Париж Хемингуэя и не только...

[ODETTA]

ODETTA, а Вам удалось съездить в Париж? – (Я спрашиваю, так как очень любопытно, как же сегодня выглядит “Café Laurent”, бывшее "Табу", где обитали и зазу, и Сартр с друзьями). Или не нашлось времени туда заглянуть?

Вношу свою скромную лепту в Ваш интереснейший рассказ:

Вот так выглаядит “Café Laurent” сейчас:



А вот интерьер кафе, там очень красиво , но где были люди не снимала, поэтому это только то, что удалось снять:

[Camilio]

ODETTA, большое спасибо за экскурсию в “Café Laurent”! Извините, если ввёл Вас в расходы. Я вижу, что сегодня это кафе расположено на первом этаже. А старый подвал со сводом, в котором сиживали зазу и зачинатели французского экзистенциализма, сегодня существует? Если есть что добавить к Вашим замечательным фотографиям, не расскажете ли? Спасибо заранее.

[ODETTA]

Camilio Что Вы, за удовольствия надо платить!

Наоборот, благодаря Вам я узнаю много нового и интересного! Кроме всего мы прекрасно провели там время .
Подвала я не видела . Зато есть замечательный внутренний дворик , очень уютный, со столиками , и дальше по-моему ресторан, с очень уютным интерьером , неудобно было гулять по ресторану, это отдельное помещение, но там очень красиво, насколько мне удалось увидеть.

Вечера джаза проходят именно в том помещении, которое на фотографии. Вот на этой фотографии видно рояль :



Сожалею, что наверняка мой скромный рассказ не удовлетворил Вaше любопытство...

[Camilio]

ODETTA, мне просто было любопытно узнать, сохранился ли "подпольный", "подвальный" Сен-Жермен времён Сартра. Неужели сегодня в этом кафе играют джаз на первом этаже?.. Наверное, это довольно шумно, и жители соседних домов были бы недовольны... Я так понял, что Вы в этом кафе были днём, когда подвал ещё был закрыт. Но всё равно интересно! Спасибо за фотографии!

[ODETTA]

Camilio, Были вечером, и джаз слушали , но не в подвале . Именно не первом этаже музыканты играли. Может быть есть еще помещение? Наверное что-то пропустила все же... Не знаю. Ну ладно, будем там еще, посмотрим
А насчет жителей... По-моему они привыкли...

[Camilio]

ODETTA, спасибо! Будем надеяться, когда-нибудь Вы станете самоотверженной сен-жерменской подпольщицей.
arianna pl и L`acacia, спасибо за отзывы. В качестве компенсации морального ущерба, причинённого мрачноватым постом, для поправки здоровья шлю вам нечто более оптимистичное – фото нашего героя в молодости.

Вот каким симпатичным пацаном Хемингуэй был в 10 лет:


А это он в 14 лет с друзьями во время похода по берегу Валлонского озера (Walloon Lake):


А здесь Эрнест с уловом в Мичигане. Позже его уловы будут крупнее:


Вот, например (с сыном Бэмби в Key West, Флорида. 1928 год):


Все эти фото заимствованы из книги Anthony Burgess. Ernest Hemingway.Thames and Hudson

[Camilio]

Когда я жил в Страсбурге, как минимум дважды в неделю находил в своём почтовом ящике приглашения от местных колдунов – звали, так сказать, придти поговорить по душам. В качестве закладок в книгах у меня сохранилась пара таких рекламных листочков-объявлений:


Не знаю, насколько всерьёз французы относятся к этому сервису (колдуны – обычно выходцы из Африки или Азии). Вспомнил, что Хемингуэй, несмотря на свою мужественность и бесстрашие, относился к потусторонним силам с пиететом. В парижский период своей жизни он носил в правом кармане талисманы: конский каштан и кроличью лапку. В нужные моменты он прикасался к ним рукой или стучал по дереву. А когда жил на Кубе, в столе у него лежали lucky stones (камешки, приносящие удачу), которые он в ответственные моменты перебирал в руках.

Борис Грибанов в своей книге из серии «ЖЗЛ» (“Эрнест Хемингуэй”, М., «Молодая гвардия», 1971) описывает, как Хемингуэй весной 1944 года согласился вылететь в Лондон военным корреспондентом журнала «Колльерс». В Нью-Йорке в ожидании самолёта в Лондон Эрнест встретил в баре корреспондента Квентина Рейнольдса, вернувшегося из Лондона, где он был свидетелем воздушной битвы за Англию. Хемингуэй зажал его в угол и стал уговаривать: «Вы были там уже три раза, и с вами ничего не случилось. Сделайте человеку добро и отдайте мне ваши петлицы и пуговицы для моей формы. А ещё лучше отдайте мне вашу форму». Он свято верил в силу талисманов (и над этой слабостью Эрнеста издевалась его жена Марта Гелльхорн). Рейнольдс отдал ему свои пуговицы.

Однажды Хемингуэй добился разрешения участвовать в вылете английского бомбардировщика, получившего задание бомбить стартовые площадки ФАУ-1 на территории Франции. «В это утро, … собираясь ехать на аэродром, он обнаружил, что пропал его талисман – красный камешек, который дал ему Бэмби (“Bumby”, первый сын Хемингуэя, John Hadley Nicanor Hemingway – Camilio). Горничная в отеле отдавала его брюки в чистку, Хем забыл вынуть камешек из кармана, и тот потерялся. Машина уже ждала Хемингуэя у подъезда, а он при мысли, что ему предстоит лететь над Германией без талисмана, даже вспотел. И тогда он попросил горничную: «Дайте мне что-нибудь на счастье – всё, что угодно, и пожелайте мне удачи, и всё будет в порядке». А у неё в карманах ничего не оказалось, тогда она подняла пробку от бутылки из-под шампанского, выпитого накануне вечером, и дала ему. Он много лет потом носил эту пробку в кармане и считал её отличным талисманом. Надо ведь ещё, говорил он, чтобы талисман помещался в кармане. Чарльз Скрибнер, нью-йоркский издатель Хемингуэя, однажды принес ему подкову, и Хемингуэй сказал: «Это очень хороший, аккуратный талисман, Чарли, но зачем ты разул лошадь?».

В конце октября 1944 года пропал без вести Бэмби, служивший в американских частях на европейском фронте, и Хемингуэй очень тревожился о его судьбе. Неизвестно, связывал ли он это с потерей талисмана, подаренного сыном. В январе 1945 года Эрнест узнал, что Бэмби парашютировался в немецком тылу с боевым заданием, был пленён немцами и находится в немецком лагере для военнопленных. Весной 1945 года пришло известие, что его сын Джон (Бэмби) освобожден из гитлеровского концлагеря. А в июне на Кубу, где тогда жил Хемингуэй, приехал и сам Джон, очень нуждавшийся в поправке. Всё обошлось…

Хемингуэй был суеверен и мнителен. А вот к религии у него было какое-то своё отношение. Во время Первой мировой войны, после первого ранения, он был очень напуган, боялся смерти и стал молиться о спасении своей жизни. 10 мая 1927 года в парижской церкви Пасси Хемингуэй венчался вторым браком с Полин Пфайффер. Так как Полин была ревностной католичкой, то и Хемингуэй запросто перешёл в католичество. Его отношение к религии резко изменилось во время войны в Испании, где церковь стояла на стороне фашизма. Во Вторую мировую войну Хемингуэй уже никогда не молился, хотя и попадал в переделки. Он выработал свой собственный символ веры – исповедовал веру в «жизнь, свободу и поиски счастья», которую обнаружил у своего героя. К нему самому, наверное, тоже можно было бы отнести мысли Роберта Джордана из «По ком звонит колокол»: «Ты не настоящий марксист, и ты это знаешь. Ты просто веришь в Свободу, Равенство и Братство».

Когда Хем влюбился в Адриану Иванчич, подумывал о женитьбе на ней (Адриана была бы его пятая жена). Но возникло психологическое препятствие: он не хотел (наверное, не мог по католическому обычаю?) предстать второй раз в церкви перед священником. И Хемингуэй остался с Мэри. (Может, кто-то из форумчан пояснит: наверное, пока жива жена-католичка, то второй брак и, соответственно, венчание в церкви – были невозможны? Кажется, вокруг этого обычая и построен сюжет фильма «Брак по-итальянски»? Или «Развод по-итальянски»? – уже всё забыл…).

* * * * * * *
Я тут уже хвастался, какой замечательный «талисман» для себя приобрёл во Франции – оторвал пуговицу с форменной куртки трубочиста, встреченного утром на улице. Вот руки дошли, я сфотографировал её и могу показать:




Я человек несуеверный, «стихийный материалист», а пуговицу оторвал скорее «для ради хохмы» (это был первый встреченный в моей жизни трубочист – не проходить же мимо!), ну и как сувенир на память о «своей деревне» во Франции.
К африкано-страсбургским колдунам и медиумам я не обращался. Только сейчас подумал: а любопытно было б! Вот Юрий Папоров в своей книге «Хемингуэй на Кубе» описал, как Хем буквально заставил бывшего матадора Луиса Мигеля Домингина сходить к колдуну и снять у него появившийся страх перед рогами быка.

Сеньор Домингин и дон Эрнесто

А потом Юрий Папоров и сам из любопытства отправился к тому колдуну, к которому Хемингуэй посылал знаменитого тореро. После долгих уговоров человек, знавший тайный путь к колдуну, согласился (ходить к колдуну в социалистической Кубе было уже опасно, можно было заиметь неприятности). Папорову нужно было придумать версию причины, толкающей его к колдуну. И он придумал: дескать, есть страхи, что жена может уйти к его другу. Папоров очень живописно описывает в книге всю процедуру колдовства. Результат: бородавки, к которым прикоснулся колдун, через несколько дней засохли и отвалились. Про жену, правда, ничего больше не пишет. А знаете, кто она у него? Валентина Толкунова, народная артистка России («Носики-курносики», «Я не могу иначе», «Поговори со мною, мама», «Где ты раньше был?»…).
Ну, это я в Интернете случайно узнал, в книжке же Папоров постеснялся упомянуть имя жены. Валентина Толкунова в интервью говорит, что муж у неё Ю.Н.Папоров, писатель, исследователь Латинской Америки, что живут они вместе давно и счастливо. Ну, и слава богу! То есть, Богу! А, может, кубинскому колдуну?

Кстати, сегодня у Валентины Толкуновой день рождения! ПОЗДРАВЛЯЕМ!!

[ODETTA]

Поздравляем ! Очень познавательно ! Читаю Ваши статьи с огромным интересом! Спасибо , Camilio !

[arianna pl]

В качестве компенсации морального ущерба,

Я себя пострадавшей не считаю.
Все, что Вы пишете, очень интересно.
Улыбнули талисманы для Хема.
И ему ничто человеческое не было чуждо.
Camilio , и Вам так просто отдал пуговицу трубочист?
Или они (трубочисты) уже к этому привыкли?

[Camilio]

ODETTA, arianna pl, спасибо за позитивные отзывы.

...
Camilio , и Вам так просто отдал пуговицу трубочист? Или они (трубочисты) уже к этому привыкли?

arianna pl, я дал трубочисту 2 Евро на вино, и он был доволен.

[Camilio]

В связи с любительской праздникологией (кто не знает – это ветвь дилетантского хемингуэеведения, связанная с книгой «Праздник, который всегда с тобой»; по-английски – feastology)… Так вот, в связи с этой околонаукой, которой я тут занимаюсь с самого начала форума, имею сообщить: дурили нас, ребята, не только переводчики, но и сам Папа (может быть, с подачи жены Мэри).

Помните, в рассказе «На выучке у голода» у Хэдли на Лионском вокзале Парижа украли чемодан со всеми рукописями Хемингуэя? Помните: «… всё написанное мною было украдено у Хэдли на Лионском вокзале вместе с чемоданом, в котором она везла все мои рукописи … Она уложила в папки оригиналы и машинописные экземпляры со всеми копиями»… «Это было скверное время, я был убежден, что никогда больше не смогу писать…»… «Я думал, что такую боль может вызвать только смерть или какое-то невыносимое страдание, пока не увидел Хэдли, когда она рассказывала мне о пропаже всех моих рукописей. Сначала она только плакала и не решалась сказать. Я убеждал её, что как бы ни было печально случившееся, оно не может быть таким уж страшным, и, что бы это ни было, не надо расстраиваться, всё уладится. Потом наконец она рассказала мне. Я не мог поверить, что она захватила и вторые экземпляры…». Хем «сел на поезд и сразу уехал в Париж… То, что сказала Хэдли, оказалось правдой, и я хорошо помню, что я делал в ту ночь, когда вошёл в нашу квартиру и убедился в этом».

