Париж Хемингуэя и не только...

[Camilio]

Возможно, прошедшим днём, 17 ноября, в Париже и отметили юбилей (а может, и нет – я этого точно не знаю): исполнилось 90 лет книжной лавке «Шекспир и Компания» – ей и её хозяйке Сильвии Бич посвятил один из рассказов Хемингуэй в своём «Празднике…». Эрнест там сказал о Сильвии: «… лучше неё ко мне никто никогда не относился».

Лавка “Shakespeare and Company”, которая одновременно была и библиотекой, открылась 17 ноября 1919 года. Сначала она располагалась вот здесь, по адресу: 8 Rue du Dupuytren:


Здесь Сильвия Бич со Стефеном В. Бенетом (Stephen Vincent Benét), первым молодым американским писателем, посетившим лавку «Шекспир и Ко.».


Бенет, выпускник Йельского университета, был и первым американцем, которого Сильвия Бич привела в салон Гертруды Стайн. 22-летний писатель страшно боялся Г. Стайн: ходили ведь слухи, что в своём салоне Гертруда решительно расправляется с репутациями непонравившихся ей поэтов и художников. Но визит прошёл гладко. Бенет упомянул в разговоре о своих испанских корнях, а Гертруда Стайн и Алиса Токлас любили всё испанское.

Сначала Сильвия хотела назвать свою лавку “The Little Book Club”. Название «Шекспир и Компания» пришло ей в голову однажды ночью, во сне.

Открытие книжной лавки произвело впечатление на французов. Она была первой в Париже комбинацией магазина англоязычной литературы и библиотеки с выдачей книг на дом (абонемента). Она также не была похожа на другие магазины как своим декором, так и внешним видом её владелицы. Вельветовый смокинг-жакет Сильвии очаровал французов так же, как и чёрно-белые шерстяные ковры на деревянном полу, которые Сильвия привезла из Сербии, где до приезда в Париж она служила в Красном Кресте. Стены лавки были драпированы бежевой материей из некрашеной шерсти, а деревянная обшивка покрыта светлой краской. Единственными тёмными вещами в помещении были предметы античной мебели, которую Сильвия купила на блошином рынке. За первой комнатой была маленькая комната для хранения книг, кухонька с газовой плитой и водопроводом, и комнатка для одного человека. По свидетельству одного из посетителей лавки, «это была квинтэссенция книжного магазина для литераторов – колоритного и вне воображения любого дизайнера сцены или кино – и настоящего домашнего уюта, которого тысячи торговцев книгами по искусству пытались достигнуть, и им это не удавалось».

Открыть лавку Сильвии помогала Адриенн Моннье, владелица магазина французской литературы “La Maison des Amis des Livres”, расположенного неподалёку, за углом. Она стала подругой Сильвии на всю жизнь.


Адриенн Моннье в задней комнате своего книжного магазина на 7 Rue de l`Odéon, где она жила с 1915 по 1918 гг. Снимок сделан в то время, когда она познакомилась с Сильвией Бич.

Французские клиенты Адриенн Моннье, знавшие и не знавшие английский язык, стали первыми посетителями лавки «Шекспир и Компания» в понедельник 17 ноября 1919 года. Они пришли с цветами и пожеланиями успеха Сильвии. Если Адриенн потребовались месяцы и годы работы, чтобы заполучить своих клиентов, то Сильвии они достались «по наследству» сразу! Позже её клиентами стали сотни американцев, заполнивших террасы кафе на бульваре Монпарнас – Сильвия называла их «пилигримы». В период между двумя мировыми войнами её лавка-библиотека стала стягивающим центром для парижских англоязычных экспатриантов.

Портрет Шекспира с золотой цепью вокруг шеи, нарисованный Чарльзом Уинзером, другом Адриенн (Шекспир получился яйцеголовым и плешивым, с раскосыми глазами), висел над дверью в лавку на металлическом стержне перпендикулярно стене. Это было очень по-английски, и не все парижане одобрили это. На внешних сторонах передних окон краской было написано: “Lending Library” (абонемент) и “Bookhop” – была пропущена буква “s”, но к нарушению орфографии Сильвия отнеслась легко и не торопилась исправить ошибку.

