад и перестроил в отель.
Филипп, услышав свое имя, весело подмигнул в ответ. Он был простодушный и веселый, этот новый хозяин замка. Он сидел за рулем машины де Геккерна как заправский шофер у большого босса.
— А кто же тогда вы, месье барон?
— Я гость в его доме. Или, вернее сказать, постоялец в гостинице. Один раз, когда я был здесь проездом инкогнито, представляете, мне не хватило номера. И это в замке моих предков, в котором я прожил от рождения до 25 лет! Где я потерял свою невинность, куда приводил на ночь девушек со всех окрестностей. А потом их матери приходили к моей маме, госпоже баронессе, чтобы пожаловаться: ваш сын портит наших дочек! Но баронесса спокойно отвечала им: на то и петушок, чтобы курочек топтать! Да, я слыл негодяем в ранней юности. Но я любил эту землю, этот дом, этот воздух, и, боже мой, вряд ли я уехал бы когда-нибудь отсюда добровольно… Но мы отвлеклись от темы нашей беседы: разумеется, когда мне не хватило комнаты, я не ночевал на улице — как только управляющий узнал мою фамилию, свободный номер в отеле тут же нашелся.
Увидев в моих руках две белые розы, месье барон строго заметил: “Это кому?”
— Тезке Катрин. Мы ведь едем на ее могилу?
— Да, на ее, — барон задумался. — Там есть еще могила Жоржа Дантеса. Почему же вы не захватили цветов ему? А, я знаю, наверняка потому, что вы его ненавидите. Как все русские.
— Вовсе нет. Просто в России женщины не дарят цветов мужчинам. Даже мертвым.
Любовь к отеческим гробам
Католический Христос безнадежно взирал на входе со своего вечного креста. В самом углу городского кладбища, за сравнительно свежими холмиками, располагался семейный уголок Дантесов, унылые ряды могил под тяжкими серыми плитами. Почти вся территория семейного склепа занята. Остались места лишь для трех-четырех новых погребений. Дальше — уже ограда.
— Вы знаете, кто будет здесь еще лежать? — спрашиваю я барона.
— Я и мои дети, — буднично отвечает он. — Это вовсе не тяжело с детства видеть место, где ты будешь похоронен. Так надежнее. Хотя мои братья и сестры, другие родственники не вернутся сюда после смерти. Не хотят. А я ничего не могу с этим поделать.
Могила старшего Дантеса в самом центре. От него до Катерины добираться далеко. До названного отца, голландского посланника в России Луи де Геккерна, гораздо ближе.
Конечно, ведь они умерли почти в одно время. С разницей всего в 12 лет, что в глубокой старости уже не так важно. Де Геккерн, усыновивший бедного эльзасского дворянина Дантеса, ушел из этого мира в 1884 году. Его приемный сын, первый барон Жорж, сенатор Франции и мэр Сульца, в 1895-м.
Больше чем на полвека Дантес пережил свою венчанную жену, Екатерину Гончарову, скончавшуюся от родовой горячки в возрасте 34 лет, на следующий день после рождения младшего сына Жоржа. Единственного из четырех ее детей с Дантесом, чьи потомки дожили до сегодняшнего дня. Барон Лотер — его родной правнук.
Как просила Катерина, чтобы этот ребенок появился на свет! Как ходила босиком — осенью, на девятом месяце беременности — за пять километров от замка в католическую церковь, чтобы вымолить у божьей матери его рождение.
Она шла по узенькой тропинке из едкого лютика, что растет здесь вволю. В чужой храм. Вспоминая про себя православные молитвы.
И полузабытые лица своих сестер.
Три юные девочки Гончаровы, Коко, Азинька и Таша, танцующие на первых балах у Йогеля. Три тонкие барышни-парки, что пряли на Каменном острове осенью 1836-го судьбу русской литературы. Три девицы под окном. Три — роковое для Пушкина число.