Мы-то все, читая «Праздник…», сожалели о пропаже на Лионском вокзале, переживали, печалились… А история эта, оказывается, закончилась вполне благополучно – все те рукописи вернулись к Хему! Но Папа зажал от нас счастливый конец! Не сказал об этом в книге!! Вы спросите, почему?! И подумаете, наверное, что Хем опустил happy end в своей писательской манере «опускать всё, о чём читатель и сам догадается». Я вам больше скажу: оказывается, сам «Праздник…» состоит из тех украденных материалов! Ну, вы сейчас пошлёте меня по популярному адресу. Не спешу идти. Давайте почитаем свидетельства. Как говорится, «как выяснилось при составлении протокола…»…

О том, что в парижском отеле «Ритц» в ноябре 1956 года нашлись чемоданы Хемингуэя, набитые его бумагами, я впервые прочитал у Бориса Грибанова («Эрнест Хемингуэй». М., «Молодая гвардия»,1971). И о том, что эта находка сподвигла Хема сесть за воспоминания о своей парижской молодости, тоже прочитал у него. Хемингуэй трудился над воспоминаниями осень 1957 и весну 1958 года. Получился «Праздник…», но в нём никак не упоминается находка в «Ритце». Соответственно, о том, что найденные записки послужили основой «Праздника…», тоже ничего нет. Естественно, у меня не возникло никаких мыслей, что найденные в «Ритце» чемоданы как-то связаны с пропажей на Лионском вокзале.

На днях, в связи с вопросом форумчанина Danker`а просматриваю уже упоминавшуюся здесь книгу Ю.Н. Папорова «Хемингуэй на Кубе» и – ЧЕМОДАНЫ НЕ ГОРЯТ, РЕБЯТА!! Но – по порядку: «По приезде в Париж, в середине ноября (1956 года – Camilio), Хемингуэя ждал приятный сюрприз. Получив ключи, как обычно, от 56-го номера «люкс» отеля «Ритц», Хемингуэй распорядился поднять его объемистый багаж из «ланчии» в номер. Швейцары закончили работу, были щедро вознаграждены, но не уходили. Наконец один из них, который побойчее, выступил вперёд и от имени нового метрдотеля заявил, что администрация гостиницы не намерена дольше хранить в подвалах сундуки, принадлежащие писателю и пролежавшие в кладовых более тридцати лет. В противном случае мэтр обещал распорядиться отправить сундуки на парижскую свалку, где сжигают старье».

Юрий Папоров со слов врача Хемингуэя Хосе Луиса Эрреры сделал запись (ниже я выделил большими буквами то, что мне показалось важным – Camilio): Хемингуэй радовался находке в отеле «Ритц» и говорил: «Я считал эти рукописи утраченными и вдруг … – такой клад! ХЕДЛИ ПОТЕРЯЛА ИХ ВО ВРЕМЯ НАШЕГО ПЕРЕЕЗДА В ИТАЛИЮ…». Это слова самого Хемингуэя!

Папоров вспоминает далее: «Роберто Эррера (секретарь и фотограф Хемингуэя на Кубе – Camilio) рассказывал:
— Работая над книгой, Папа брал старые листы – я помогал ему их разбирать – и редактировал, а затем перепечатывал. Получился «Праздник, который всегда с тобой».
На мой вопрос – как Роберто объясняет в таком случае, что писатель в новелле «На выучке у голода» говорит о пропаже на Лионском вокзале? – Роберто ответил:
— Так было надо! Чтоб ни у кого не появилось сомнения, что книга новая, что она недавно написана. В противном случае издатели и читатели отнеслись бы к ней с меньшим интересом. Это психологический момент.
— Похоже ли это на Хемингуэя, Роберто? – заметил я.
Роберто развел руками:
— В те годы он уже очень прислушивался к мнению мисс Мэри…
Вот как! Мисс Мэри, по утверждению многих, кто её знал на Кубе, была “muy inteligente” (пояснение Ю.Папорова: «умный, смышленый (исп.). Так на Кубе говорят в разных случаях: и когда человек «очень умный», и когда «очень хитрый»), обладала умом куда более проницательным, практичным и «заземленным», чем ее супруг. Но, рассуждая о баулах с рукописями, и в самом деле просто невозможно допустить, чтобы Хемингуэй, обладавший превосходной (иные считают – феноменальной) памятью, мог забыть об оставленных им манускриптах и относиться к их существованию столько лет с «нехемингуэевским», да и просто «неписательским» безразличием. А вот что баулы по какой-то причине не были погружены в поезд, на котором Хедли отправлялась в ноябре 1922 года в Лозанну, а затем доставлены обратно в отель, где проживал их владелец, – допустить легко».

Рукописи, оказывается, нашлись! То есть, чемоданы, украденные у Хэдли, и те, что нашлись в «Ритце» – одни и те же!! И ХЕМ В «ПРАЗДНИКЕ…» ОБ ЭТОМ НИКАК НЕ ОГОВАРИВАЕТСЯ! Оказывается, «так было надо, чтоб ни у кого не появилось сомнения, что книга новая и что она недавно написана, так как в противном случае издатели и читатели отнеслись бы к ней с меньшим интересом»!

В книге Папорова есть выдержки из воспоминаний Мэри Хемингуэй, опубликованных в 1964 году, о том, чтó они увидели в найденных баулах: «Швейцары открыли заржавевшие замки, и Эрнест увидел пачки машинописных страниц, исписанные тетради в синих и желтых переплетах, старые вырезки из газет, никудышные акварели, нарисованные друзьями, несколько пожелтевших книг, истлевший джемпер и очень поношенные сандалии. Эрнест не видел эти вещи с 1927 года, когда он упаковал их в баулы и оставил в отеле перед отъездом в Ки-Уэст». Тут важна последняя фраза: «ЭРНЕСТ НЕ ВИДЕЛ ЭТИ ВЕЩИ С 1927 ГОДА». То есть, по словам Мэри, это не те вещи, которые украли у Хедли в 1922-ом, а те, что были забыты в 1927 году, и которые ехали не в Лозанну, а в Ки-Уэст, во Флориду. Вот где собака зарыта! Нужна была версия: «Хедли потеряла рукописи, но те документы так и не нашлись; найденные же в «Ритце» рукописи относятся к более позднему времени» – вот основная идея заявления Мэри. Для чего? Дело в том, что в «Празднике…» большая часть книги – рассказы о том, что предшествовало апрелю 1922 году. Последующие же события – Скотт Фицджеральд и упоминание первого варианта «И восходит солнце» дописаны потом. И нужно было создать видимость, что рассказы написаны ВНОВЬ, что истории ЗАНОВО ВСПОМНЕНЫ, а не использованы старые рассказы, то есть, что «Праздник…» – КНИГА НОВАЯ. Тогда её можно выгоднее продать! Поэтому в старые записки, то есть в книгу, и вставлен эпизод с кражей всех рукописей, причём, с оговоркой, что украдены были и копии (если б копии остались, ими же можно воспользоваться!). Чтобы ни у кого, кто узнал о находке в «Ритце», не возникло мысли, что книга написана по старым материалам. Поэтому-то в книге и не описан эпизод с находкой в отеле «Ритц». И тем более, не сказано, что рукописи вернулись!

Кто знает, может быть, Мэри в своём интервью указала, что Хем не видел эти вещи с 1927 года и потому, что 1927 – это год, когда Хемингуэй развёлся с Хедли, и легче создать впечатление, что Хем собрал шмотки, переехал в отель, а потом и забыл их там.

В своих воспоминаниях Серго Микоян упоминает фразу, услышанную от Мэри в Нью-Йорке в 1964 году, уже после гибели Хема, что она в «Праздник…» «внесла небольшие редакционные поправки, которые, я знаю, Эрнест хотел бы, чтобы были сделаны». Любопытно было бы узнать, какие же это были поправки… Может, те, что мы сейчас обсуждаем?

Согласно Юрию Папорову, знаток творчества Хемингуэя А. Старцев утверждал, что «по изяществу и прозрачности письма многие страницы «Праздника…» принадлежат к лучшим образцам прозы Хемингуэя … и отличаются по стилю от всего, что было создано писателем за последние двадцать лет его жизни». Это явный намёк на то, что «Праздник…» – это старые парижские записки Хемингуэя, а не «новая книга».

* * * * * * *
Ну вот, рукописи найдены. А мы-то переживали… Ну, и плут этот Хемингуэй! Вот это «беллетристика»! А может, всё-таки это Мэри подкорректировала книгу? – книга-то вышла уже после смерти Хема…

* * * * * * *
Юрий Папоров пишет, как врач Хосе Луис Эррера вспоминал и другое: «Эрнесто радовался тому, что привез из Парижа (на Кубу, то есть, радовался найденным рукописям – Camilio), но только садился за стол – понимал, что как картина перед сдачей, так и его давние рукописи требовали завершающих мастерских мазков. Получалось с трудом…». Однажды Хемингуэй усадил врача «И С ВОЗБУЖДЕНИЕМ И МОЛЬБОЙ В ГЛАЗАХ попросил послушать, – Хосе Луис указал Ю. Папорову эти места в книге (Папоров цитирует ниже их по русскому изданию «Праздника…»).
— Эрнесто прочёл: «Но мы выиграли большие деньги, большие деньги для нас, и теперь у нас была весна и ещё деньги. И я подумал, что ничего другого нам не нужно». «Мы с Хедли увлекались лыжами… у неё были очень красивые, удивительно сильные ноги, и она прекрасно владела лыжами…». «Когда поезд замедлил ход у штабеля бревен на станции и я снова увидел свою жену у самых путей, я подумал, что лучше умру, чем буду любить кого-то другого, кроме неё». «Я ЛЮБИЛ ТОЛЬКО ЕЁ И НИКОГО БОЛЬШЕ…».
— Эрнесто показал мне, – вспоминал врач Эррера, – ещё куски, связанные с Хедли, но в изданной книге я их не нашёл (Camilio: в голову опять лезет: «А может, это Мэри так подкорректировала книгу?»). Тогда мне показалось, что всё это – он дописал к привезённому из Парижа материалу».

Ю.Папоров спросил Эрреру: «А не кажется ли тебе, Хосе Луис, что любовь Хемингуэя к Хедли… – эта его любовь была самой глубокой, единственной любовью, к которой всё остальное он уже примерял, ничего подобного не находил и никому в этом не признавался?». Тот ответил: «Похоже. Помню, когда он закончил читать, я высморкался. Эрнесто был до слёз мне благодарен! … Он принял это за мою чувствительность. Прочёл ещё раз: «… Я ПОДУМАЛ, ЧТО ЛУЧШЕ УМРУ, ЧЕМ БУДУ ЛЮБИТЬ КОГО-ТО ДРУГОГО, КРОМЕ НЕЁ» – и сказал: «Да, так оно быть должно! Но в нашем мире – уже невозможно!».

* * * * * * *
Да, «Праздник, который всегда с тобой» – это книга не только о труде писателя, голоде и Париже, но и о любви к Хедли. И может быть, в первую очередь, праздник – это всё-таки не Париж, как считается, а образ Хедли в парижский период жизни Хема, – её Хемингуэй вспоминал всю жизнь и казнился, что предал. И воспоминания о жизни с Хедли были всегда с Эрнестом…

[StarLec]

В предверии дня рождения героя
(Завтра не смогу разместить)



“-Скажи, я был хорошим писателем?
-Почему – был? Ты и есть хороший писатель.
-Ты и вправду так считаешь? Или льстишь? Я знаю льстишь…
-Какой же ты дурачок, Папа. Ну зачем мне льстить?
-Мало ли. Вдруг ты хочешь, чтобы я думал, что я хороший писатель, хотя -на самом деле я ни на что не гожусь?
-Знаешь, Папа, о чем я жалею больше всего?
-О чем..?
-О том, что очень редко говорила тебе приятные вещи. Например, то, что ты очень хороший, потрясающий писатель … И лучший охотник на диких антилоп.
-А на львов?



-На львов ты вообще охотишься одной левой. От одного твоего вида с винтовкой наперевес свирепые африканские львы готовы задрать лапы и сдаться в плен.
-Врешь, конечно. Но очень забавно… Продолжай”.

Camilio, по возможности, продолжайте.