С портретом Шекспира случались конфузы. Один француз, не знакомый с английской литературой, разглядел пристально изображение Шекспира на вывеске, вошёл с важным видом в лавку и спросил посетителя, сидевшего за столом:
— Est-ce que vous êtes Monsieur Shakespeare?
— Нет, я не мосьё Шекспир, – ответил посетитель. – Я лишь один из Компании.
— Так на портрете на улице – мосьё Компани, а не мосьё Шекспир? – спросил озадаченный француз.
Человек, сидевший за столом, указал на Сильвию и представил её как мадемаузель Шекспир. Француз ушёл явно удовлетворённый.

Будучи очень занятой, однажды вечером Сильвия забыла снять вывеску на ночь, и она была украдена. Вторая вывеска была украдена позже. Третью, постоянную вывеску, с Шекспиром, довольно похожим на француза, нарисовала сестра Адриенн Моннье – Мари.

В июле 1921 года Адриенн узнала, что торговка антиквариатом на её улице ищет, кому бы сдать в аренду свой магазин. Сильвия, Адриенн и Мирсин Мосчос, помощница Сильвии, быстро перевезли все книги, журналы, фотографии и корзины с почтой в этот магазин на 12 Rue de l`Odéon. Он располагался напротив магазина Адриенн “La Maison des Amis des Livres”, что для подруг было важно. 27 июля 1921 года новый магазин Сильвии открылся. Хемингуэй пришёл уже туда.

Новый магазин был вместительнее, причём в сумму аренды входили две маленькие комнаты над магазином. Со временем Сильвия отремонтировала заднюю и две верхние комнаты, покрасила полы и оклеила стены обоями. Она мечтала открыть в двух комнатах над магазином чайное кафе-кондитерскую – их в Париже в то время ещё не было. Сильвии хотелось иметь место, где люди могли бы читать журналы, беседовать, пить чай с пирожными и сэндвичами. Она хотела встроить красивую винтовую лестницу, ведущую из магазина в комнаты наверху, но древний строительный кодекс Франции запрещал сделать это. Сильвии пришлось довольствоваться чайником, нагреваемым на печке внизу:


Рядом с комнатами наверху магазина Сильвия построила туалет и начала сдавать их американцам-«пилигримам», приезжающим в Париж.


Это визитная карточка Сильвии. Шекспир здесь хоть и чересчур яйцеголовый, но узнаётся:


А забывчивым читателям, не возвращавшим книгу вовремя, Сильвия посылала по почте вот такую карточку-напоминание:

Шекспир от негодования рвал на себе остатки волос!


Март 1928 г. У входа в лавку «Шекспир и Компания». Эрнест Хемингуэй пришёл поздравить Сильвию Бич с днём рождения. Слева от них помощницы Сильвии – сёстры Мирсин и Хелен Мосчос. “With love from Ernest Hemingway” – написано на фото рукой Эрнеста.


Хем с перевязанной головой – кажется, это тогда на него свалилась оконная фрамуга.


12 Rue de l`Odéon сегодня. Здесь когда-то и находилась лавка «Шекспир и Компания». А магазин французской литературы “La Maison des Amis des Livres”, кажется, до сих пор существует напротив, через рю Одеон.


«В 1922 году в этом доме мадемуазель Сильвия Бич опубликовала «Улисс» Джеймса Джойса». Да-а-а… Та ещё была эпопея… Благодаря усилиям Сильвии, Адриенн и печатника мосьё Дарантье, Джойс увидел-таки свою книгу напечатанной.

[Camilio]

На стенах французских кафе можно увидеть разные исторические фотографии и документы. В Лотарингии, в городе Нанси, я увидел в кафе газету L`Intransigeant от 1 декабря 1939 года, извещавшую, что «этим утром русские войска атаковали Финляндию».




В эти дни исполняется 70 лет с начала той, «незнаменитой» Советско-финской войны 1939-1940 годов.
В результате военной агрессии Советский Союз был исключён из Лиги Наций.

[Venecija]

монашка

МОНАХИНЯ

[Evgen-Odessa]

Camilio, спасибо большое за интересный рассказ. Жалко, что в своё посещение этого магазина у меня ещё не было такой полной информации какую я прочитал сейчас. А книжная лавка очень интересная. При входе весь дальний стелаж был заполнен русской литературой, вернее литературой уже советского периода. Меня даже это немного удивило, так как эти авторы уже не пользовались популярностью на то время (2005 г.) Подборка была довольно "хаотичной".