Старшая, Катя, с детства читавшая и понимавшая стихи своего зятя. Некрасивая Катя, бесприданница, влюбленная в блестящего французского гвардейца и не смевшая надеяться на его взаимность. Как смешно и нелепо пыталась она столкнуть Дантеса и Натали, чтобы хоть издали полюбоваться его влюбленным взглядом. Обращенным к другой.
Новобрачная Катрин Дантес, единственная из Гончаровых, кто знал о назначенной дуэли. Но, связанная обетом молчания, она так и не предупредила о ней свою красавицу сестру.
Как ждала она потом, в добровольной эмиграции, писем с родины от Натальи Николаевны. А та ей ни разу не написала.
Пусто, холодно, зябко у этой могилы. “Он совсем не любил ее?” — спрашиваю я у барона Лотера. Дантес сразу понимает, о чем я. Кто этот он. И кто она.
— Почему нет? Есть святая любовь, безумная, которая случается один раз в жизни. По крайней мере у нас, Дантесов. Так мой прапрадед любил Натали. А есть любовь-дружба, любовь — уважение к матери своих детей. В день рождения старшей дочери Матильды Жорж приказал посадить огромный дуб у балкона их общей спальни с Катрин. Он цветет до сих пор. И потом, после смерти жены, у Дантеса было много любовниц. Но ни одну из них он так и не назвал баронессой. А это что-то да значит!
Но я все думаю о босой беременной женщине на дорожке из едких лютиков. И о прощении, которое Катя так и не вымолила у французской Нотр-Дам...
Могильная плита Катерины кажется светлее остальных. “Конечно, ведь ее меняли из-за ошибок в надписи, — говорит барон. — Баронесса до последнего скрывала свой возраст, потому что была старше мужа почти на четыре года. И даже после смерти ей убавили два года, написали, что умерла в 32. И то, что она по фамилии Дантес, на плите тоже забыли поставить. Пришлось переделывать”.
Я кладу цветы у изголовья. Туда, где уже стоит крошечный горшочек с засохшими фиалками. Вдруг замечаю, что глаза Лотера Дантеса за стеклами очков становятся влажными. А он не так уж и неуязвим и колок, этот месье барон.
— Могила Катрин не самая моя любимая здесь, знаете, — неожиданно говорит он. — Вон там, у самой ограды, лежит моя первая учительница. Это не принято — хоронить в дворянских склепах нечленов семьи, но ее я приказал положить именно здесь. Она была мне ближе, чем мать. Она научила меня читать, писать, ценить и любить литературу.
— Арина Родионовна? — невольно восклицаю я.
— Кто такая Арина Родионовна? — пожимает плечами Дантес.
Конечно, он не знает биографии Пушкина.
А я не смею поверить, что не только у гениев бывают няни, которые их любят.
— Пойдемте отсюда, уже поздно, — говорит барон. — Остальным моим родственникам нет никакого дела, что будет с родовым кладбищем и всеми теми, кто на нем был похоронен. Это ужасно больно знать, что твое прошлое и ты сам никому не нужны.
Он уходит в машину, а его друг Филипп, нынешний владелец замка, тихо добавляет: “Все вокруг, что мы видим, — поля, холмы, леса — когда-то принадлежало Дантесам. Но налоги на недвижимость сильно возросли, а доходов у них не было. Работать Дантесы не научились из-за фамильной гордости. Им было проще остаться нищими. Они уехали в конце 70-х, оставив в запустении старый замок и поклявшись в страшной обиде никогда не возвращаться сюда. Когда Лотер разбогател на мусоре, что было своего рода домашним позором, он пытался выкупить замок назад. Но его родные восстали…”
Я пытаюсь переменить тему и спрашиваю у Дантеса о его собственной семье.
— Моя семья — это мои дети, — говорит барон. — У меня нет жены. Я сам воспитываю своих четырех детей.
— Ваша супруга тоже умерла молодой, как несчастная Катрин? — поражаюсь я. — Вы прямо совсем как прапрадед.
— Нет, моя жена меня бросила ради другого мужчины. Так что я скорее как Пушкин, если бы Наталья Николаевна все же оставила его и ушла к Дантесу, которого, я верю, искренне любила…