[Camilio]

Хемингуэй, по рассказам его секретаря Роберто Эрреры, был человек не только вспыльчивый, но и по-мальчишески обидчивый. Например, он хотел вызвать на дуэль Фолкнера, который, выступая перед студентами Виргинского университета, сказал, что Хемингуэй недостаточно смел, чтобы экспериментировать в литературе. «Хемингуэй устроил тарарам и потом совершенно по-детски, послав в письме вырезку, просил генерала Ланхема письменно опровергнуть заявление Фолкнера. Успокоился Эрнест только тогда, когда Ланхем подтвердил, что Хемингуэй несомненно самый храбрый человек, которого он, генерал, когда-либо знал как на войне, так и в мирной жизни».

Да, Хем путал смелость писателя со смелостью солдата. А кто такой, этот генерал Ланхем? Это бывший командир 22-го пехотного полка 4-ой дивизии, к которому на фронте в 1944 году Хемингуэй сам себя приписал в качестве военного корреспондента. Вот здесь снимки Хема и Ланхема, сделанные в сентябре 1944 г. после прорыва линии Зигфрида (в то время Ланхем – ещё полковник). Они рассматривают немецкие орудия на линии Зигфрида:


(фото заимствовано из книги Бориса Грибанова «Хемингуэй». М., 1971)


(фото заимствовано из книги Anthony Burgess “Ernest Hemingway”. Thames and Hudson. 1999)

Хемингуэй был рассержен, что за участие в войне его наградили самой низшей боевой медалью США – «Бронзовой звездой». Возмущался: «Могли бы уж дать и «Крест за выдающиеся заслуги». Оказывается, Хемингуэй настойчиво требовал у посла США на Кубе Брейдена бумагу, удостоверяющую работу, проделанную им на катере «Пилар» во время войны. Вот что написал посол Брейден в письме по поводу боевой службы Хемингуэя на Кубе (цитирую по книге Бориса Грибанова): «Операция была чрезвычайно опасная, так как, естественно, при нормальных обстоятельствах катер, приспособленный для рыбной ловли, не может состязаться с тяжело вооруженной подводной лодкой. Однако Эрнест очень умно разработал план операции и, я полагал, мог бы выиграть сражение, если бы вступил в соприкосновение с подводной лодкой. Он в конце концов нашел бы случай вступить в бой, если бы мой военно-морской атташе не вызвал его однажды в Гавану, когда Хемингуэй находился в избранном им районе, где через 24 часа после этого была обнаружена немецкая подлодка. Но даже при этих обстоятельствах он в ряде случаев предоставлял ценную информацию о местонахождении немецких подлодок. Вклад Эрнеста был настолько серьезным, что я настоятельно рекомендовал наградить его орденом».

Потом Хем с гордостью показывал это письмо-удостоверение друзьям и знакомым. В этом было нечто показное и ребячливое, так считали и многие из окружения Хемингуэя, в том числе и его брат Лестер.
Юрий Папоров обсуждал эту черту Хема с врачом-психиатром Штетмайером, который был вхож в дом Хемингуэя: «Я попытался засомневаться в том, что Хем так настойчиво требовал у посла бумагу-удостоверение, заметив, что «человек умирает, когда перестаёт быть ребёнком».
— Ну что вы! – сказал Штетмайер. – Если бы этого не было, я удивился бы. Как раз такой факт весьма характеризует его, составляет часть его сути…

* * * * * * *
Хотя Хемингуэй и путал смелость литератора с храбростью на войне, очевидно, для него личная смелость, отвага, воля сражаться до конца за свою жизнь – были самоценны как явление. И он умел ценить это качество не только у человека.

Лисандро Отеро, кубинский писатель, рассказывал Юрию Папорову о том, что увидел в кабинете Хемингуэя, когда приехал в «Ла Вихию» через несколько дней после смерти Хема: «В комнате, входившей в половину писателя, я обнаружил склянку с формалином. В ней была довольно крупная ящерица. Рене (домработник – Camilio) объяснил мне, что несколько лет тому назад одна из многочисленных кошек, живших в доме, увидела эту ящерицу в саду, набросилась на неё и вцепилась острыми зубами в шею. Ящерица, казалось, была лишена возможности сражаться, но она стойко сопротивлялась, нанося удары по морде своим хвостом. Хемингуэй услышал возню, вышел в сад и отбил ящерицу у кошки. Принес домой, поместил в своей туалетной комнате, кормил, поил, смазывал ей раны мертиолатом, лечил. Но пресмыкающееся погибло десять дней спустя. Глядя на склянку с формалином и размышляя над этим маленьким эпизодом из жизни писателя, я вдруг неожиданно увидел в синтезе его биографию и смысл всего того, о чем он писал. Как та ящерица, сам Хемингуэй был бит, ранен и травмирован своим временем, людьми, окружавшими его. Как та самая ящерица… герои его произведений постоянно подвергаются обидам, нападению со стороны и остаются жить со шрамами или гибнут, но непременно сопротивляются до последнего и никогда не сдаются… В склянке с формалином я увидел дань смелости ящерицы, дань силе её сопротивления перед навалившейся на неё угрозой. Хемингуэй и сохранил её потому, что в ящерице, в её судьбе видел самого себя…».

Тут я прерву рассказ Лисандро Отеро. Мне кажется, в его рассказ вкралась ошибка – то ли он спутал пресмыкающееся ящерицу с земноводным жабой (или лягушкой?), то ли Юрий Папоров так перевёл с испанского (журналист-международник может и ошибиться в биологических терминах). Я так подумал, когда вспомнил: я же видел на одном из фото Хемингуэя, сделанном в его кабинете, какую-то странную банку – по-моему, с лягушкой (или жабой?):


Эрнест Хемингуэй в день рождения. 21 июля 1955 г.
(фото заимствовано из книги Юрия Папорова «Хемингуэй на Кубе». М., 1982)

Наверное, про эту банку с формалином и речь. Вот она в более крупном масштабе:

Кажется, это всё-таки лягушка?

А здесь её уже нет (фото кабинета Хемингуэя в его доме-музее; снимок вырезан лет тридцать назад из журнала «Куба»):


* * * * * * *
Ещё про обидчивость Хемингуэя. Был такой критик творчества Хемингуэя – Макс Истмен. Он якобы запутался в своих рассуждениях про личное мужество, мужественность и литературу. И за это был бит Хемом. Истмен публично заявил, что Хемингуэй храбрый, да только его храбрость… заключена в волосах на его груди. А они не что иное, как парик. Хемингуэй встретил Истмена в Нью-Йорке, и, пишут, драка была не хуже, чем на ринге.

Борис Грибанов так описал этот эпизод: в журнале «Нью рипаблик» появилась критическая статья Макса Истмена, в которой он утверждал, что Хемингуэй обладает весьма чувствительной душой, что он сам рассказывал, как был «до смерти перепуган», попав на фронте под обстрел, и поэтому с тех пор занят тем, что улучшает свой облик… Истмен писал: «Это, безусловно, общеизвестно, что Хемингуэй не уверен в себе, в своей мужественности». Эта черта, продолжал Истмен, породила новый стиль в литературе – «литературный стиль, если так можно сказать, фальшивых волос на груди».

Когда Хемингуэй встретил Истмена в кабинете своего редактора Перкинса, расстегнул на себе рубашку и обнажил свою волосатую грудь.
— Так это фальшивые волосы? – спросил он зловеще. Потом рванул ворот рубашки Истмена и закричал: — У тебя нет никаких волос, ни фальшивых, ни настоящих! Почему ты писал, что я импотент?

В кабинете Перкинса нашлась книга Истмена с той самой статьёй, и Хемингуэй попросил Перкинса прочесть абзац, где Истмен писал: «Похоже, что некоторые обстоятельства вызывают у Хемингуэя постоянную потребность представлять доказательства своей мужественности». Хемингуэй ткнул раскрытой книгой в нос Истмену. История стала известна журналистам и попала в газеты. Потом, когда Хема спрашивали о ней, он показывал книгу Истмена с большим пятном на злополучной странице. «Это, – объяснял Хем, – отпечаток носа Истмена».

А здесь, позируя для портрета, Хемингуэй тоже показывает, что его брови и волосы на груди – настоящие:

[Camilio]

Спасибо, StarLec, за напоминание. Эта неделя началась с дня рождения Хемингуэя (21 июля), а закончится днём смерти (27 июля) Гертруды Стайн, его заклятого друга. О них и поговорим.

* * * * * * *
Помните, как Хемингуэй в своём «Празднике…» описал обстоятельства появления словосочетания “Une Génération Perdue”? Оно потом превратилось в эвфемизм и даже литературоведческий термин. А в день своего рождения оно, казалось, было обращено ко всем, кто воевал в Первую мировую и выжил: «… Все вы – génération perdue!.. Вот что вы такое. Вы все такие!.. Вся молодёжь, побывавшая на войне. Вы – потерянное поколение… У вас ни к чему нет уважения. Вы все сопьётесь…». Так якобы кипела Гертруда Стайн в разговоре с Хемингуэем. Якобы – потому что, оказывается, и здесь Хемингуэй допустил «беллетристику». Всё – как у людей! Отношения между Хемом и Гертрудой изменились – изменилась и оценка ими друг друга, и обстоятельства рождения термина “génération perdue” тоже стали вспоминаться по-разному. Об этом ниже, а сейчас – хотите посмотреть, из-за чего всё произошло? Вот из-за этого «Ford Т»:


Гертруда Стайн и Алиса Токлас
(Фото из книги “Sylvia Beach and the Lost Generation” by Noel Riley Fitch. W.W. Norton & Company. New York. London. 1985)


Стайн справа, за рулём. Как считаете, похожа она на римского императора? (Некоторые гости её салона считали, что у неё голова римского императора, только высечена она из американского гранита).

Именно этот автомобиль Гертруды Стайн не сумел исправить «молодой механик, прослуживший всего год на фронте, и теперь работавший в гараже… а, может быть, просто не захотел чинить её «форд» вне очереди».


(Фото с сайта http://www.autoreview.ru/new_site/ye...ford/fo-21.jpg )

Свой “Ford Т” (прозванный ею “Godiva”) Гертруда купила в 1917 году и, участвуя в работе Американского фонда помощи французским раненым, доставляла на “форде” продовольствие и медикаменты в госпитали, расположенные в окрестностях Парижа. В этом фонде Гертруда и Алиса работали с 1914 года – посещали госпитали и встречались с “фронтовыми крестниками” – подшефными солдатами, которым якобы помогали отвечать на полученные письма (опять якобы – потому что, согласно Noel Riley Fitch, Гертруда и Алиса плохо владели французским языком; более того, Сильвия Бич ни разу не видела кого-либо из французов в салоне Гертруды Стайн на Rue de Fleurus). Приблизительно раз в 10 дней посылали им посылки с какими-нибудь вещами или лакомствами. В 1922 году правительство Франции наградило Г. Стайн почётной медалью за помощь во время войны.

О том, каким заправским механиком-водителем была Гертруда, я прочитал в книге “Sylvia Beach and the Lost Generation” by Noel Riley Fitch. Сильвия Бич, владелица книжной лавки «Шекспир и Компания», о которой Хемингуэй с теплотой рассказывает в своём «Празднике…», вспоминала, как она каталась на «форде» Г. Стайн в высоком сиденье сзади Гертруды и Алисы. Гертруда слезала с высокого сиденья, что для людей её массы было нелёгким подвигом, и «кривым стартером» заводила «форд» – крутила заводную ручку, пока авто не начинал чихать и судорожно трястись (как тут не вспомнишь фильмы Чарли Чаплина и Бастера Китона!). Сильвия, ещё непривычная к путешествиям на автомобиле, была буквально потрясена «повозкой гробовщика», как она назвала «форд» Гертруды. Сильвия вспоминала, как гордилась Гертруда фарами, которые включались изнутри кабины, и электрической зажигалкой для сигарет. Она также была впечатлена сноровкой Гертруды при замене спущенной шины, пока Сильвия и Алиса болтали на обочине дороги.