[Хмурый]

Несколько фотографий из книги Эренбурга. Нашел в интернет-сообществе любителей старых фотографий

























Интересен комментарий - from ilya ehrenburg's 'my paris' (1933) which is quite an interesting book i'd recommend
half of the pictures, though, were dedicated to drunks sleeping on the benches

[Camilio]

Хмурый, огромное спасибо за возможность познакомиться с фотографиями И. Эренбурга! Разглядывал эти документы эпохи с любопытством. Слова комментария к ним, – вторая часть фразы – меня тоже позабавила .

* * * * *



Evgen-Odessa, должно быть, Вы и без меня знаете, что сегодняшняя парижская лавка “Shakespeare and Company” это не тот магазинчик, который держала Сильвия Бич на Rue de l`Odeon. В 1941 году из чувства протеста против оккупации Парижа нацистами Сильвия закрыла свой магазинчик-библиотеку и больше не открывала его.

Вы были в гостях у Джорджа Уитмена (George Whitman), внука известного американского поэта Уолта Уитмена. Его лавка лишь заимствовала «раскрученный брэнд», говоря сегодняшним языком – использовала название знаменитого книжного магазинчика-библиотеки, librairie américaine. Правда, лавка Джорджа Уитмена сама стала парижской достопримечательностью – её с удовольствием посещают туристы. Я и сам в ней купил оригинал книжки Э.Хемингуэя “A Moveable Feast”, пролистав которую и обнаружил шероховатости в русском переводе. Слышал, что сегодня на втором этаже этой лавки библиофилы и филологи из разных стран собираются, чтобы обсудить свои профессиональные проблемы.


George Whitman. Тут он прям как Король Лир…

В 2006 году в газетах можно было прочесть: «Джордж Уитмен – легендарный владелец магазинчика «Шекспир и Компания». Он приехал в Париж из городка Салем, штат Массачусетс, и за последние шестьдесят лет сделал Париж своим домом. Джордж – библиофил до такой степени, что уверен, что его гости читают по книге в день и верят, что живут в романе. Недавно, в возрасте 95 лет, он ушёл на пенсию, но всё ещё восседает наверху своего магазинчика, как фигура на носу своего корабля. В 2006 году за полувековой вклад Джорджа в искусства министр культуры Франции наградил его медалью “Officier des Arts et Lettres”».

Вот каким был Джордж Уитмен в молодости:


Об этой лавке приходилось читать такое, что её хозяин представал чуть ли не как гуру хиппи. В его лавке могли ненадолго остановиться бродяги поэты и писатели, приехавшие в Париж, как прибывали некогда в “La Ruche” художники. Несколько человек могли какое-то время жить у Уитмена – его жильё находилось на втором этаже, ночевали и внизу, среди книжных полок. «Пилигримы» работали в лавке: стирали пыль с полок, расставляли книги, мыли витрины и полы, торговали книгами. Но главное – общались друг с другом как литераторы и писали.


Что-то в этом цветении есть философски символическое.
Адрес лавки: “Shakespeare & Co”: 37, Rue de la Bûcherie (станция метро Saint-Michel).


(http://upload.wikimedia.org/wikipedi...e_in_Paris.jpg)

Рядом с входом в лавку Джорджа Уитмена можно прочесть написанный мелом манифест (очевидно, воспроизводящий текст из парижской «стенной» газеты “Paris Wall Newspaper” от 1 января 2004 года; на эту фотографию я наткнулся в Интернете, ссылку, как водится, не записал; прошу прощения у автора за воровство):


«Некоторые люди называют меня Дон-Кихотом Латинского Квартала потому что моя голова до сих пор в облаках и что я могу воспринимать всех нас ангелами в раю. И вместо того, чтобы быть добропорядочным торговцем книгами, я больше похож на лавку разочарованного писателя, в которой комнаты как главы в романе. Дело в том, что Толстой и Достоевский для меня более реальны, чем соседи. И ещё более странно то, что ещё до моего рождения Достоевский написал историю моей жизни в книге «Идиот», и с тех пор, как я прочитал её, я ищу героиню, девушку, которую зовут Настасья Филипповна. Сто лет назад моя книжная лавка была винным магазином, скрытым со стороны Сены флигелем отеля «Приют Бога» (“Dieu Hospital”), который был позже разрушен и на том месте посажен сад. А если углубиться в века назад, в 1600 году весь наш дом был монастырём, называвшимся “La Maison du Mustier” («Дом Mustier`a»? – Camilio; к сожалению, я не знаю, о ком это, может, «Дом Мастера», то есть «Создателя»?). В Средние Века в каждом монастыре был монах-фонарщик, чьей обязанностью было зажигать лампы с наступлением сумерек. Я делал это пятьдесят лет. Теперь черёд моей дочери. Джордж Уитмен».
(Перевод мой, прошу не судить строго. Если кто подскажет, как перевести “La Maison du Mustier”, буду благодарен).