Что за проклятье довлеет над архивом Дантесов? Зачем барон Лотер собирается приобрести автомат Калашникова? Найдет ли он себе русскую жену? И почему, сочиняя стихи, всем компьютерам на свете потомок Дантеса предпочитает гусиное перо — читайте через несколько номеров газеты.

Московский Комсомолец
от 21.04.2006
Екатерина САЖНЕВА, Париж—Сульц—Москва

[rose]

Гусиное перо Дантеса.
Барон Лотер де Геккерн: “Я хотел бы, чтобы в России наконец прочли записки моего оклеветанного прапрадеда!”

Мы слышим о других лишь то, что хотим услышать. И видим в них то, что желаем увидеть. После выхода первой части статьи о потомках Жоржа Дантеса (см. “МК” от 21 апреля “Проклятие рода Дантесов”) на нас обрушились звонки и письма с требованиями “не сметь” омрачать светлую память всенародного гения публикацией интервью с детьми его убийцы. В русской истории Пушкин остался мстителем, сражавшимся за честь опороченной жены. Дантес — порождением зла. Этот миф о жертве-поэте и его бездушном палаче отшлифовывался почти два века. Но почему-то даже ученым-пушкинистам до сих пор непонятно: из-за чего они все-таки стрелялись? Зачем Пушкин так настойчиво искал свою смерть? А Дантес, до последнего избегавший поединка, послал ему вызов на дуэль? Барон Лотер де Геккерн Дантес, родной праправнук Жоржа Дантеса, продолжает рассказ о тайнах своих предков.
Первый из дозвонившихся после выхода статьи читателей сообщил гневно: “Стыдитесь! Я обзвонил московские музеи, и везде сказали, что это Пушкин вызвал на дуэль Дантеса, этому же меня учили в школе, а не наоборот, о чем вы пишете в газете”.
Пушкин вызвал Дантеса на дуэль. Да, именно этому нас и учили. Хотя в воспоминаниях современников, у той же внучки Кутузова Долли Фикельмон, можно прочитать о том, что 26 января 1837 года Огюст д’Аршиак передал Пушкину вызов от… Дантеса. Дантес послал его в ответ на оскорбительное письмо Пушкина Луи де Геккерну, в котором поэт издевался над их с “сыном” Жоржем гомосексуальными пристрастиями.
Вот так все и происходило.
Но если мы даже не помним толком, кто кого вызвал на дуэль, разве вправе мы вообще судить участников этой стародавней драмы?
Сегодня мы на обратной стороне луны. В мире, где балом правит Дантес. Здесь его правда. Его шанс на посмертную реабилитацию. Его черный силуэт с мишенью на груди, стоящий в башне замка Бученок, второго дома в Сульце, принадлежавшего когда-то семье барона.
— Видно, удача в тот день оказалась на стороне Дантеса, — убежден и праправнук барона. — Дуэль Пушкина с моим прапрадедом по законам того времени была обычным спортивным поединком двух дворян. Поединком со смертельным исходом. Один из моих сыновей, Тибальд, занимается боксом. На соревнованиях он боксировал с русским соперником и сильно избил его. Парня забрали в реанимацию. Я спросил у врачей: “Мой мальчик теперь убийца?” “Почему? — удивились они. — Это был спортивный поединок”. — Месье Лотер переводит дыхание. — Ну так вот, запомните все — тогда была такая же ситуация. Это был смертельный матч, который спровоцировал сам Пушкин. Что должен был сделать Дантес, чтобы оправдаться? Сам подставиться под пулю? Ну, извините, тогда бы ни один человек не вспомнил сейчас о нем, да и я бы рядом с вами не сидел…
И мальчики кровавые в глазах
…Мальчик, сын владельца замка, спускается с отцом в семейный архив. В каменную комнату с тяжелой дверью на первом этаже, где испокон веков хранились письма его предков. Мальчик не понимает смысла документов. Не вчитывается в почерк. Он просто перебирает старые бумаги.
…На одной из записей взгляд останавливается: “За что ты покарал меня, Господь? Почему единственная женщина, которую я любил, осталась для меня недосягаемой?” — эти слова Жоржа Дантеса написаны им незадолго до смерти.
53-летний барон Лотер де Геккерн Дантес, тот самый постаревший мальчик, помнит фразу из дневника прапрадеда до сих пор. Хотя архива Дантесов в замке больше нет. Вместо него новые хозяева оборудовали туалет.
Кованую дверь от архива сняли. Только скрипучие дверные петли на каменных стенах, которые никто больше не смазывает маслом, напоминают о прошлом.
— Личные записи старого Дантеса действительно существуют? — недоверчиво переспрашиваю я. — И в них тот действительно объясняет свое отношение к Натали и то, что произошло на Черной речке? Но так ведь это историческая сенсация! Где же они? Почему их до сих пор не прочитали наши ученые?