(адрес фотографии: http://www.autogallery.org.ru/k/f/27...arWilliams.jpg )

Несколько слов про сам автомобиль «Ford Т», который американцы прозвали «Жестянка Лиззи» и которому в этом году исполнилось 100 лет. «Тираж» автомобиля за два десятка лет составил 15.007.003 экземпляра. Именно благодаря этой машине Генри Форд сделался «автомобильным королем», а миллионы американцев превратились из пешеходов в автомобилистов. «Ford Т» первым в мире стали собирать на конвейере. Отличался «Ford Т» завидной проходимостью, чему способствовал значительный дорожный просвет и колеса с шинами большого диаметра (спицы сначала были деревянными, а потом проволочными, металлическими). Поэтому эти автомобили получили большое распространение в войсках. Русская армия во время Первой мировой войны закупила большую партию «Фордов Т», и много таких машин досталось потом Красной Армии. Одна из них верой и правдой служила легендарному комдиву Василию Ивановичу Чапаеву. За рулем «Жестянки Лиззи», переоборудованной в санитарный фургон, колесил по военным дорогам Первой мировой и Эрнест Хемингуэй («Я помню, как у них горели тормоза, когда они, набитые ранеными, спускались по горным дорогам на первой скорости…»).


А это «форд» отца Хемингуэя. Слева направо: отец Эрнеста, Кларенс Эдмондс Хемингуэй, сам Эрнест, его мать, Грейс Холл Хемингуэй, и вторая жена Эрнеста, Полин Пфайффер. Ки Уэст, Флорида. 1928 год. Ещё жив отец, ещё не родился второй сын Патрик… Всё случится в том году. (Фото из книги Anthony Burgess. Ernest Hemingway. Thames and Hudson. 1999)

* * * * * * *
А теперь про то, как поссорились Хемингуэй и Гертруда Стайн, и как это повлияло на их воспоминания о рождении словосочетания “génération perdue”.

В чём причина их размолвки? По Борису Грибанову, Хемингуэй, раздражённый тем, что его постоянно сравнивают с Шервудом Андерсоном, в 1926 году написал пародийную повесть «Вешние воды», в которой поиздевался над литературным стилем Андерсона и Гертруды Стайн. Этой повестью он заявлял, что освободился от влияния тех, кого могли назвать его учителями, то есть Андерсона и Стайн.
А Гертруда Стайн тоже написала потом (в 1933 году) книжку мемуаров, стилизовав её под записки своей подружки-сожительницы Алисы Токлас (“Автобиография Алисы Б. Токлас”). Хемингуэй знал, что Гертруда очень обижена на него за «Вешние воды», но никак не ожидал, что она будет так мстить ему в своих мемуарах. Стайн утверждала, что она и Ш. Андерсон создали Хемингуэя и что они потом «немного гордились и немного стыдились результатов своей деятельности». Стайн также заявляла, что Хемингуэй в значительной мере научился писательскому мастерству, когда в 1924 году читал корректуру её книги «Возвышение американцев». Правда, это не мешало Г. Стайн говорить о Хеме: «Хемингуэй выглядит современно, но от него пахнет музеем». (В блокноте Стайн нашли запись: «Такие самцы, как Пабло и Матисс, иначе как гениями быть не могут». Вот такое про мачо Хемингуэя она не написала…).
Спустя много лет, в 1958 году, в ответ на вопрос журналиста, каково влияние на него Гертруды Стайн, Хемингуэй ответил: «… я не специалист по вскрытию мертвецов… Мисс Стайн написала довольно длинно и довольно неточно о своём влиянии на мою работу. Ей это было необходимо сделать после того, как она научилась писать диалог по книге, названной «И восходит солнце».
Хем не любил, когда в его творчестве находили чьё-либо влияние. Он также не терпел, когда кто-то пытался учить его жить (за это ударил своего брата Лестера так, что они перестали общаться до конца жизни Хема).

В книге Джеймса Р. Меллоу «Зачарованный круг, или Гертруда Стайн и компания» (главы из неё опубликованы в журнале «Иностранная литература» 1999, №7; см. также сайт: http://magazines.russ.ru/inostran/1999/7/mellow.html ) приведены разные версии эпизода с рождением термина «потерянное поколение», и что любопытно – с прямо противоположными оценками результата труда автомеханика. Из главы «Салон Гертруды Стайн и ее брата Лео» узнаём, что (большими буквами я выделил оценки в разных версиях рассказа, ну, и то, что показалось мне важным):

«В своем новом романе, очень для него важном («И восходит солнце (Фиеста)» – Camilio), Хемингуэй в качестве эпиграфа использовал недавнее высказывание Гертруды: “Все вы – потерянное поколение”. Какое-то время он даже собирался назвать роман “Потерянное поколение”. РАЗЛИЧНЫЕ ВЕРСИИ РАССКАЗА ХЕМИНГУЭЯ об эпизоде, вызвавшем к жизни замечание Гертруды, проливают некоторый свет на изменение их отношений. В неопубликованном предисловии, написанном в сентябре 1925 года, когда он только кончил править рукопись, он довольно прямолинейно рассказывает об этом эпизоде. Гертруда путешествовала летом по департаменту Эн и поставила свою машину в гараж в небольшой деревушке. Один молодой механик показался ей ОСОБЕННО СТАРАТЕЛЬНЫМ. Она ПОХВАЛИЛА его хозяину гаража и спросила, как ему удается находить ТАКИХ ХОРОШИХ РАБОТНИКОВ. Хозяин гаража ответил, что он сам его обучил; парни такого возраста учатся с готовностью. Это тех, кому сейчас от двадцати двух до тридцати, тех, кто прошел войну, – вот их ничему не научишь. Они – “une génération perdue”, так сказал хозяин гаража. В своем предисловии Хемингуэй давал понять, что его поколение “потеряно” по-особому, не так, как “потерянные поколения” прошлых времен.
…
ВТОРАЯ ВЕРСИЯ ПРОИСШЕСТВИЯ, ДАННАЯ ХЕМИНГУЭЕМ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ в “Празднике, который всегда с тобой”, рассказана с иным настроением, и само определение воспринимается весьма иронично. По этой более поздней версии, молодой механик — представитель “потерянного поколения”, проведший год на фронте. Он был НЕДОСТАТОЧНО “СВЕДУЩ” в своем деле, и Гертруда ПОЖАЛОВАЛАСЬ на него хозяину гаража, может быть, предполагает Хемингуэй, потому что механик просто не захотел обслужить ее вне очереди. Патрон сделал ему ВЫГОВОР, сказав: “Все вы – génération perdue!” Согласно этой версии, Гертруда обвиняла все “потерянное поколение” – включая Хемингуэя – в том, что у них ни к чему нет уважения и все они неминуемо сопьются. Хемингуэй предположил, что сам хозяин “в одиннадцать утра был уже пьян... Потому-то он и изрекал такие чудесные афоризмы”.
…
ЕЩЕ БОЛЕЕ ПОЗДНЯЯ ВЕРСИЯ В ИЗЛОЖЕНИИ ХЕМИНГУЭЯ выглядит правдоподобнее. У Гертруды действительно было представление, что во Франции художникам и прочим людям искусства положены особые привилегии. Их обычно быстро обслуживают и находят места для парковки, даже когда все переполнено. От этого заблуждения она не избавилась до конца жизни. Поэтому она вполне могла пожаловаться, что механик заставил ее ждать. Кроме того, в двадцатые годы она действительно не одобряла поведение молодых американцев, собиравшихся в парижских кафе. Ей казалось, что соприкосновение с богемной жизнью таит опасность для художников и писателей.
…
РАССКАЗ ГЕРТРУДЫ об истории с “потерянным поколением” менее подробен, чем у Хемингуэя. Впервые она услышала это выражение от владельца гостиницы “Пернолле” в Белле, городе в департаменте Эн: “Он сказал, что каждый мужчина становится цивилизованным существом между восемнадцатью и двадцатью пятью годами. Если он не проходит через необходимый опыт в этом возрасте, он не станет цивилизованным человеком. Мужчины, которые в восемнадцать лет отправились на войну, пропустили этот период и никогда не смогут стать цивилизованными. Они – “потерянное поколение”. Обстоятельства похожи на те, что описывает Хемингуэй в первой версии. В гостинице “Пернолле” действительно был молодой автомеханик. По сообщению одного из тех, кто навещал Гертруду в гостинице, писателя Бравига Эмбса, молодой слесарь был “косоглаз и чрезвычайно мил”, так что Гертруда вела с ним “нескончаемые” разговоры, покуда Алиса ждала во дворе и исходила злобой. ВТОРАЯ ВЕРСИЯ хемингуэевского рассказа о “потерянном поколении”, похоже, припоминалась НЕ В СПОКОЙНОМ СОСТОЯНИИ ДУХА, ТАМ ЯВНО ЧУВСТВУЮТСЯ ОТГОЛОСКИ ДАВНЕЙ ВРАЖДЫ».

* * * * * * *
Термин «потерянное поколение» сначала применялся только к тем, кто выжил в Первую мировую войну и не был способен или не желал встраиваться в рутину мирной жизни. Кто-то из писателей с охотой перенял модную фразу, используя её вольно и расплывчато, пока фраза «потерянное поколение» не стала означать всех молодых американцев, проживавших за границей, в частности, тех, кто имел литературные и художественные наклонности. Бесспорно, Париж был столицей «потерянного поколения» – там была самая высокая концентрация американских экспатриантов, в особенности, на улицах вокруг бульвара Монпарнас на Левом берегу Сены.

Париж был вдвойне притягательным для писателей. Никогда его художественная репутация не была столь высока. Во-вторых, он был городом, где американцы могли прожить, тратя очень маленькие деньги. Обменный курс валюты в 1920-ых годах был чрезвычайно выгодным, и писатели, которые хотели бы жить в Париже постоянно, вдруг сделали открытие, что это настоящее рентабельное дело. И скоро писатели стали прибывать в Париж. Не последним притягательным обстоятельством для писателей было то, что Париж был хорошим местом для публикации произведений. Здесь находились редакции ряда литературных периодических изданий экспатриантов. Первым среди них был “transatlantic review” Форда Мэдокса Форда, редактируемый на одном из чердаков острова Сен-Луи, который среди других произведений помещал на видном месте труды Эзры Паунда, Хемингуэя и Гертруды Стайн.

К сожалению, многие таланты Латинского квартала не обладали такой преданностью работе, как Хемингуэй. Многие топили свой талант в спиртном. Может быть, это была реакция на сухой закон дома или побочным эффектом «кафешной» жизни, и писатели отдавались алкоголю «целеустремлённо и привычно», как отозвался о Паскине сам Хемингуэй. «Потерянное поколение» с дьявольским упорством шло к саморазрушению, оправдывая данное ему название. К концу 1920-ых годов многие из экспатриантов либо вернулись в США, либо переехали из Парижа в другие места.

Во Франции, в которой осело много американских экспатриантов, поколение “Une Génération Perdue” называли и “Génération au Feu”.
В Европе оно было известно как «поколение 1914 года», названное по году, в котором началась Первая мировая война. Литераторы же под "людьми 1914 года" имели в виду не участников Первой мировой войны, а писателей, чей творческий дебют состоялся приблизительно в середине 1910-х годов.
В США термин «потерянное поколение» используется в более общем смысле – в отношении поколения молодых людей, достигших совершеннолетия во время и вскоре после Первой мировой войны, чьи годы рождения были между 1883 и 1900 гг. Помимо наиболее значительных личностей творческой среды (Синклер Льюис, Ф. Скотт Фицджеральд, Поль Робсон, Эрнест Хемингуэй, Уильям Фолкнер, Джордж Гершвин, Дюк Эллингтон) они называют и политиков (президенты США Гарри Трумэн и Дуайт Эйзенхауэр; генерал Паттон). Занятно, что к «потерянному поколению» американцев относили как всемогущего шефа ФБР Эдгара Гувера, так и его «клиента», знаменитого мафиози Аль Капоне. К «потерянному поколению» американцы причисляют и тех, кто родился и жил вне США: Чарли Чаплина, Шарля де Голля, Мао Цзе-дуна, Муссолини, Гитлера. Уроженец Страсбурга знаменитый мим Марсель Марсо – тоже из «потерянного поколения».

* * * * * *

Это Люксембургский сад. Если будете прогуливаться (flâner) в нём и захотите взглянуть на дом, где родился термин «потерянное поколение», идите в направлении «от Пантеона» («Вон куполь видищ? Туда не ходи, ходи наоборот»). Шагайте на запад от сада. Rue de Fleurus – за спиной фотографа.