А на сайте книжной лавки Джорджа Уитмена (http://shakespeareco.org/ragandbone.htm) я прочитал:

«С течением лет я объединил три магазинчика и три квартиры в одну книжную лавку на трёх этажах, которую Генри Миллер назвал «Страна чудес из книг»…

Когда я открыл свою лавку в 1951 году, эта территория в сердце Парижа была напичкана уличными театриками, лекарями-шарлатанами, торговцами наркотиками, грязными отельчиками, винными лавками, маленькими прачечными, продавцами ниток и иголок, и бакалейщиками…

Оглядываясь на полвека назад я, как парижский торговец книгами, вижу эти годы как никогда не кончающуюся пьесу Уильяма Шекспира, где все Ромео и Джульеты навсегда молоды, а я превратился в восьмидесятилетнего старика, который, как Король Лир, медленно теряет разум. Теперь, когда я вступаю в моё второе детство, я спрашиваю себя: неужели всё, что я сделал, это руководил лавкой на одной из задних аллей истории, расставляя старые книги на пыльных полках в то время, когда люди стали перегонять информацию по суперхайвэям с одного конца глобальной деревни на другой её конец…

Мне нравится думать, что в каждом из нас есть следы гениальности, а в моём случае – может быть, и отдалённое сходство с Уолтом Уитменом, который веком раньше тоже держал книжную лавку и издательство в Бруклине. Я чувствую родство с Уолтом Уитменом и верю, что у моей книжной лавки те же недостатки и достоинства, которые она имела бы, если бы её владельцем был он. Говорили, что, возможно, не было другого человека, который любил бы столько много всего на свете и не любил бы очень мало чего, как Уолт Уитмен, и я по крайней мере стремлюсь к этому же скромному достижению…

Я могу исчезнуть, не оставив после себя никаких материальных богатств – только несколько старых носков и любовных писем и мои окна, выходящие к удовольствию всех вас на Нотр-Дам, а также мою маленькую лавку старьёвщика, в сердце которого девиз «Не будь негостеприимным к незнакомцам – как бы они не оказались переодетыми ангелами» ("Be not inhospitable to strangers lest they be angels in disguise"). Я могу исчезнуть, не оставив будущего адреса, но при этом вы будете знать, что я всё ещё могу ходить среди вас на своём пути скитальца по миру».

Джордж Уитмен

* * * * *

Гуляя по Интернету, наткнулся вот на этот понравившийся мне снимок двери в лавку Джорджа Уитмена:


(http://josefaparedes.files.wordpress.com/2009/01/11.jpg)
Здесь в стёклах видно отражение собора Notre Dame de Paris, расположенного напротив, через Сену (вернее, конечно же, наоборот: лавка расположена напротив собора).

Хочу тут сказать ещё об одной парижской «изюминке», способной согреть душу туристу, купившему на память книжку в лавке “Shakespeare and Company”. Продавец по вашей просьбе может поставить вот такую печать на купленной книге:


Пройдёт время, раскроете вдруг книжку, и – увидев печать, улыбнётесь воспоминаниям о неспешных прогулках по Парижу, обнаружите, что он действительно с вами.
На печати подчеркнута близость лавки к центру Парижа (диск, указывающий географический центр Парижа, “Kilometer Zero Paris”, находится перед Notre Dame de Paris). А на преемственность книжной истории лавок с общим названием “Shakespeare and Company” указывает надпись “Sylvia Beach Whitman Foundation”.

Кстати, говорят, чтобы «удача всегда была с вами», следует потереть ногами диск-центр Парижа. Некоторые трут его даже сидя, «пятой точкой» .

[Evgen-Odessa]

Camilio, огромнейшее спасибо! Примите благодарность за перевод, тронул до глубины души. А мог ли я встретить в книжной лавке самого Дж. Уитмена в 2005 году? Одолевают смутные воспоминания, что я его видел там.

[Camilio]

...А мог ли я встретить в книжной лавке самого Дж. Уитмена в 2005 году? Одолевают смутные воспоминания, что я его видел там.