— Я сам бы этого хотел, — говорит месье Лотер. — Но часть бумаг находится у моей матери, и она наотрез отказывается их отдать. В том, что она так непреклонна, надо винить моего дядюшку Клода. Пока моя мать жива, я уверен, никто не получит доступа к архиву. Но потом я попрошу у своих родных разрешения его изучить. А не согласятся — закажу в России автомат Калашникова.
— А кто такой этот дядюшка Клод, так разозливший госпожу баронессу?
— Это человек, который похитил часть архива Дантесов, — горько отвечает барон.
…После смерти Жоржа Дантеса всех старших мальчиков в их роду называли Жоржами. Примета, что нельзя давать новорожденным имена предков, не принималась в расчет.
Бабка барона Лотера, Маргарита, супруга внука Дантеса — Жоржа-третьего, — подарила мужу трех сыновей. Первенца, главного носителя сиятельного баронского титула, как и положено, тоже назвали Жоржем. Но младенец прожил на свете 14 дней. И был погребен в фамильном склепе, оплакиваемый благородной матерью. На похоронах Маргарита переоделась в траур. Она сказала, что будет носить его всегда.
Но баронесса была вынуждена продолжать выполнять свой супружеский долг, чтобы на свет все же появился наследник баронов Дантесов. Вскоре тот родился, очередной Жорж Дантес, уже пятый по счету. Через пару лет Маргарита подарила мужу еще одного мальчика, Марка, отца Лотера. И после этого наотрез отказалась возвращаться в супружескую постель. “Если хочешь, уходи к любовнице. А я больше не желаю иметь детей, которых могу потерять”, — произнесла баронесса.
Барон выполнил просьбу жены и не докучал ей ласками. Через девять месяцев он принес в замок завернутого в пеленки младенца, своего внебрачного сына Клода.
Воспитывали бастарда наравне с остальными детьми. Лишь когда Клод отметил совершеннолетие, баронесса Маргарита сообщила ему правду о его происхождении.
— Можете себе представить, какой это был для него удар! — вздыхает барон Лотер. — С тех пор мой дядя Клод называл Маргариту “черной мамой” — за цвет ее траурного платья, который она не сменила до самой смерти.
Всю свою жизнь барон Клод доказывал, что он — тоже настоящий Дантес и имеет полное право носить это гордое имя. Тем более что именно он, незаконнорожденный, больше всех остальных потомков оказался похож на родоначальника их династии.
Клод прилежно изучал историю русской литературы. Посылал в журналы статьи о Дантесе и Пушкине. Даже свою единственную дочку назвал Натали.
Он мечтал наткнуться средь пожелтевших архивных бумаг на историческую сенсацию, касающуюся роковой дуэли.
— Мы считали дядю чудаковатым, — утверждает месье Лотер. — Он полагал, что Пушкин, помня о роковом предсказании цыганки, что, дескать, он умрет в 37 лет от руки белого человека, нарывался на смерть. Блондин Дантес, по мнению дяди, всего лишь жертва пушкинского фатализма. Клод часто фантазировал, подгонял факты под свое мистическое видение мира. Таким он был странным!
Да, иногда в роду Дантесов рождались довольно странные дети. Никак не меньше одного странного ребенка в поколение. Так, третья дочь Жоржа Дантеса и Катрин Гончаровой, Леони, как известно, боготворила “дядю” Пушкина и даже вывесила его портрет вместо иконы. Отца называла “убийцей гения” и сочиняла стихи, посвященные великому русскому, которые, впрочем, до современников не дошли…
— Пишут, что прапрадед ненавидел ее за это. Это не так, — уверяет барон Лотер. — Психическая болезнь Леони — крик души одинокой девочки, в два года оставшейся без любимой матери Катерины. Дантес ездил с ней по врачам, но все бесполезно. Леони умерла в клинике для душевнобольных в 48 лет.
Поступки Клода, по словам барона Лотера, были не менее экстравагантными.
— Однажды он тайно приехал на машине в наш замок и прокрался в архив, — вспоминает Дантес. — С собой дядя Клод привез чемодан, быстренько побросал в него то, что ему подвернулось под руку. И — увез. Семья только потом узнала, что он передал украденные бумаги итальянке Сирене Витали, близкой знакомой сына Набокова, которая занималась историей русской литературы. Как я понимаю, двигала моим дядюшкой вовсе не жажда исторического открытия, а скорее обыкновенное желание понравиться хорошенькой итальянке, — вздыхает барон Лотер и неожиданно добавляет: — Да, самые большие глупости мы, Дантесы, совершали в этом мире из-за женщин!
“Пуговица Пушкина” — так называлась книга Сирены Витали, произведшая переполох в лагере пушкинистов. Она содержала в себе интимную переписку Луи де Геккерна с его приемным сыном незадолго до дуэли. Это откровения двух любовников-гомосексуалистов, один из которых — безумно страдает по неприступной русской женщине, которая тоже его любит, но не может изменить своему гениальному мужу.