Вот эта улица, вот этот дом. 27, Rue de Fleurus. В доме слева и жила мисс Стайн со своей подружкой Алисой Токлас (а ещё раньше – и с братом Лео, тоже любителем, знатоком и ценителем авангардного искусства). О чём свидетельствует табличка на доме:



* * * * * * *
В прошлом посте я прервал рассказ Лисандро Отеро про склянку с формалином. А он продолжал: «Хемингуэй и сохранил её потому, что в ящерице, в её судьбе видел самого себя. Ведь у него было много недоброжелателей, недругов и просто врагов. Начнём со старухи Гертруды Стайн. Она была жестоким неприятелем, худшим из худших, поскольку знала досконально то, что критиковала в нём. Хемингуэй учился у неё, исповедовался, как перед духовником, и, как от всех своих учителей, затем отрёкся и от неё. Она скорее всего как раз за это была с ним беспощадна – не постеснялась вспомнить, как он в свои юные годы заливался слезами, узнав, например, что вскоре должен стать отцом. Плакал, поскольку не был к этому готов, считая себя слишком молодым. И эта же Стайн повсюду рассказывала о том, что Форд Мэдокс Форд испытывал неловкость в обществе молодого Хемингуэя, который не уставал льстить, угодничать и постоянно валился перед ним на колени, УТВЕРЖДАЯ, ЧТО ФОРД САМЫЙ ВЕЛИКИЙ ИЗ ПОЭТОВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА…».

Чёрт его знает, чему тут верить! В рассказе «Скотт Фицджеральд» из «Праздника…» Хемингуэй пишет, как он познакомился с Фицджеральдом в баре «Динго» на улице Деламбр: «Скотт говорил не умолкая, и… его слова сильно меня смущали – он говорил только о моих произведениях и называл их гениальными… ПО НАШЕЙ ТОГДАШНЕЙ ЭТИКЕ ПОХВАЛА В ГЛАЗА СЧИТАЛАСЬ ПРЯМЫМ ОСКОРБЛЕНИЕМ».

В конце рассказа «Довольно странный конец» Хемингуэй пишет, как закончились его дружеские отношения с Гертрудой: он «…дождался отставки вместе с большинством мужчин-друзей, когда настал новый период и новые друзья заняли наше место… Она рассорилась почти со всеми, кто был к ней привязан, кроме Хуана Гриса, а с ним она не могла поссориться, потому что он умер… В конце концов она рассорилась и со своими новыми друзьями, но нас это уже не интересовало. Она стала похожа на римского императора, что вовсе не плохо, если тебе нравятся женщины, похожие на римских императоров… Впоследствии все или почти все помирились с ней, чтобы не казаться обидчивыми или слишком уж праведными. И я тоже. Но я так никогда и не смог вновь подружиться с ней по-настоящему – ни сердцем, ни умом. Хуже всего, когда ты умом понимаешь, что больше не можешь дружить с человеком. Но тут всё было даже ещё сложнее».

* * * * * * *
Может быть, вам будут интересны впечатления Гертруды Стайн-шофёра о Франции? Вот пара цитат из книги Г. Стайн «Париж Франция», опубликованной в журнале «Иностранная литература» 1999, №7 (http://magazines.russ.ru/inostran/1999/7/paris.html ). Сегодня это выглядит дико, но она искренне считала, что как писатель, она имеет право на привилегии на автостоянках. (Как всегда, Стайн очень экономно использует запятые – это её стиль; я тут ни причём).
«Во Франции домашние животные не делают двух вещей: кошки почти никогда не орут и не дерутся и куры опрометью не выскакивают на дорогу, уж если они ступают на дорогу, то двигаются чинно в точности как сами французы.
Это должен знать каждый кто садится во Франции за руль. Все кто ступают на мостовую чтобы перейти улицу или просто идут куда-нибудь двигаются в определенном ровном темпе и ничто их не пугает не заставляет вздрогнуть прибавить или убавить шаг даже услышав внезапный резкий шум они не дергаются не ускоряют шаг и не сворачивают с пути. Если на улицах Парижа кто-нибудь отскакивает в сторону или просто вздрагивает не сомневайтесь это не француз а иностранец…».
…
«Но если что они и впрямь делают так это уважительно относятся к литературе и искусству, если вы писатель у вас есть привилегии если вы художник у вас есть привилегии и привилегии весьма приятные. Мне всегда вспоминается как я приехала из деревни в гараж куда я обычно ставила свой автомобиль гараж был страшно переполнен там проходила выставка автомобилей, но что же мне делать сказала я, ничего сказал служащий посмотрим и потом вернулся и сказал понизив голос, там есть уголок в этот уголок я поставил машину месье академика а рядом я поставлю вашу остальные пусть постоят на улице, и это в самом деле так даже в гараже академику и писательнице оказывают предпочтение и даже перед миллионерами и политиками, в самом деле оказывают, это невероятно но оказывают, полиция тоже обращается с художниками и писателями почтительно…».

* * * * * * *
Извините, что утомил.

[Camilio]

Некоторое дополнение к теме поста #358: сегодня на сайте "Московского комсомольца" появилась статья о генах и суициде (привожу её в сокращённом виде, полностью статью можно прочитать на сайте http://www.mk.ru/blogs/idmk/2008/07/24/mk-daily/363416/ ).

24.07.2008
Наталья Веденеева
Самоубийцы — это мутанты
Российские ученые нашли измененные гены, которые провоцируют суицид

Сенсационные выводы сделали на днях специалисты кафедры генетики и селекции Санкт-Петербургского госуниверситета. Они определили два гена, чья мутация тесно связана со склонностью к самоубийствам у людей.

— Склонность к самоубийствам тесно связана с мутациями по крайней мере двух генов: SLC6A4 и СОМТ, — считает доцент кафедры генетики и селекции СПГУ Олег Тиходеев, изучивший множество генов и сопоставивший свои выводы с результатами западных ученых. — В идеале ген SLC6A4 должен контролировать передачу нервных импульсов при помощи серотонина. Так вот при мутации ген SLC6A4 немного изменяет тактику, контроль за серотонином (веществом, регулирующим настроение человека и его самообладание) ослабевает, и в результате, по словам ученого, повышается вероятность самоубийства. Причем данный ген связан с самыми жестокими его формами — люди стреляются, прыгают с высоты или вешаются. Если же попытка самоубийства оказывается неудачной, такие люди склонны к совершению повторных попыток.

Второй ген — СОМТ — отвечает за регуляцию активности нервной системы. Люди с определенной мутацией в этом гене тоже предрасположены к жестоким формам самоубийства.

[KSY74]

Два года назад я приехал вечером, накануне Armistice, в Лотарингию, в город Мец. А утром, выйдя из отеля, увидел шеренгу из троих, бодро шагавших в ногу:


Крайний слева мосьё в годах – Кавалер ордена Почётного Легиона, высшей государственной награды Франции – на его пальто виднелся этот орден, пятилучевая белая звезда на красной ленте. И ещё какой-то большой орден был на правой стороне груди:



Уточнение: Крайний слева не кавалер Почётного легиона, а Великий офицер Почётного легиона. А "большой орден" - это звезда ордена Почётного легиона.

[Camilio]

Уточнение: Крайний слева не кавалер Почётного легиона, а Великий офицер Почётного легиона. А "большой орден" - это звезда ордена Почётного легиона.

Спасибо, KSY74, за уточнение. А `Великий офицер` – это, должно быть, "покруче", чем `Кавалер`? Я, к сожалению, не разбираюсь в иерархии французских орденов.

[KSY74]

Да, разумеется покруче.
Высшая степень - Большой крест, потом Великий офицер, потом командор, потом офицер, потом кавалер.

[Camilio]

Видать, тот мосьё большие заслуги имеет перед Францией!

[KSY74]

Видать, тот мосьё большие заслуги имеет перед Францией!

Вероятно!

[Bozkurt]

Натханиел, спасибо Вам за уроки французского! В России тоже были свои авиахулиганы: Серёжа Уточкин в Одессе, Чкалов в Ленинграде, летавший под Дворцовым мостом. А в 90-ые годы, по-моему, в Латвии (или Литве?) летал какой-то парень на спортивном самолётике под мостами (это была серия опасных пролётов – под несколькими городскими мостами подряд). Может быть, форумчанин Бозкурт из Вильнюса мог бы подтвердить или опровергнуть это?

Юргис Кайрис летал у нас под мостами
Одна из мировых звезд авиационной акробатики

http://www.trud.ru/issue/article.php?id=200009211760504

[Camilio]

Спасибо, Bozkurt, за информационную поддержку! Юргис Кайрис меня восхитил! Не находите, горячие парни есть не только на Кавказе, но и в нордически-флегматичной Литве! (В отряде пилотов "Бурана" был и дагестанец Магомед Толбоев, и литовец Римантас Станкявичус. Жаль, большинство из них погибло, включая Римаса...).

[Camilio]

(из обрывков парижских впечатлений)

* * * * *
Впервые в Париж я приехал ночным поездом. Было часов 6 утра, и я решил умыться перед встречей с Великим Городом. На входе в туалет сонная уборщица спросила:
— Urinoir? – и, не дожидаясь ответа, взяла монету и впустила.
— Надо же! – сбитый с толку незнанием французского, поразился я. – В этом городе даже уборщицы туалетов Gare de l`Est – даже в 6 утра! – готовы говорить о Ренуаре!

Это было первое удивление-впечатление от Парижа.

* * * * *
С Ренуаром и моим незнанием французского связано другое удивление-открытие.
Я люблю знакомиться с городами без предварительного изучения карт и справочников, «гуляя сам по себе».
В одном из залов Музея Монмартра внимание привлёк человек – в отличие от других туристов, разглядывавших картины и экспонаты, он стоял перед окном и задумчиво смотрел вниз. Я уже знал, что это монмартрский виноградник (представляете! – прямо в Париже!).
— Oui, oui, – вежливо посторонился он, когда я приблизился. Я тоже встал перед окном, и тоже стал смотреть на Париж с монмартрского холма (звучит-то как!). Сделал пару снимков. Я слышал, что этот виноградник назван «виноградником Мистенгетт» в честь парижской певицы, что в октябре здесь собирают виноград и делают из него вино. Но я не знал тогда главного: Я СМОТРЕЛ ИЗ ОКНА КОМНАТЫ САМОГО ОГЮСТА РЕНУАРА! Об этом я узнал много позже, вот из этой открытки:


Он жил здесь в 1875-1876 годах.

Хотите посмотреть на Париж глазами Ренуара? Вот:

Вон там, на перекрестке – дуайен монмартрских кабаре “Au Lapin Agile” (или оно в ренуаровские времена было ещё “Le Cabaret des Assassins”, «Кабаре убийц»?)

Адрес дома Ренуара – на открытке, а чтобы облегчить его поиск, вот ещё пара снимков:




Говорят, Саврасов стремительно написал своих «Грачей», проснувшись однажды мартовским утром после запоя и увидев из своего окна поразивших его птиц – весна пришла! L`impression был столь силён, что хмель отскочил, и в Саврасове снова проснулся художник.
Интересно, на что-нибудь вдохновил Ренуара вид Парижа из его окна?

* * * * *
Да, в Париже хорошо бы знать хоть начала французского. (А то я однажды перепутал классово близких французских каменщиков – в атмосфере Франции легко становишься социалистом – с чуждыми мне масонами).

[Camilio]

(из обрывков парижских впечатлений)

Помните чеховскую историю про «чепуху-рениксу»? А в студенчестве, на лекции по матанализу о максимумах и минимумах функций услышал от лектора историю, как на экзамене студент разбудил – себе на голову – задремавшего было профессора. Отвечая по билету, студент вдруг произнёс незнакомые профессору слова «тахитит» и «типитит». Смешав латынь с нижегородским, он так прочитал слова “maximum” и “minimum”. Об этой истории я вспомнил, проходя мимо парижского ресторана “Maxim`s” (это знаменитый «У Максима») и кафешки при нём “Minim`s”:








Вспомнилась и другая легенда, засевшая в голове ещё в школе – не знаю, откуда она взялась – будто именно в ресторане «У Максима» утонул Нестор Махно. Якобы, захмелев, задремал, уронил голову в тарелку со щами и захлебнулся. По-видимому, реникса на постном масле: в Интернете посмотрел – ничего подобного не обнаружил. Занятно, что имя «НЕСТОР МАХНО» тоже можно прочесть на латыни как «ХЕКТОП МАКСХО», например…

[Camilio]

К предыдущему посту: физики тоже иногда для краткости смешивают латынь с нижегородским. Например, сверхпроводник Y-Ba-Cu-O на своём жаргоне они называют “иваси”. Так они прочитывают названия химэлементов, составляющих прославившуюся керамику (за неё дали Нобелевскую премию). Прочитать-то названия химических элементов – элементарно. А вот что это за формула: «пентаортоксенофагизм»? Что-то в этой латыни и от химии, и от биологии… Не-а! Но об этом чуть позже.

