Чукча-читатель

[Vishenka]

Я решилась открыть новую тему с моими личными минирецензиями. Мне показалось, что в тему "Что вы сейчас читаете" это не вписывается, потому что у меня есть определенная направленность чтения. Так, я очень люблю мемуаристику. В силу специфики места проживания примерно половина из читаных книг - на английском. Много читаю книг по истории, в последнее время - с креном в историю Ближнего Востока. Любые комментарии приветствуются, желательно доброжелательным тоном , поскольку, напоминаю, чукча - не интернетовский воитель за правду-матку. Чукча - читатель. Естественно, мнения мои предвзяты - а у кого нет?

Итак, читаю я сейчас мемуары Владислава Ходасевича "Некрополь", изд-во Вагриус. Ценила я его до сих пор как изрядного поэта, оказался он и интересным рассказчиком, литературным критиком. Например, мне как-то всегда поэзия С. Есенина казалась безыдейной, чисто описательной. Ходасевич убедил меня в неправоте моей, показав страстность Есенина-язычника, не совсем сознательного, а скорее стихийного: "Бог - отец. Земля - мать. Сын - урожай...

И невольно в море хлеба
Рвется образ с языка:
Отелившееся небо
Лижет красного телка.

Вот оно: небо - корова; хлеб, урожай - телок... правда высшая воплощается в урожае..."

С Горьким Ходасевич меня помирил показав его с других сторон, нежели классически-советское "основоположник социалистического реализма". О Горьком много написано в мемуарах третьей жены Ходасевича Нины Берберовой "Курсив мой". Не знаю, кого она себе представляла читателем своих мемуаров, но наши советские мифы в отношении Горького она не старалась рассеять (то ли не знала о них, то ли не придавала значения, что более вероятно).
Не могу удержаться и напечатаю эпизод из лет военного коммунизма, связанный с продажей Ходасевичем на рынке селедок. Привожу как образец "вкусной" прозы.
"...должен отметить и другое мое наблюдение: покупатели селедок несравненно сознательней и толковее, нежели покупатели книг.
Спустив под конец цену и распродав все, я купил масло, но уже не нашел Ахматовой на прежнем месте и пошел домой. День был веселый, солнце уже пригревало, я очень устал, но душа радовалась. Впереди меня шла нарумяненная проститука, в блестящих туфельках, с папиросой в зубах. На ходу она крепко, ритмически раскачивала тугими бедрами, причем правым как-то особенно поддавала с некоторой задержкой, так что в общем походка ее слагалась в ритмическую фигуру, образуемую анапестом правого бедра и ямбом левого. Идя за нею, невольно в лад сочинил я стихи - как бы от ее имени:
Ходит пес
Барбос,
Его нос
Курнос,
Мне вчерась
Матрос
Папирос
Принес.
Так долго мы шли, пока, на каком-то перекрестке, не разошлись пути наши".

Книга состоит из небольших по обьему новелл, зачастую названных именем того, о ком он вспоминает. Чудно, по-человечески приятно и вместе с тем живо (однако без хамства) написал он о Мандельштаме, с которым близко не приятельствовал. Для меня отношение к Мандельштаму - лакмусовая бумажка. Ходасевичу уж лет тому 70, как все равно, но я ставлю его книжке оценку "пять с плюсом".