Но я другому отдана
“Я всегда имел столько женщин, сколько я хотел. Но только одна, о которой трезвонили на всех углах, что она моя, что я ее “имел”, никогда мне, увы, не принадлежала…”
В те времена, когда мужчины не писали стихов, они говорили о женщинах, словно о своих лошадях в конюшне. И эту фразу первого Дантеса, посвященную Наталье Пушкиной, в семье баронов передавали из поколения в поколение. Месье Лотер цитирует ее наизусть.
Кавалергард и красавица. Звучит почти так же банально, как “красавица и поэт”.
В подвале замка Дантесов висит картина Риты Ориковой, эльзасской художницы русского происхождения. На ней — Пушкин и Натали, отвернувшиеся друг от друга.
Он недоволен. Она — устала. Вокруг шумный бал. Дантеса еще нет. Тот появится гораздо позже. Но — конфликт отношений в этой семье уже налицо.
— Пушкин был гениальным творцом, но был ли он хорошим мужем? — спрашивает барон Лотер. — Мало посвящать жене стихи, делать ей детей и уезжать путешествовать, не пропуская ни одной юбки. Как ей было тоскливо в этом Петербурге, вечно беременной — четверо детей за неполные семь лет брака. Она даже сестер, Катрин и Александрин, к себе из деревни поэтому, наверное, выписала, чтобы родные души были рядом. Ведь Натали вышла замуж за Пушкина очень рано. Ее душа еще спала. И разбудил ее именно Дантес. Он первый увидел в ней живую женщину, со своими чувствами и желаниями, не объект поклонения, не мадонну. А ваш Пушкин, в сущности, так и не попытался ее понять.
В ранних письмах поэт шутя издевается над попытками молодой жены сочинять стихи и просит писать ему в прозе, даже не думая о том, что ее — юную девочку — его насмешки больно ранят. О своем видении семейной жизни Пушкин пишет теще, Наталье Ивановне Гончаровой: “Обязанность моей жены — подчиняться тому, что я себе позволю”.
Да, Пушкин любил свою Натали — за трагический излом левой брови, за тонкую талию и изумительные глаза, за ее покладистый характер, за стыдливую скромность — ведь более стихов она ему в письмах никогда не писала.
Он очень ее любил...
И поэтому лепил под себя. А уже слепив, был с ней откровенен в своих письмах. Как бывают откровенны с собственным отражением в зеркале. Свято уверовав в то, что это отражение не предаст и не обманет. Хотя, в сущности, вряд ли поэт мог относиться к юной и неопытной жене как к самоценной личности.
Как любому гению, Пушкину был интересен прежде всего сам Пушкин.
— Мало родиться настоящим поэтом. Поэтом нужно суметь умереть, — говорит месье Лотер. — И если бы не мой прапрадед, не его страсть к Натали, разве создал бы ваш Пушкин такое гениальное произведение напоследок — свою собственную смерть?
…Они встретились именно тогда, когда и должны были встретиться. То есть слишком поздно. Ровесники. Оба — 1812-го, русско-французского года рождения. Оба говорили на одном языке. Сильные, молодые, красивые.
Первая красавица света и первый кавалергард, прибывший в Россию за богатством и славой. Для достижения этой цели ставший приемным сыном известного педераста. И вдруг круто сломавший блестяще начавшуюся карьеру. Ради запретной любви.
Кто сказал, что любить в этом мире могут только поэты?
Кто сказал, что любить в этом мире можно только поэтов?
“Я люблю Вас, как никогда не любила, но не просите больше, чем мое сердце, ибо все остальное мне не принадлежит”, — эти слова Натальи Николаевны Жорж Дантес цитирует в письме к приемному отцу. Не поверить ему нельзя. Они были лошади из одной конюшни, но из разных стойл. “Я другому отдана и буду век ему верна!”
Версию о том, что Наталья Николаевна тоже влюбилась во француза и именно известие о ее моральной, а не физической измене доконало поэта, заставив схватиться за пистолет, разделяют, естественно, не многие историки. Она кажется им кощунственной.
Владимир Фридкин, написавший книгу “Из зарубежной пушкинианы”, один из таких.
— Женясь на Натали, Пушкин осознавал, что Наталья Николаевна его еще не любит, о чем писал теще, — рассказывает Владимир Михайлович. — Но в 1831-м он хотел остепениться и был уверен в том, что сможет стать с Натали счастливым. Она была абсолютно его типом женщины — Татьяной Лариной во плоти. Спокойная, преданная, тихая заводь… Но вспомните, чем заканчивается “Онегин”: будучи женой генерала, душой Татьяна навеки с другим мужчиной. Физическая верность героини законному супругу для самого Пушкина в этой истории оказывается не главной. Для поэтов всегда была важнее душа…