Ещё к предыдущему посту: об исторических парижских ресторанах и кафе. Вот как их вспоминал в 1953 году в своём африканском дневнике Хемингуэй («Лев мисс Мэри», опубликовано в 1971-72 гг. в «Спорт Иллюстрейтед»). Этот отрывок хорош как добавка к «Празднику…», к картинкам парижской жизни из рассказов «Рождение новой школы», «В кафе «Купол» с Пасхиным» (на самом деле в “Dôme” – Camilio), «Конец одного увлечения» (приятель Хема Майк Уорд из него – это, конечно же, Майк Уард, Mike Ward, упоминаемый ниже):

«Мэри и С.Д. оживленно беседовали о городе Лондоне, который я знал в основном понаслышке… Они говорили о самых разных районах города, которые я не знал вовсе. Так что я мог слушать их болтовню и думать о Париже. Этот город я знал в любых обстоятельствах. Но я так любил его, что мог говорить о нем только со знакомыми той поры. В те старые добрые времена у каждого из нас было свое кафе, где можно было работать и где мы не знали никого, кроме официантов. Мы хранили эти кафе в секрете. Они были лучше клубов, и нам даже приносили туда почту, которую нежелательно было получать на домашний адрес. Как правило, каждый имел два или три тайных кафе. В одном ты работал и просматривал газеты. Адрес этого кафе ты не давал никому. Ты отправлялся туда рано утром и, пока убирали твой столик в углу, возле самого окна, выпивал, сидя на террасе, кофе со сливками и булочкой, а потом перебирался внутрь и работал, а вокруг подметали, мыли и наводили лоск. Приятно было смотреть, как работают другие, и от этого самому хорошо работалось. Когда в кафе появлялись первые посетители, ты расплачивался и шел вниз по набережной, туда, где можно было позавтракать. Для ленча тоже были свои тайные места и тихие ресторанчики, где собирались знакомые.

Лучше всех такие рестораны удавалось отыскать Майку Уарду. Он знал и любил Париж больше других. Мы с Майком рыскали в поисках тайных ресторанчиков с хорошим, как правило пьяницей, поваром, двумя-тремя сортами доброго легкого вина и с хозяевами, едва сводившими концы с концами и готовыми в любой момент продать свое заведение или разориться. Нам не нужны были уединенные рестораны, которые начинали процветать и становились популярными. Именно так получалось с ресторанами, которые находил Чарли Суини. К тому времени, как он приглашал нас в свой ресторан, секрет становился столь широко известным, что приходилось подолгу ждать свободного столика.

Зато с тайными кафе у Чарли все обстояло благополучно, и здесь он соблюдал полнейшую секретность. Конечно же, это касалось только наших запасных или, как мы их называли, полуденных и предвечерних кафе. В это время дня порой хотелось перекинуться с кем-нибудь двумя-тремя словами, и тогда я отправлялся в его запасное кафе или он в мое. Туда мы могли приходить с девушками. Девушки обязательно где-то работали, иначе их считали легкомысленными. Только дураки имели постоянных девушек. Днем девушка была ни к чему, так же как ни к чему были все ее проблемы. Если же она хотела быть твоей, она непременно должна была работать, и тогда все ночи принадлежали ей. Вот когда она была по-настоящему нужна, и ты водил ее вечерами в разные ресторанчики и дарил ей всевозможные вещицы. Я никогда не пытался хвастать своими подружками перед Чарли, у которого всегда были красивые, послушные и прекрасно воспитанные девушки, и все они обязательно работали. В то время моей девушкой была моя консьержка. Это была первая молодая консьержка в моей жизни, и приключение казалось мне очень волнующим. Главное ее достоинство было в том, что она все время работала и не могла выходить не только в общество, но и вообще никуда» …

* * *

Тот самый “Le Dôme”, с которого началась эта тема форума.

Эти трое – может, тоже из монпарнасской богемы тех лет:

Вот на этом месте Хемингуэя и заметил Паскин («Пасхин помахал мне, когда я еще стоял на тротуаре улицы Деламбра, размышляя, зайти выпить или нет» – вспоминает Хемингуэй в рассказе “With Pascin at the Dôme” из «Праздника…»). Rue Delambre проходит слева направо – фотограф сделал снимок, стоя на её мостовой. Бульвар Монпарнас уходит вдаль – там и находится “Coupole”, с которым спутали “Dôme” переводчики «Праздника…».

Думаете, никаких загадок вокруг «Праздника…» больше нет? А литераторы их всё находят! (Какая же эта глыба – «айсберг» Хемингуэя! Я не о матёром человечище, а о его приёме «всё лишнее опускать», именно он побуждает литераторов к более глубоким поискам в его творчестве). Допытываются: “Who Was With Pascin at the Dome?” («Кто был с Паскиным в кафе «Дом»?) – это название литературоведческой статьи в Journal of Modern Literature, vol. 26, No. 2, pp. 160-163 (2003) (http://muse.jhu.edu/login?uri=/journ....2orourke.html).
Из аннотации видно, что литераторы спорят с самим Хемингуэем. Хем считал: «Пасхин был очень хороший художник…», но им виднее: «Паскин – показное ничтожество, чьё появление в книге не служит никаким литературным целям... На поверхности, это банальная зарисовка из жизни Монпарнаса того времени». Досталось Хему: «тщательное исследование показывает, что многие детали не стыкуются, и результирующая комбинация есть продукт воображения Хемингуэя, который драматизирует главные темы книги: трудолюбие и праздность, бедность и богатство, целомудрие и разврат».

Было бы любопытно прочесть статью, но в Интернете я столкнулся с заморочками (нужно заплатить по карточке, но её-то у меня сейчас и нет). Если кто-то полюбопытнее и понастойчивее меня прочтёт статью, может, напишет здесь, какие загадки ему открылись?

Так что же такое «пентаортоксенофагизм»? Оказывается, это «пятикратное прямое пожирание иностранцев»!! Термин придуман Паскиным. Свидетельствует Илья Эренбург (http://www.pseudology.org): «Прочитав в журнале статью, где его называли вожаком «парижской школы» и где указывали, что «парижская школа» создана не парижанами, не французами, Паскин смеялся и предлагал критикам создать новое направление «пентоортоксенофагизм» – пятикратное прямое пожирание иностранцев». Понаехали тут!.. Париж – не резиновый!

Паскин и Модильяни – два сефарда, по мнению Эренбурга, в чём-то схожие: «может быть, внезапным переходом от замкнутости, молчаливости, от сосредоточенной работы к разгулу? Может быть, страстью неизменно рисовать на клочках бумаги? Может быть, тем, что оба были всегда окружены людьми и оба узнали всю меру одиночества?»… «Ему бы сидеть с Моди, они друг друга поняли бы»… Но Паскин не пересёкся с Модильяни: на Монпарнасе Паскин появился в 1920 году, а Моди умер в январе того же года… Может, встреться они пораньше, оба и остались бы жить и творить.

В Страсбургском книжном магазине я разглядывал толстенный альбом с репродукциями Паскина, размышляя: это эротизм или порнография? Картинки – графика на клочках бумаги – в натуре передавали тротуарную ночную секс-жизнь в окрестностях Клиши.
Она и сейчас там бьёт ключом, но – организованно:


А вот на этом листке бумаги – вполне благопристойная уличная жизнь:

JULES PASCIN (1885 - 1930)
View of a street (1905)
Pen and Indian ink (165x220)
(Национальная Галерея Армении, г. Ереван)
Прочитал о Паскине: звали его Julius Mordecai Pincas, и что “original name was Paskinian” – «подлинное имя было Паскинян». Что в Софии и сейчас живут родственники его предков с этой фамилией. Может, не случайно эта картинка оказалась в Армении? Послал, допустим, Паскин её почтой из Парижа какому-то родственнику в Ереван, нарисовав, сидя в каком-нибудь парижском кафе (формат 165мм × 220мм – это ведь формат листка писчей бумаги, которая тогда была непреложной принадлежностью любого парижского кафе; а 1905 год – это год, когда Паскин впервые приехал в Париж)… Да, расфантазировался я тут… А чё? – написать сюжет и послать его, допустим, режиссёру Кеосаяну. Пусть вставит в какой-нибудь свой фильм. И Азнавур за кадром что-нибудь споёт. Армянам приятно будет…

* * *

Нет, это не Паскин с его натурщицами-сёстрами. Это Сэм Грановски, другой «непарижанин, нефранцуз», обитатель “La Ruche”. Бывший одессит Самуил Грановский («Бывших одесситов не бывает!», – возразит Evgen-Odessa и будет прав; так же, как не бывает «бывших витебжан») появился в Париже в 1909 году. Высокий и красивый, он стал натурщиком в художественной академии “Grande Chaumière”. Зарабатывал на жизнь и уборщиком в «Ротонде». На Монпарнасе Грановски выделялся манерой одеваться и поведением: он носил рубашки кричащего цвета, большую техасскую шляпу, штаны из кожи, ковбойские сапоги, лассо (!) на поясе, и в таком виде прохаживался возле «Ротонды». Не стеснялся ездить и на лошади – сохранял колорит человека, снимавшегося статистом в первых американских вестернах (до приезда в Париж он побывал в Штатах). У него и кличка была «ковбой». Вместе с известной монпарнасской моделью Айшой он стал эмблемой той эпохи. Своим необычным видом он старался привлечь в своё ателье какого-нибудь любителя экзотики, когда на тротуарах Монпарнаса не удавалось «впарить» рисунки сангиной. А в “La Ruche” он открывал окно и по всякому поводу, кстати и некстати, кричал: «Я – гений! Я – гений!».

Прочитав это о Грановском, я сначала удивился: в Париже – и на лошади?! Но потом вспомнил, что по утрам Хемингуэй видел из окна пастуха-молочника с козами, а ночью, «в лунном свете», ассенизаторы с бочками и лошадьми напоминали Хему картины Брака. И это в районе Пантеона! «Город Света»? – деревня!!

Что любопытно: картину за спиной Грановского я разглядел и на старой фотографии интерьера кафе “Closerie des Lilas”:



Возможно, автор картины – он. Вроде бы вот эта пастель на бумаге (автор – Грановски, её в этом году продали на аукционе Sotheby's в Лондоне) похожа по манере на ту картину:


Может, Грановски со своими моделями сидит на террасе перед «Ротондой», а может – перед “Closerie des Lilas”. И возможно, одна из его моделей – на этой картине, и может быть даже, что это Айша.
Жить ему оставалось лет двадцать: во время «странной войны» еврей Грановски остался в Париже, и 17 июля 1942 года был задержан французской полицией и интернирован в Дранси. Умерщвлён в Освенциме…

* * *
На Монпарнасе была художественная академия “Grande Chaumière” («Большая хижина»), в ней позировал натурщиком Грановски и учился Модильяни. И, вероятно, где-то рядом находилось кафе “Petite Chaumière” («Малая хижина») – именно туда посылал критика Хэла разгневанный Хемингуэй в рассказе «Рождение новой школы»: «Катись в свою «Хижину». Тут тебе нечего делать… Такому подонку, как ты, все равно, где торчать. С какой стати ты являешься именно сюда и поганишь приличное кафе?».
Может, кто знает: сохранилось ли на Монпарнасе это кафе “Petite Chaumière”?

А «приличное кафе» – это “Closerie des Lilas”. Хем не хотел, чтобы его выживали из него. Вот интерьер “Closerie des Lilas” сегодня (в конце стойки бара, справа, привинчена табличка с именем Хемингуэя – якобы это было его любимое место):


А это вид на “Closerie des Lilas” в начале ХХ века с бульвара Монпарнас:


* * *
Ну, а теперь – внимание, туристы! Оказывается, мастерская Модильяни в Париже стала отелем, одновременно в ней могут разместиться четыре постояльца. Прочитал как-то заметку Юрия Коваленко ("Известия"), воспроизвожу её ниже:

ПРОВЕСТИ НОЧЬ У МОДИЛЬЯНИ

Юрий КОВАЛЕНКО, Париж

Последняя парижская мастерская Амедео Модильяни, где великий итальянец жил до своей кончины, теперь сдается туристам. Ателье со стеклянной крышей в доме № 8 на улице Гранд Шомьер (8, rue de la Grande-Chaumière; это недалеко от «Ротонды» – Camilio) неподалеку от бульвара Монпарнас полгода назад случайно приобрел известный французский журналист Николя Шарбонно. Он заплатил агентству недвижимости всего лишь 220 тысяч евро. Видимо, продавцы не знали, чем торгуют.