Evgen-Odessa, хочется думать, что Вы видели Джорджа, просто не опознали его. А Джордж, со своей стороны, тоже не выдал своей радости – ведь общение с переодетыми ангелами для него дело привычное . Мне вот не повезло: я пару раз заходил в его лавку, купил несколько книг, но ни разу с ним не столкнулся.
Перекинулись парой фраз с парнем, сидевшим на кассе. Он оказался студентом Оксфорда, приехавшим в Париж на каникулы. Удивил он меня: оказалось, он не знает, что когда-то на 12, Rue de l`Odéon существовала лавка с таким же названием “Shakespeare and Company”.

[Николай-СПб]

Camilio, большое спасибо за материалы по обоим магазинам Shakespeare and Co, прочитал с огромным удовольствием

[Camilio]

Николай-СПб, спасибо за внимание. И всем, кто читает, – тоже.

* * * * *

Сегодня сообщили о кончине в Праге Петра Вайля, автора культурных программ на Радио “Свобода”. Жалко, интересный был журналист. Мне нравилось слушать его рассказы, и я решил разместить здесь пару его сюжетов, прозвучавших когда-то в эфире “Свободы”. Оба они о Хемингуэе.

Программы Петр Вайль часто вел вместе со своим давним соавтором Александром Генисом.

ХЕМИНГУЭЙ В РОССИИ

Петр Вайль: Сегодняшний нью-йоркский выпуск нашего радиожурнала мы, ведущие этой программы Петр Вайль и критик Александр Генис, решили целиком посвятить одному юбилею. Исполняется 90 лет со дня рождения Эрнеста Хемингуэя.

Александр Генис: Одним из самых поразительных открытий в Америке для меня была роль в ее жизни Хемингуэя. Конечно, здесь Хемингуэя любят и помнят, о его жизни снимают фильмы, печатаются воспоминания о нем, выходят монографии о его творчестве. И все же Хемингуэй никогда не был на родине тем кумиром, каким он некогда был в Советском Союзе.

Петр Вайль: Мы с Александром Генисом много лет размышляли об этом феномене – русском Хемингуэе – но по-настоящему столкнулись с этой проблемой во время работы над книгой о 60-х годах в Советском Союзе. Тень бородатого мэтра осеняла всю первую оттепель. Без Хемингуэя, как нам кажется, нельзя понять ту странную, противоречивую и увлекательную эпоху. Сегодня, когда в прошлое ушли 60-е, когда постарели шестидесятники, когда фантастическая популярность Хемингуэя в Союзе сменилась прохладной приязнью, вопрос о месте Хемингуэя в сознании российского читателя приобретает, скорее, исторический характер. Хемингуэй – как факт советской истории, Хемингуэй и 60-е. Так, пожалуй, можно обозначить тему сегодняшней передачи.

Александр Генис: По-настоящему Америку в России представлял человек, который там толком и не жил, который откровенно предпочитал Испанию родному Иллинойсу, который вместо автогонок воспевал корриду и ловлей рыбы интересовался больше, чем президентскими выборами. Главным американцем советской истории был писатель Эрнест Хемингуэй. Только в его книгах советские читатели нашли идеалы, сформировавшие мировоззрение целого поколения. Стиль его прозы определил стиль шестидесятников. История нашей словесности невозможна без учета того, что читатели вычеркивают из книг и что добавляют. Но если это учитывать, то получится не история словесности, а история социальных движений, которая почти буквально совпадает с литературной модой. Хемингуэй, который и без того так много сделал, чтобы избавиться от сюжета, вряд ли мог предвидеть, как радостно русские читатели перевернут знаменитый айсберг и как решительно они пренебрегут надводной частью. 60-е оставили себе от Хемингуэя антураж, географию, стиль. Их интересовало не содержание диалогов, а их форма, не суть конфликтов, а авторское отношение к ним. Хемингуэй существовал не для чтения, важны были формы восприятия жизни, выстроенные писателем. Формам можно было подражать, в них можно было влить свой контекст. 60-е перевели на русский не столько его книги, сколько стиль его жизни. При этом писателем распоряжались с тем бесцеремонным произволом, который может оправдать только всепоглощающая любовь. С идеалом русского Хемингуэя вынуждены были считаться все, кто жил в 60-е. Универсальность его сказывалась в том, что, подчиняясь, сопротивляясь или игнорируя, нельзя было не учитывать его влияние.