Пушкин 1836 года в долгах, в непонимании света, его детище, журнал “Современник”, не раскуплен читателями. Родилась четвертая дочь, пора бы в деревню, хоть на годик, чтобы залатать семейный бюджет и закончить, наконец, историю Петра Великого. Но царь не отпускает, а камер-юнкерский мундир ох как жмет.
Сердце просит покоя. Единственное пристанище на земле, где он может быть самим собой, он верит в это, — его дом, его верная Натали. Женщина, которую он слепил под себя.
4 ноября 1836 года, после получения анонимного письма о неверности жены, Пушкин объясняется с Натальей Николаевной. Формально Натали признается ему в том, что принимала ухаживания Дантеса. Фактически Пушкин понимает, что его мадонна влюблена. В другого.
“Дом поэта в этот миг рухнул как карточный, — продолжает историк Владимир Фридкин. — Пушкин потерял смысл своей жизни. Нельзя хотеть убить другого человека только за то, что его полюбила твоя жена. Но можно желать смерти себе самому из-за этого. Возможно, это и есть причина безумств Пушкина в последние месяцы жизни, его чудовищных метаний. Как писал Соллогуб в своих воспоминаниях: “Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел”. Как писал Павлищев, зять Пушкина: “Он искал смерти с радостью, а потому был бы несчастлив, если бы остался жив…”
Я к вам пишу, чего же боле
— Вы даже не представляете себе, как это тяжело — быть носителем такой громкой фамилии, — вздыхает барон Лотер. — Конечно, моим коллегам по мусорному бизнесу совершенно безразлично, что я — Дантес. Но стоит мне появиться в компании, где есть хоть один русский, как друзья наперебой представляют меня: “Просим любить и жаловать, потомок убийцы Пушкина!” И наплевать всем, что стрелялся не я, все сразу тычут в меня пальцем. Хотел полюбить преданную русскую женщину, ваши классики так чудесно пишут о них. Представили меня одной — красивая, дорогая. Пошли с ней в ресторан. Она, выпив, сразу же заявила: “А слабо накормить всех окружающих красной и черной икрой?” “Опомнись, милая, — объясняю ей. — На те деньги, которые ты хочешь, чтобы я сейчас потратил, рабочие моего завода живут несколько месяцев. Это непорядочно!” А она: “Ты, Дантес, еще смеешь учить меня порядочности?”
Семейное проклятие имени. Наверное, потомкам Сальери тоже сегодня приходится несладко? А потомкам Иуды?
Одна из родственниц господина барона пару лет назад инкогнито приезжала в Питер. Она мечтала посетить квартиру на Мойке, но сопровождающий предупредил: “Даже не пытайтесь назвать себя. Если хотите, конечно, чтобы вас не растерзали там в клочья”.
Я говорю месье Лотеру о брюссельском Александре Пушкине, пообещавшем никогда не подать руки ни одному из Дантесов. “Чепуха это, — усмехается барон. — Как-то сидел я в ресторане в Париже, напротив, за соседний столик, принесли заказ кому-то из Пушкиных. Я сразу заявил: “А может, вместо ужина пройдемся-ка, брат, на Черную речку?”
— И что потом? — ахаю я.
— Да бухали мы с этим Пушкиным...
После того как жена бросила его, месье Лотер запил. Тогда же он начал писать стихи. От одиночества и депрессии. Алкоголизм и литературное творчество, как выяснилось, в его случае две вещи вполне совместимые.
— Стихи я сочиняю только гусиным пером, — объясняет Дантес. — У меня по всей комнате эти перья валяются. Только вот в ванне писать неудобно, когда купаюсь, чернила расплываются. Написанное месье Лотер читает вслух младшему сыну Ренану.
— Вместе хохочем над понравившимися местами: ай да Дантес, ай да сукин сын, как же классно все сочинил!
— Сукин сын? — недоверчиво переспрашиваю я слова Дантеса у переводчицы.
— Сукин сын, — невозмутимо подтверждает та.
Может, месье Лотер потомок Пушкина, а не Дантеса?
— Как до чертиков надоели нашей семье эти преданья старины глубокой, — жалуется он. — У других Дантесов свои проблемы. Они нигде не работают, получают социальные пособия. Периодически я беру кого-нибудь из родственников на свой завод, но ставлю условие: приходите только за зарплатой. Иначе хлопот не оберешься. Знаешь, какие ленивые и гордые эти представители бывших знатных фамилий?
Со своей родной матерью месье барон не разговаривает c тех пор, как выпустил первый поэтический сборник. Госпожа баронесса творчества сына-мусорщика не поняла и теперь подписывает свои короткие письма ему — инициалами. А он называет ее “мадам”.