Журналист реставрировал ателье, развесил по стенам фотографии Модильяни и копии его картин, поставил стол и несколько стульев начала прошлого века – подобные тем, что стояли в знаменитых монпарнасских кафе "Ротонда" или "Куполь". Завсегдатаями этих кафе были Пикассо, Шагал, Аполлинер, Дега, Сутин, Маяковский, да и сам Модильяни, который учился в художественной академии "Гранд Шомьер".

Дом для художников на улице Гранд Шомьер был сооружен в 1893 году из строительных материалов, которые остались после Всемирной выставки 1889 года. До Модильяни в той же мастерской, расположенной на третьем этаже, два года провел Поль Гоген. Итальянскому художнику и его подруге Жанне Эбютерн в это последнее пристанище помог перебраться польский поэт и коллекционер Леопольд Зборовский.

Ремонт легендарного ателье площадью 37 квадратных метров обошелся Николя Шарбонно в 80 тысяч евро. Занимаясь реставрацией, журналист нашел неизвестные воспоминания шведской студентки Тары Клинковстром, которая позировала Модильяни в 1919 году. "В мастерскую надо было подниматься по крутой лестнице, – писала студентка. – На полу был разбросан уголь... В комнате стоял стол с красками, со стаканом и с бутылкой рома, два стула и мольберт с холстом. В углу горела печка". В этой мастерской Модильяни, оставшись без гроша, жил до самого дня смерти – 24 января 1920 года. Два дня спустя Жанна Эбютерн свела счеты с жизнью.

Теперь Николя Шарбонно сдает мастерскую туристам. Для комфорта гостей он оборудовал ее туалетом, стиральной и посудомоечной машинами, микроволновой печью и даже Wi-Fi для компьютеров. По парижским меркам, удовольствие жить под крышей Модильяни стоит совсем недорого: день – 130, а неделя – 850 евро. Завтрак в цену не входит. Придется идти в "Ротонду" или в "Куполь"...

[Camilio]

Ещё о Грановском, “ковбое с Монмартра”. В Интернете о нём мало материалов, в основном сведения о торгах его картинами на аукционе Sotheby's. Но удалось наткнуться на его автопортрет (формат, правда, малюсенький). Он так и называется: `Autoportrait, le cow-boy de Montparnasse, c.1920`:

(http://www.ejpress.org/UserImages/00000133.jpg )
(Увеличение по клику)

Техасская шляпа, клетчатая рубашка-ковбойка, ковбойский же шейный платок. За спиной – кольт (!) в кобуре и – не банджо! – скрипка! Может, привезённая ещё из Одессы.

Очевидно, это Грановски изображён вот на этом рисунке – в широкополой шляпе, с шейным платком, с альбомом, и в кожаных брюках, кажется, с бахромой – я его скопировал с той же страницы книги Dominique Paulvé. “La Ruche”. Éditions Gründ. Paris. 2002, на которой была фотография Грановского с моделями (см. в предыдущем посте):



Подпись к картинке: «Художники в монпарнасском кафе». Около 1920 г. Рисунок неизвестного художника.

О Грановском на Монпарнасе, наверное, помнят. Не он ли в своей шляпе, с трубкой и альбомом стал эмблемой кафе “Le Select”?:



Это подставка под кофе из «Селекта». И на меню из «Селекта», сохранённом мной как сувенир, – та же фигура:




Борода? Но он ведь мог её отпустить во время оккупации Парижа, когда ему как еврею надо было быть осторожным? Правда, это его не спасло…

[Camilio]

Почему-то в прошлом посте мне не удалось обеспечить увеличение автопортрета Грановского по клику. Пришлось увеличить его «усилием воли». Вот результат:

[Camilio]

К посту # 385:

1) “Who Was With Pascin at the Dôme?” («Кто был с Паскиным в кафе «Дом»?) – был вопрос. Может быть, вот эти две модели?:

Паскин (справа) с Pierre Marseilles и двумя моделями, 1921-22
(адрес фото: http://img.photobucket.com/albums/v2...s/Pascin04.jpg )



2) Относительно парижского кафе «Хижина» (“Petite Chaumière”): оказывается, оно связано не только с именем Хемингуэя, но и Маяковского. Именно в этом кафе в начале декабря 1928 года Владимир Маяковский, обедая со своей парижской музой Татьяной Яковлевой, читал ей стихи и уговаривал ехать с ним в Москву, но она уговоры встретила уклончиво. Об этой роковой женщине – в статьях Р.В. Банчукова «Парижская любовь Владимира Маяковского» (http://www.vestnik.com/issues/1999/0427/win/banch.htm ) и Л.П. Замойского «Невеста Маяковского» (http://www.vmeste.org/memo/memoauthor_0003.shtml ).


(адрес фото: http://www.vmeste.org/memo/img/yakovleva.jpg )

[Camilio]

В Эльзасе, зимой на платанах я видел шаровидные зелёные кусты. Платаны стояли голые, а эти шары зеленели. Спросил коллегу, что это за странные платаны. Он лишь отмахнулся – я ехал пассажиром, а он за рулём, и отвлекаться от дороги на скорости ему не хотелось.

И потом я разглядывал эти шары, издали похожие на вороньи гнёзда, так и не зная, что же это такое. Узнал случайно, из старой журналистской заметки Хемингуэя «Рождество на севере Италии», опубликованной в «Торонто Стар Уикли» 22 декабря 1923 г., в которой упоминалось незнакомое мне растение «омела». Заглянул в Интернет, и на фотографиях опознал те шаровидные кустики, вопросами о которых раздражал коллегу за рулем.


Омела белая, растущая на тополе
(С фото: http://upload.wikimedia.org/wikipedi...ilverBirch.jpg )

Нашёл омелу и среди своих французских снимков. Правда, на них кустики не очень велики: платаны ещё молодые, и омела также ещё не успела разрастись. А вообще-то её шары могут достигать полутора метров в диаметре!


Сначала приведу здесь заметку Хемингуэя, поскольку она мало доступна. Те, кто отмечает католическое Рождество, узнают, что, оказывается, кроме ёлки и остролиста (он же падуб, о нём я расспрашивал здесь год назад – ещё раз спасибо Натаниэль за науку!), в Европе и Канаде омела – тоже рождественское дерево. А кто в эти дни окажется в Милане и будет прогуливаться по Виа-Манцони, – вдруг обнаружит и магазин из рассказа Хемингуэя?

Чинк, фигурирующий в рассказе Хемингуэя, это тот самый Чинк из рассказа «Обманная весна» в «Празднике…» – он же Эрик Дорман-Смит, друг Хема и Хедли.

Потом поделюсь тем, что сам узнал об омеле из сети. Чтобы те, кто, как я, ещё не знают об этом паразите с сакральными свойствами, не отвлекались от дороги на странные шары на деревьях…

РОЖДЕСТВО НА СЕВЕРЕ ИТАЛИИ
Милан, расползшийся, старо-новый, желто-бурый город севера, застыл на декабрьском морозе.
Лисы, олени, фазаны, зайцы висят на витринах мясных лавок. Продрогшие солдаты бредут по улицам с поездов, привезших их на рождественскую побывку. Все пьют горячий ромовый пунш в кафе.
Офицеры всех национальностей, рангов и степеней трезвости забили кафе «Кова» напротив «Ла Скала», у них одно желание – быть на Рождество дома.
Молодой лейтенант полка Ардитти рассказывает мне, какое Рождество бывает в Абруццах, «где охотятся на медведей и мужчины как мужчины, и женщины как женщины».
Появляется Чинк с потрясающей новостью.
Потрясающая новость состоит в том, что на улице Манцони есть магазин, торгующий омелой, который содержит «молодость и красота» Милана в благотворительных целях или чего-то в этом роде.
Мы быстро формируем боевой патруль, исключив итальянцев, алкоголиков и все ранги выше майора.
Мы приближаемся к магазину. «Молодость и красота» четко просматривается сквозь стекло витрины. Большой куст омелы висит у входа. Мы вваливаемся гурьбой. Покупка омелы в гигантских размерах закончена. Мы изучаем позицию. Мы удаляемся с огромными букетами омелы и раздаем их уборщицам, нищим, полицейским, политиканам и кэбменам.
Мы возвращаемся в магазин. Мы покупаем еще больше омелы. Сегодня грандиозный праздник благотворительности. Мы удаляемся, унося еще больше омелы, которую мы предлагаем проходящим по улице журналистам, владельцам баров, дворникам и трамвайным кондукторам.
Мы снова возвращаемся в магазин. На этот раз «молодость и красота» Милана начинает проявлять к нам интерес. Мы требуем, чтобы нам продали большой куст омелы, что висит у входа в магазин, бывшее здание банка. Мы платим огромную сумму за куст и потом тут же у магазина просим принять его у нас очень благопристойного мужчину в цилиндре и с тростью, который прогуливается по Виа-Манцони.
Очень благопристойный джентльмен отказывается принять наш дар. Мы убеждаем его, что он должен его принять. Он учтиво отказывается. Это слишком большая честь для него. Мы заявляем ему, что для нас это тоже вопрос чести, и он должен принять наш дар. Это – канадский рождественский обычай. Джентльмен уступает.
Мы вызываем кэб для джентльмена, и все это на виду у «молодости и красоты», помогаем ему забраться на сиденье и кладем огромное дерево омелы позади него.
Он уезжает, рассыпаясь в благодарности и в некотором замешательстве. Люди останавливаются и глазеют на него.
К этому времени «молодость и красота» Милана совсем заинтригована.
Мы возвращаемся в магазин и пониженными голосами объясняем, что в Канаде существует определенный обычай, связанный с омелой.
«Молодость и красота» проводят нас в заднюю комнату магазина и представляют патронессам, графине ди Эта, очень толстой и веселой, княгине ди Та, очень худой, костлявой и аристократичной. Это очень почтенные дамы. Нас выводят из задней комнаты и сообщают шепотом, что патронессы собираются через полчаса уйти попить чаю.
Мы удаляемся, унося бездну омелы, которую мы церемонно преподносим старшему официанту «Гран-Италиа». Официант тронут этим канадским обычаем и со своей стороны не остается в долгу.
Мы отправляемся в магазин, жуя по дороге чеснок. Под жалкими остатками омелы мы демонстрируем канадский священный рождественский обычай. Наверное, возвращаются патронессы. Нас предупреждают свистом с улицы.
Так правильное предназначение омелы было принесено в Северную Италию.

* * * * * * *
«…Мы отправляемся в магазин, жуя по дороге чеснок. Под жалкими остатками омелы мы демонстрируем канадский священный рождественский обычай. Наверное, возвращаются патронессы. Нас предупреждают свистом с улицы…».

Не знаю, требуется ли жевать чеснок по «канадскому священному обычаю». Хем, наверное, опять по своей «теории айсберга», что-то тут опустил и не объяснил в деталях. А вот «демонстрация канадского священного рождественского обычая» «под жалкими остатками омелы», наверное, не обошлась без поцелуев с «молодостью и красотой» Милана под омелой. Зря, что ли, их предупреждали свистом с улицы… Похоже, эти плуты Хемингуэй и Чинк воспользовались популярным обычаем целоваться на Рождество под ветками омелы. В этом, очевидно, и состояло «правильное предназначение омелы». (Во дают! Пожевали чеснок, а потом – целоваться!..).