Петр Вайль: Подражание Хемингуэю начиналось с внешности, хемингуэевская мода не удовлетворялась перечнем аксессуаров – грубый свитер, борода, полувоенный-полуспортивный покрой. Все это – желательно, но не обязательно. Гораздо важнее подчеркнутое безразличие к одежде. Отказ от стандартного костюма означал пренебрежение к внешнему лоску. Хемингуэевская система ценностей исключала торжественное отношение к жизни. Жить спустя рукава проще в свитере, чем в пиджаке. Даже Хрущев официальному костюму предпочитал вольготную украинскую рубаху. Мода копировала не столько известный портрет Хемингуэя, сколько внутреннее содержание его идеала, она подражала не внешности, а отношению к внешности. Поэтому так мало галстуков в гардеробе бывших шестидесятников. Для них этот невинный лоскут – символ капитуляции. Хемингуэевский стиль не случайно начинался с одежды. Ядром его было новое отношение к материальному миру.

Александр Генис: (…) Небрежное отношение как к материальным, так и к духовным ценностям – вот ключ к тому странному этикету, в плену которого находились шестидесятники.

Петр Вайль: В конечном счете, смысл этого этикета сводился к общению. Правильное отношение к жизни служило паролем, по которому в толпе чужих можно узнать своих. Когда Брэд Эшли объясняет Джейку Барнсу, чем хорош греческий граф, она повторяет только одно: “Но он – свой, совсем свой, это сразу видно”...

Наверное, для Хемингуэя “своим” было “потерянное поколение”, наверное, у этого понятия имелся конкретный социально-исторический смысл, но в России 60-х никакого “потерянного поколения” не было, оно появилось 20 лет спустя – как следствие потери общности, созданной хемингуэевскими книгами. Кто же были “свои” в России? Смена эпох выражается сменой знаков, новое начинается тогда, когда старое заменяется на противоположное. Советское общество дохрущевского периода было серьезным, оно было драматическим, героическим, трагическим, оно, как басня, имело мораль. 60-е искали альтернативы этой идеологической модели. Они просто заменили знаки, и общество 60-х стало несерьезным. Продуманное, ответственное, целеустремленное отношение к жизни привело к катастрофе, о которой народу подробно рассказали в 1956 и 1961 годах.

Естественно, что выход из тупика следует искать в противоположных мировоззренческих установках. Отрицание серьезности подразумевало борьбу с фальшью, обманом, красивыми словами. Ложь – от государственной до частной – стала главным врагом 60-х. "Правда – бог свободного человека". Этот горьковский тезис положили на хемингуэевскую поэтику. Именно правда подразумевалась под грубой внешностью, под грубой материальностью нового стиля. Школа подтекста научила главному – чтобы сказать о правде, надо о ней молчать или, хотя бы, говорить грубо.

Подтекст нужен был еще и потому, что сущность новой правды скрывалась в тумане. Впрочем, хемингуэевская правда тоже была распущенной, его стиль предлагал такой способ жизни, при котором ложь ярко высвечивалась, а правда лишь подразумевалась. Правда, как и многое другое, оставалась в подтексте. Произнесенная, она превращалась в ложь. Такая этика, построенная на негативном идеале, позволяла огромную свободу маневра, благодаря ей, сообщество своих объединяло самых разных. Именно поэтому так различна судьба шестидесятников, некогда составлявших монолитную группу.

* * * * *

В Севилье искать нечего, там все тебя находит само. Это город не ассоциаций, а эмоций, что непривычно для путешественника. Особенно русского и особенно в Испании. Так, русский человек вспоминает Хемингуэя, а обнаруживает – Кармен.

Американский писатель выкроил из страны свою, вроде Швамбрании, и столица ее Памплона. Хотя именно из этого главного города королевства Наварра и пошла Реконкиста – отвоевание Испании у мавров, хотя через Памплону проходит дорога паломников Сантьяго, хотя именно отсюда родом дон Хосе, нанес Памплону на карту мира, разумеется, Хемингуэй.
Ему слегка отплатили – бронзовым бюстом у арены боя быков, бульваром Паceo-де-Хемингуэй, но именно слегка, потому что толпы туристов, прибывающих сюда в начале июля, в неделю святого Фермина, которую американец воспел в своей «Фиесте», кормят Памплону.