— Я — третий сын по счету в семье, а, сама понимаешь, третьему сыну ничего не светит, ни богатств, ни родительской любви, — вздыхает месье Лотер. — Но в глубине души я очень раним и сентиментален.
В молодости в подземном переходе Лотер увидел молодую нищенку и рядом с нею крошечную танцующую девочку, двухлетнюю Джоанну. Он удочерил малышку. “Душа защемила видеть чужую беду”, — охотно поясняет Дантес. С тех пор прошло почти тридцать лет. У Джоанны растут уже двое детишек. “Когда у меня первая внучка родилась, Каттель, я позвонил своей матери, чтобы поздравить ее. А мадам баронесса мне в ответ: “Не с чем меня поздравлять. У этой девочки чужая кровь!” Но ведь богатый де Геккерн тоже усыновил когда-то нашего бедного Жоржа Дантеса.
Осенью этого года месье Лотер собирается поехать в Россию. Первым из всех потомков Дантеса официально. Он хочет посетить все места, связанные с Пушкиным и Гончаровыми.
— Может, кому моя помощь в вашей стране нужна, я имею в виду материальная? — заглядывает барон мне в глаза. — Может, денег дать какому-нибудь талантливому ребенку или целому детскому дому их пожертвовать? Ну скажи, скажи, что я могу сделать для русских, чтобы они нас, Дантесов, наконец, поняли?
— Просто положите цветы на могилу Пушкина…
Любимой быть другим
— Так неудобно брать с вас деньги за ночевку в нашей гостинице, — извиняется менеджер на ресепшн. — Все-таки Дантес убил Пушкина.
На улице накрапывал мелкий дождь. И наша машина, торопливо фырча перед входом, заставляла быстрее паковать чемоданы. В старом замке Дантесов, перепланированном в современный отель, ничто, кажется, не напоминает о его прежних владельцах.
О Дантесах — не о Пушкине.
Но шеф-повар на кухне выписывает жгучим красным перцем знакомый арабский профиль на тарелке. Бефстроганов здесь подают в чернильнице из хлеба, с гусиным пером. Гостей потчуют шоколадным десертом “Царевна-Лебедь”, и двухметровая золотая рыбка из яичного безе грустно улыбается посетителям с барной стойки.
А алкогольные коктейли по выходным профессионально размешивает сам барон Лотер, когда не занят своим мусорным бизнесом.
Отель Дантесов — единственное место в Эльзасе, не считая, конечно, Совета Европы в Страсбурге, где перед входом развевается российский триколор. И единственный, наверное, уголок в целой Франции, где искренне чтут память нашего классика. “Вы были первой русской, переночевавшей у нас, — говорит Филипп Шмербер, новый хозяин. — К нам заглядывают ваши туристы, коротенько, на десять минут. Гид выходит из автобуса: “Смотрите, вот дом, где жил убийца Пушкина. Давайте плюнем на это место”. Тогда я выхожу на крыльцо и сам рассказываю о том, что знаю, бесплатно. И отношение людей к персонажам этой трагедии меняется”.
…Три девочки, три сестры, бегут по подстриженным газонам в парке. Это дочери теперешних владельцев замка. Кристин, Флоранс и крошечная Селина. Как счастливы, наверное, они сейчас. Еще не зная, что ждет их впереди.
А я все думаю о других, русских, сестрах Гончаровых. И о прошлом, которое никак не отпускает. Не хочет отпустить.
…Сгорбившийся Жорж Дантес сидел на скамейке под старым дубом. Он приказал посадить его перед замком много лет назад, в день рождения их старшей с Катрин дочери. Теперь Матильде уже исполняется пятьдесят. На дворе октябрь 1887 года.
На его коленях — тетрадка с записями, личный дневник. Надо успеть записать в него сегодня что-то очень важное.
Как быстро она прошла, жизнь. Этот седовласый старик, почетный гражданин своего города, ни в чем не мог упрекнуть свою совесть. Он доказал недоброжелателям, что не зря остался в живых на Черной речке. Он стал сенатором Франции и самым лучшим мэром в истории Сульца. Горожане его обожали. Назвали главную улицу в его честь. Еще бы, ведь именно барон Жорж распорядился провести в их город канализацию.
“А если бы Пушкин меня убил, эльзасцы так и продолжали бы пользоваться выгребными ямами, — думал Дантес. — Нет, все, что ни случается в истории, — к лучшему”.
И лишь одно воспоминание до сих пор саднило сердце. Его вечная печаль. После той дуэли, что бы там ни говорили сплетники, он ни разу больше не видел прекрасную Натали. Она давно уже умерла, в 1863 году, в своей постели, от воспаления легких, окруженная детьми от первого и второго браков, внуками. И скромная надпись на ее могиле в далеком Петербурге гласит: здесь покоится почтенная генеральша Наталья Николаевна Ланская.
“Чертов Пушкин, он даже разлучил нас гениально, — усмехнулся старый Дантес. — Дай бог, чтобы второй муж любил ее так же сильно, как когда-то я...”

