Марина Цветаева в Ванве

[Zara]

Жаль, что они все-таки вернулись в Россию, сломанная жизнь Ариадны, все ее скитания по лагерям. Очень талантливый был человек. А сына убили на войне, это было предсказуемо.

[Золушка]

Жаль, что они все-таки вернулись в Россию

Что значит жаль. Цветаева и не хотела ехать, в письмах к Тесковой она пишет, что едет на погибель. Экскурсовод просто интеллигентно так наорала на меня, что если б не приехала Цветаева, Эфрон был бы убит тут же. Такая жуткая власть была, ну надо было наверное сразу сторониться, наверное...

[Zara]

Писать-то она писала, но все-таки поехала. Из одного из писем Тесковой перед отъездом в Россию: "Чувствую, что судьба меня переламывается и что это ее последний конец". Из другого: "Сейчас уже не тяжело, сейчас уже судьба". Цитирую по памяти.

Мне лично жаль, что она вернулась. Прожила бы дольше сама, как и ее дети. Другой вопрос - был ли у нее такой выбор. Разве что расстаться с мужем и жить, непонятно на что.

[rufina]

Об этом сложно говорить. Но, наверное, можно было бы уже жить на зарплату Ариадны. Ей было 18, когда семья уехала в Россию. Но, что сделано, то сделано. Как она сказала - это уже судьба.

[Золушка]

можно было бы уже жить на зарплату Ариадны. Ей было 18, когда семья уехала в Россию

Ариадна же была локомотивом отъезда, уехала раньше матери. Но они же в принципе были по-другому воспитаны, это сейчас все космополиты и едут туда, где лучше...

[Zara]

Да, Ариадна больше всех туда рвалась, она, по-моему, за год или два уехала туда одна, где-то в 1937 (самое то в Россию в то время ехать). Она ведь была маленькой совсем, когда уехала из России, плохо себе представляла жизнь там. А Цветаева уже одна с Муром уехала, не помню, когда Сергей уехал, с ними или чуть раньше.

[Roupy]

Вот, из письма Марины Ивановны к Берия
Полностью здесь
http://www.tsvetayeva.com/letters/let_berii.php
"Но возвращаюсь к его биографии. После белой армии — голод в Галлиполи и в Константинополе, и, в 1922 г., переезд в Чехию, в Прагу, где поступает в Университет — кончать историко-филологический факультет. В 1923 г. затевает студенческий журнал «Своими Путями» — в отличие от других студентов, ходящих чужими — и основывает студенческий демократический Союз, в отличие от имеющихся монархических. В своем журнале первый во всей эмиграции перепечатывает советскую прозу (1924 г.). С этого часа его «полевение» идет неуклонно. Переехав в 1925 г. в Париж, присоединяется к группе Евразийцев и является одним из редакторов журнала «Версты», от которых вся эмиграция отшатывается. Если не ошибаюсь — уже с 1927 г. Сергея Эфрона зовут «большевиком». Дальше — больше. За Верстами — газета Евразия (в ней-то я и приветствовала Маяковского, тогда выступившего в Париже), про которую эмиграция говорит, что это — открытая большевистская пропаганда. Евразийцы раскалываются: правые — левые. Левые, оглавляемые Сергеем Эфроном, скоро перестают быть, слившись с Союзом Возвращения на Родину.
Когда, в точности, Сергей Эфрон стал заниматься активной советской работой — не знаю, но это должно быть известно из его предыдущих анкет. Думаю — около 1930 г. Но что я достоверно знала и знаю — это о его страстной и неизменной мечте о Советском Союзе и о страстном служении ему. Как он радовался, читая в газетах об очередном советском достижении, от малейшего экономического успеха — как сиял! («Теперь у нас есть то-то... Скоро у нас будет то-то и то-то...») Есть у меня важный свидетель — сын, росший под такие возгласы и с пяти лет другого не слыхавший.
Больной человек (туберкулез, болезнь печени), он уходил с раннего утра и возвращался поздно вечером. Человек — на глазах — горел. Бытовые условия — холод, неустроенность квартиры — для него не существовали. Темы, кроме Советского Союза, не было никакой. Не зная подробности его дел, знаю жизнь его души день за днем, все это совершилось у меня на глазах, — целое перерождение человека.
О качестве же и количестве его советской деятельности могу привести возглас парижского следователя, меня после его отъезда допрашивавшего: «Mais Monsieur Efron menait une activite sovietique foudroyante!» («Однако, господин Эфрон развил потрясающую советскую деятельность!») Следователь говорил над папкой его дела и знал эти дела лучше чем я (я знала только о Союзе Возвращения и об Испании). Но что я знала и знаю — это о беззаветности его преданности. Не целиком этот человек, по своей природе, отдаться не мог.
Все кончилось неожиданно. 10-го октября 1937 г. Сергей Эфрон спешно уехал в Союз. А 22-го ко мне явились с обыском и увезли меня и 12-летнего сына в парижскую Префектуру, где нас продержали целый день. Следователю я говорила все, что знала, а именно: что это самый благородный и бескорыстный человек на свете, что он страстно любит свою родину, что работать для республиканской Испании — не преступление, что знаю его — 1911 г. — 1937г. — 26 лет — и что больше не знаю ничего. Через некоторое время последовал второй вызов в Префектуру. Мне предъявили копии телеграмм, в которых я не узнала его почерка, и меня опять отпустили и уже больше не трогали.
С Октября 1937 г. по июнь 1939 г. я переписывалась с Сергеем Эфроном дипломатической почтой, два раза в месяц. Письма его из Союза были совершенно счастливые — жаль, что они не сохранились, но я должна была их уничтожать тотчас же по прочтении — ему недоставало только одного: меня и сына.
Когда я 19-го июня 1939 г., после почти двухлетней разлуки, вошла на дачу в Болшево и его увидела — я увидела больного человека. О болезни его ни он, ни дочь мне не писали. Тяжелая сердечная болезнь, обнаружившаяся через полгода по приезде в Союз — вегетативный невроз. Я узнала, что он эти два года почти сплошь проболел — пролежал. Но с нашим приездом он ожил, — за два первых месяца ни одного припадка, что доказывает, что его сердечная болезнь в большой мере была вызвана тоской по нас и страхом, что могущая быть война разлучит навек... Он стал ходить, стал мечтать о работе, без которой изныл, стал уже с кем-то из своего начальства сговариваться и ездить в город... Всe говорили, что он, действительно воскрес...
И — 27-го августа — арест дочери.

Теперь о дочери. Дочь моя, Ариадна Сергеевна Эфрон, первая из всех нас уехала в Советский Союз, а именно 15 марта 1937 г. До этого год была в Союзе Возвращения на Родину. Она очень талантливая художница и журналистка. И — абсолютно лояльный человек. В Москве она работала во французском журнале «Ревю де Моску» (Страстной бульвар, д‹ом› 11) — ее работой были очень довольны. Писала (литературное) и иллюстрировала, отлично перевела стихами поэму Маяковского. В Советском Союзе себя чувствовала очень счастливой и никогда ни на какие бытовые трудности не жаловалась."(с)