В эти июльские дни все происходит более или менее так, как описано в хемингуэевском каноне: быки бегут по узкой улице Эстафета, и желающие несутся с ними наперегонки. К Эстафете я спускался по нескольким ступенькам с Пласа-де-Кастильо, где жил в той самой гостинице: «Переулком выехали на центральную площадь и остановились у отеля Монтойа». Отель на месте, называется «Ла Перла», считается одним из худших в городе и сохраняется в угоду хемингуэевским адептам. На месте и кафе, где происходило все в «Фиесте»: «Мы пили кофе в кафе „Ирунья“, сидя в тени аркады, в удобных плетеных креслах, и смотрели на площадь». Кофе вкусный, как во всей Испании, интерьер – роскошь арт-нуво, а по вечерам ничего не подают: там играют в американское лото – бинго, отчего так накурено, что и с утра не войти. Кафе «Суисо», где Роберт Кон избил героев книги, закрылось еще в начале 50-х. Расхваленный в «Опасном лете» ресторан «Марсельяно» исчез уже в 90-е. Бар «Чоко», где в 50-е «проходила светская жизнь» Хемингуэя, существует, но крайне непрезентабелен.

Испанский список хемингуэевских утрат долог. Впрочем: «Мы пообедали в ресторане „Ботэн“, на втором этаже. Это один из лучших ресторанов в мире. Мы ели жареного поросенка и пили „риоха альта“. Тут справедливо каждое слово: мадридский ресторан „Sobrino do Botin“, где происходит последняя сцена „Фиесты“, превосходен. Как и „нежный бургосский сыр, который я привозил Гертруде Стайн в Париж“: я его привозил в Нью-Йорк – он так же нежен. Кулинария оказалась подлиннее и долговечнее прозы.

Зато я наконец понял, кто такая Брет, которую долго любил и долго желал, чтобы встреченные женщины были похожи на нее, пока не догадался, что ее нет, что она списана с Кармен – причем фигурой умолчания, когда о героине не говорится ничего и надо верить на слово, видя, что она творит с героями. Верить надо даже не самому образу, а его идее – что такая женщина возможна. Это соблазнительная вера, и с ней можно жить – до поры до времени. Вихрь из Джейка Барнса, дона Хосе, Роберта Кона, матадора Эскамильо, матадора Ромеро, журналистов и контрабандистов оседает. Брет исчезает в ностальгической дымке, Кармен поет в опере по-французски.

* * * * *

Интересно: оказалось, у Вайля корни – эльзасские. Земля ему пухом…

[нинель алекс]

Camilio мне так интересно вас читать, благодаря вашим постам я тут же прочла Хемингуэйя "Праздник ....". Спасибо!

[Camilio]

нинель алекс, мне кажется, "Праздник..." – это всего лишь конспект, который ещё разгадывать читателю и разгадывать. Желаю Вам ещё и съездить в Париж, если Вам не удалось ещё там побывать. И неторопливых прогулок.

[нинель алекс]

Camilio спасибо, я была в Париже и как раз никуда не торопилась. Жду новой встречи с Парижем в ближайшем будущем.

[Elnast]

Camilio, большое спасибо за последний пост. Я не слышала передач Вайля. Слышала только о нем самом. Когда узнала, что известный журналист ушел из жизни, пожалела, что не знакома с его работами..или творчеством (журналистика это ведь тоже творчество, в какой-то мере). Сегодня открываю вашу тему...и вот. Хоть почитала.
Особенно понравилось его сравнение Брет с Кармен. Правда, очень тонко подмечено. И про нежный сыр...Все написано так легко. Как будто кто-то из знакомых просто поделился своими мыслями.

[Camilio]

[...Когда узнала, что известный журналист ушел из жизни, пожалела, что не знакома с его работами..или творчеством (журналистика это ведь тоже творчество, в какой-то мере). ...Особенно понравилось его сравнение Брет с Кармен. ...

Elnast, если есть интерес к творчеству Петра Вайля, в Интернете можно найти адреса магазинов, торгующих его книгами.

Что касается ассоциаций, связанных с книгой «И восходит солнце» и вообще на тему «Кто есть кто в этой книге», вспомнил, как был поражён богатством версий, обнаруженных на англоязычных сайтах – филологи, психологи, сексопатологи трактовали её каждый «со своей колокольни». Мне бы и в голову не пришло то, что они увидели в ней!