Об этом обычае можно прочесть на сайтах об омеле:

http://www.countrysideliving.net/GRD...toe_Dec05.html
Омела - сакральное растение, с которым издавна связаны рождественские поверья и ритуалы. …Проходя под омелой, целуются, как предписывает старинная традиция. Именно на Рождество омела полностью проявляет свои качества, помогая сохранить в наших домах любовь, здоровье и достаток… В древнеирландской письменности омела олицетворяла знак исцеления и развития духа. Позже растение заняло почетное место в колдовстве и магии: ему приписывали силу оберега, любовного приворота ...

http://www.sunhome.ru/journal/13173
Кельтская традиция отразилась и в христианской рождественской традиции поцелуев под ветвью омелы, предвещающих плодотворный союз… «Золотая ветвь» жизни, омела неожиданно становится орудием смерти в скандинавских и германских мифах…

http://www.gardenia.ru/pages/omela_001.htm
Популярная традиция - целоваться на Рождество под ветками омелы - по некоторым мнениям, берёт начало в древнескандинавской мифологии, где омела находилась в подчинении богини любви, красоты и плодородия Фрейи… В рамках борьбы за искоренение язычества христианская церковь пыталась запретить использование омелы, однако потерпела в этом поражение…

http://www.swarog.ru/o/omela8.php
В верованиях славян омела имеет противоречивую природу. По болгарским поверьям оно наделено демоническими чертами… С другой стороны, омела – священное растение… На Руси омелу называют «вихорево гнездо»… Кто дотронется до омелы на Новый год, будет счастлив весь год. В Словакии перед Рождеством искали белые плоды омелы для украшения праздничного стола. В Чехии омелу сжигали на огне, чтобы защитить дом от удара молнии… Польские и чешские средневековые травники советовали класть детям в колыбель омелу, … чтобы их не пугали злые духи и не снились страшные сны…

http://www.narmed.ru/travnik/blood/blood_stop/omela
Омела наших лесов ядовита. Местообитание: паразитирует на ветвях различных деревьев, обычно высоко в кронах… Так как омела, укрепившись на ветках дерева, не падает на землю, считали, что эпилептик не сможет свалиться в припадке до тех пор, пока он носит кусок омелы в кармане или настой ее в желудке. Вплоть до XVIII в. омелу рекомендовали как средство от падучей болезни…

http://ru.wikipedia.org/wiki/Омела
Поселяясь на верхушке дерева или на его ветвях и разрастаясь зелёным, в большинстве случаев густым кустом, омела является в виде так называемой «метлы ведьмы»… Со времен античности омела была символом жизни и защитным талисманом. …Знаменитый врач и алхимик эпохи Возрождения Парацельс собирал омелу, выращенную на черепах повешенных…

http://myfhology.narod.ru/planta/omela.html
В Швейцарии омелу называли «громовой метлой» – думали, что она появляется на деревьях от молнии. В Богемии верили, что «громовая метла», сожженная в огне, должна служить защитой дома от молнии. Омела играла не только роль громоотвода, но и универсальной отмычки: ей приписывалась способность открывать любые замки… Но наиболее драгоценным ее свойством была защита от магии и колдовства… В Австрии ветку омелы клали на порог дома, чтобы избавиться от кошмаров. В Швеции пучок омелы подвешивали к потолку дома, конюшни и коровника для того, чтобы тролль не мог причинить вреда ни людам, ни животным…

* * *
Интересно, защищает ли омела от мировых финансовых кризисов? Поздравляю всех форумчан с Новым Годом! Желаю всем здоровья и успешного противостояния всяким кризисам!

[Camilio]

Кризис бродит по Европе… И не только. В швейцарском горнолыжном Давосе собрались финансисты-экономисты, решают, как выходить из глобального кризиса. Помнится, и Хемингуэй, спасаясь от бедности, уезжал на горнолыжные курорты Австрии, Швейцарии или Италии. Может, кто-то из форумчан, тоже решив сохранить валютные резервы отдельно взятой семьи, захочет спастись от кризиса в хемингуэевских местах?

Из рассказа «Париж никогда не кончается» из «Праздника, который всегда с тобой»:
«…когда ты беден – а мы были по-настоящему бедны, когда вернулись из Канады и я бросил журналистику и не мог продать ни одного рассказа, – зимой с ребенком в Париже приходится очень трудно… Мы уехали в Шрунс, местечко в Форарльберге, в Австрии. Проехали через Швейцарию и прибыли в Фельдкирх на австрийской границе. Поезд шел через Лихтенштейн и останавливался в Блуденце, откуда вдоль речки с каменистым дном, где водилась форель, через лесистую долину мимо деревень шла ветка на Шрунс – залитый солнцем городок с лесопилками, лавками, гостиницами и хорошим зимним отелем, который назывался «Таубе» и в котором мы жили…»

Взглянул на карту – вообще-то, Фельдкирх находится не на границе, а на территории Австрии. И железная дорога – красная линия – идёт в Блуденц не через Лихтенштейн, а по той же Австрии. Но, может, в 1920-ые годы всё там было по-другому?:


«Нам очень нравилось в Форарльберге, и нам очень нравилось в Шрунсе…». Места там, похоже, действительно хороши для горнолыжников:

(адрес фото: http://img.photobucket.com/albums/v2...ustria/ski.jpg)

Отель «Таубе», оказывается, до сих пор существует в Шрунсе:

(адрес фото: http://img.photobucket.com/albums/v2...HotelTaube.jpg)

«Комнаты в «Таубе» были просторные и удобные, с большими печками, большими окнами и большими кроватями с хорошими одеялами и пуховыми перинами»…

И вот что сегодня важно: «…такой ужасной инфляции и нищеты, как в Германии, здесь не было». Если сохранился «Таубе», может, и с инфляцией там по-прежнему всё ОК?

В Шрунсе в то время не существовало подъёмников. Часть пути наверх совершали на маленьком поезде на зубчатых колёсах. Далее вверх по снегу продвигались на лыжах. Для этого к ясеневым лыжам прикреплялись полоски тюленьей шкуры ворсом назад. Ворс шкурки предотвращал движение назад. Лыжи гладко скользили вперед, а в конце каждого рывка вверх – притормаживали. Перед спуском тюленьи шкурки снимали, лыжи натирали воском, и «…потом одним длинным, стремительным, падающим, душу захватывающим броском оказывались внизу. Никакое ощущение в мире не может сравниться с этим семимильным спуском с горы».

Дискотек и казино тоже не было, и Хем развлекался покером с уважаемыми людьми (V.I.P.-персонами, говоря сегодняшним языком): «В то время в Австрии азартные игры были запрещены, и я играл с герром Нельсом – хозяином отеля, герром Лентом – директором школы горнолыжного спорта, городским банкиром, прокурором и капитаном жандармерии. Игра шла серьёзная, и все они были хорошими игроками… Когда у двери останавливались два жандарма, совершавшие обход, капитан жандармерии подносил палец к уху и мы замолкали до тех пор, пока они не уходили».

«У нас был запас книг, которые Сильвия Бич разрешила нам взять с собой на зиму… Открыть весь этот новый мир книг… все равно что найти бесценное сокровище. Это сокровище можно брать с собой в путешествие, и в городах Швейцарии и Италии, куда мы ездили, пока не открыли Шрунс в Австрии, в одной из высокогорных долин Форарльберга, тоже всегда были книги, так что ты жил в найденном тобой новом мире: днем снег, леса и ледники с их зимними загадками и твое пристанище в деревенской гостинице «Таубе» высоко в горах, а ночью – другой чудесный мир, который дарили тебе русские писатели. Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские».

Правда, в рассказе «Ивен Шипмен в кафе «Лила» Хем, выпивая с Ивеном виски, сетует: «Я все думаю о Достоевском… Как может человек писать так плохо, так невероятно плохо, и так сильно на тебя воздействовать?... Но Достоевского перечитывать нельзя. Когда в Шрунсе мы остались без книг, у меня с собой было «Преступление и наказание», и все-таки я не смог его перечитать, хотя читать было нечего». Виски уже не обжигало, и Ивен отвечал Хему: «Достоевский был сукиным сыном, Хем… И лучше всего у него получились сукины дети и святые. Святые у него великолепны. Очень плохо, что мы не можем его перечитывать».

«Шрунс был отличным местом для Бамби… Жители Шрунса были очень добры к нам… Пёс по имени Шнаутс… любил ходить со мной на лыжные прогулки и ехать у меня на плече, когда я начинал спуск. Он дружил и с мистером Бамби и, когда няня вывозила его на прогулку, бежал рядом с саночками».

Эрнест, Хедли и их сын Бамби (Джон Хедли Никанор Хемингуэй). Шрунс (Schruns), Австрия. Зима 1925/26 года.
(адрес фото: http://hileb.com/album_pic.php?pic_i...DESC&full=true)

«Зимой в Шрунсе я носил бороду для защиты от солнца, которое обжигало на снегу в горах, и не затруднял себя стрижкой…»:

«…Крестьяне, встречавшиеся мне на дорогах под Шрунсом, называли меня Черный Христос… Для тех же крестьян, которые жили в дальнем верхнем конце Монтафона… мы все были чужеземными чертями…». За кого же ещё их примут местные люди, если для предохранения от загара они мазали лицо сажей!

«Мы с Хедли увлекались лыжами с тех пор, как в первый раз попробовали этот вид спорта в Швейцарии…:

Январь 1922 года. Эрнест и Хедли Хемингуэй в Шамби (Chamby), Швейцария
(адрес фото: http://hileb.com/album_pic.php?pic_i...DESC&full=true)
… а потом в Кортина-д`Ампеццо в Доломитовых Альпах, когда должен был родиться Бамби и миланский доктор разрешил ей ходить на лыжах, если я пообещаю, что она не упадет… Она прекрасно владела лыжами и ни разу не упала…» . Бамби благополучно родился 10 октября 1923 года.

«В Шрунсе работалось замечательно. Я знаю это потому, что именно там мне пришлось проделать самую трудную работу в моей жизни, когда зимой 1925/26 года я превратил в роман первый вариант «И восходит солнце», набросанный за полтора месяца. Не помню точно, какие рассказы я написал там. Знаю только, что некоторые из них получились хорошо».

* * * * *

Эрнест Хемингуэй. Февраль 1927 г., Гштад (Gstaad), Швейцария.
(адрес фото: http://hileb.com/album_pic.php?pic_i...DESC&full=true)

Гштад находится восточнее Женевского озера, в правом верхнем углу карты:


* * * * *
Ещё одно хемингуэевское место в Альпах – Лез-Аван (Les Avants), это рядом с Монтрё.

Из «Прощай, оружие!»: «В Лез-Аван над Монтрё превосходные условия для любого зимнего спорта.».

Вот открытка 100-летней давности о Лез-Аване; во времена Хемингуэя эти места выглядели, наверное, так же:

Железнодорожный вокзал в Лез-Аване и пик Дан-де-Жаман (справа)
(адрес фото: http://www.schmalspurbahn.ch/hist/MOB/avants2.jpg)

Сравните гостиницу на втором плане этой старинной открытки, справа от вокзала:

… и вот это шале в Лез-Аване на сегодняшнем фото:

(адрес фото: http://desreid.com/switzerland/alps/.../max_elke.jpeg )

По-моему, это одно и то же шале, и хочется верить – то шале, о котором пишет Хемингуэй в рассказе «Славное кафе на площади Сен-Мишель» из «Праздника…»: «…я почувствовал себя счастливым и начал строить планы. Теперь, когда наступили дожди, мы можем на время уехать из Парижа туда, где не дождь, а снег падает сквозь сосны и устилает дорогу и склоны гор, где он будет поскрипывать под ногами, когда мы будем возвращаться вечером домой. У подножия Лез-Авана есть шале, где прекрасно кормят, где мы будем вдвоем и с нами будут книги, а по ночам нам будет тепло вдвоем в постели, и в открытые окна будут сиять звезды. Вот куда мы поедем. Если взять билет третьего класса, это будет недорого. А за пансион придется платить лишь немногим больше того, что мы тратим в Париже». … «Может быть, вдали от Парижа я сумею написать о Париже так же, как в Париже сумел написать о Мичигане. Я не понимал, что для этого еще не настало время, я еще недостаточно хорошо знал Париж. Но в конце концов так оно и получилось».

«Если взять билет третьего класса…». Сегодня третьего класса не существует. Но и сегодня туда можно добраться поездом – с билетом второго класса, и «это будет недорого».


Железнодорожный вокзал в Лез-Аване. Дата на почтовом штемпеле: 15.XI.1904
(адрес фото: http://www.schmalspurbahn.ch/hist/MOB/avants4.jpg )


Железная дорога Монтрё-Оберланд (между Шамби и Лез-Аваном)
(адрес фото: http://www.schmalspurbahn.ch/hist/MOB/chamby.jpg)


Железная дорога в Лез-Аване и пик Дан-де-Жаман. Дата на открытке: 30 июля 1903 г.
(адрес фото: http://www.schmalspurbahn.ch/hist/MOB/avants.jpg)

Из «Прощай, оружие!»:
«—…Ты видел того, в золотых сережках?
— Это охотник на горных козлов, – сказал я. – Они носят серьги, потому что это будто бы обостряет слух.
— Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтоб всякий знал, что они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?
— Да, за Дан-де-Жаман.»