Лотер де Геккерн Дантес
“Пушкин скончался...”

Сколько пустых слов,
Столько бесполезных книг,
Тогда как моя речь в защиту
Должна быть произнесена во имя правды.

Пусть замолчат те, кто не знал,
Как и те, кто не смог правдиво
Рассказать, как все это было,
Исключая толки и слухи.

Кто были эти два человека,
Когда прозвенел час драмы,
Что подтолкнуло их стреляться
И кто в этом виноват?

Один проводил время, провоцируя,
Другой предпочитал ухаживать.
Первый писал гениальные стихи,
Второй просто хотел быть любимым.

Женщина их столкнула,
А смерть их разлучит,
Ибо поэт, большой любитель дуэлей,
Сам ткал себе саван.

Стоя в стылом январском снегу,
Дантес выстрелил первым,
Пушкин на землю упал,
Целясь из последних сил

В Дантеса, который ждал
Ответного выстрела, не дрогнув.
Пушкин тоже ранил своего противника.
И так закончилась эта печальная повесть.

Дантес сохранил честь мундира,
В этой дуэли он пролил свою кровь.
Он разрешил для последнего творения
Поэту выразить к себе ненависть.

Пушкин умер от ран!
Провоцировать дуэль — это ли не ошибка?
Дантес прожил долго и счастливо,
Делает ли это из него убийцу?

И вы, историки без завтра,
Вы, щелкоперы без этики,
Запомните: это настоящая правда.
О том, что тогда произошло.

Перевод с французского
Люсиль Гамблер.

Московский Комсомолец
от 25.04.2006

[charavichka]

Потрясающе.... Все, решено, еду!

[Oksy75]

В самом замке устраивают регулярно спектакль на открытом воздухе, про историю Пушкина-Дантеса
Мы в этом году ходили, понравились
http://www.pouchkine-soultz.com/

[Livi]

Было очень интересно почитать. Тоже захотелось поехать, оказывается от нас каких-то 200 км. И цена за отель приемлемая.

[Evgen-Odessa]

abris, мне Сульц понравился. Здесь немного фотографий сделанных в прошлом году, улица и родовой замок Дантесов

http://www.infrance.su/forum/showthread.php?t=38599

[Teilloise]

Нашла интересную статью о Дантесе в "Вокруг света".

[major]

Бывал на ежегодных спектаклях в Сульце, которые проводятся в августе-сентябре с участием РК в Страсбурге. Очень понравилось

[Dasha 89]

Здравствуйте, я архитектор и сейчас участвую в проекте перестройки главной площади Сульца (с целью убрать с неё машины, провести зонирование территории, установить временные павильоны для ярмарок). Вобщем, информации нам кроме карты района и примерных высот не дали. Дорогие, живущие там, ии те, кто обладает информацией, я была бы вам бесконечно благодарна, если бы вы поделились со мной, какой численности город, что сами жители хотят видеть в центре (шёл разговор о реконструкции одноэтажной фабрики напротив частной школы, недалеко от ратуши). Расскажите немного, пожалуйста! Или ещё, может быть, есть сайт города, где я могу достать какую-либо информацию, касающуюся строительства в городе, сетей и т.д.? Огромное спасибо!