Кстати, вниманию тех, у кого есть более глубокий (может быть, и профессиональный) интерес к проблеме «кто есть кто в «И восходит солнце (The Sun Also Rises)», – два года назад вышло исследование “Reading Hemingway's The Sun Also Rises: Glossary and Commentary”. By H.R. Stoneback. Kent, OH: Kent State University Press, 2007. 326 pp. Paper $24.95.

Филологи, говорят, ждали его давно. Тем, кто намерен писать диссер по Хему, может быть, и следует посмотреть эту работу. Добавлю на всякий случай ещё и “Hemingway's Laboratory: The Paris in our time”. By Milton A. Cohen. Tuscaloosa: University of Alabama Press, 2005. 267 pp. Cloth $38.75..

А вообще-то филологи могли бы найти интересные для себя материалы в журнале “The Hemingway Review”. Журнал выходит дважды в год, в ноябре и мае, и издаётся обществом “The Hemingway Society” в издательстве “The University of Idaho Press”.

Я по-любительски просмотрел некоторые аннотации статей из журнала “The Hemingway Review”, там есть довольно любопытные темы, но за полный текст статьи нужно платить. Сообщаю здесь об этом журнале на случай, если среди форумчан есть филологи.

[Camilio]

В эти дни СМИ наполнены тревожными сообщениями о беде на Гаити. А в ближайшие дни в Париже будут обсуждать и другое стихийное бедствие – великое наводнение столетней давности, когда во второй половине января 1910 года Париж залило водой. В книге Юлии Хартвиг об Аполлинере читаю: «В 1910 году Париж пережил самое большое наводнение, которое зафиксировали хроники этого города за последние десятилетия: в старых уличках на левом берегу залило подвалы, бурые, мутные волны Сены несли вырванные из заборов доски, детские коляски, дохлых кошек, стулья и самые неожиданные предметы, в ближайшие улицы попадали на лодках и барках, женщин переносили на руках, а Гийом попадал в свою квартиру через окно».

Вот как это выглядело на Rue de Lourmel:


19 января 1910 года на Rue Jacob:


В те дни по Парижу передвигались на лодках:




И даже в парижском метро в те дни плавали на «подземной надводной лодке»:

(А в подобном случае чтó уместнее пожелать – «семь футов под килём!» или «семь футов под потолком!»?).

На парапете набережной Quai d’Anjou на острове Сен-Луи я обнаружил отметку об уровне Сены в те дни января 1910 года:




Чтобы лучше представить, насколько высок этот уровень по сравнению с ординаром, приведу здесь фотографии, сделанные с этого же парапета…

(На острове было тихо, и вдали от городского шума, внизу, какой-то кларнетист пробовал инструмент).

… и ниже его, ближе к протоке в Сене:



Говорят, к этим кольцам когда-то привязывали лодки и суда, прибывавшие в Париж.

И в Интернете нашлись снимки с отметками уровня воды в Париже 28 января 1910 года:

(http://www.adrianaeysler.com/uploads/paris.jpg)


(http://parisatacertainage.typepad.co...ood_mark_3.jpg)

Прогуливаясь по Парижу, сегодняшний турист, наверное, заметит и другие подобные отметки.

Ещё лучше можно представить себе масштабы наводнения 1910 года, если взглянуть на фотографии наиболее известных туристам мостов, сделанные в те дни – Сена едва не затапливала мосты. (Фотографии заимствованы с сайта http://historic-cities.huji.ac.il/fr...910_paris.html , где их любезно вывесила Екатерина Кислова).
Pont de l’Alma. Здесь вода максимально поднялась к своду моста (Зуав почти не виден):


Pont Alexandre III:


Pont de la Concorde:


Pont des Saints-Pères (сегодня он называется Pont du Carrousel):


Pont-Neuf:


Petit-Pont:

Фото с моста Pont Saint Michel.

А ещё сколь высоко поднималась вода в те дни можно увидеть, сравнив полотна Альбера Марке с изображением моста Сен-Мишель в одинаковом ракурсе, написанные в 1910 и 1908 годах:

Альбер Марке. Наводнение в Париже. Мост Сен-Мишель. 1910 г.
(ГМИИ им. А.С.Пушкина, Москва).


Альбер Марке. Мост Сен-Мишель в Париже. 1908 г.
(ГМИИ им. А.С.Пушкина, Москва).

В Париже есть уникальный «измерительный инструмент для замера уровня воды в Сене», он не хранится в Парижской Палате мер и весов, а всегда в работе. Это Зуав-альтиметр у моста Pont de l’Alma. Если вода в Сене поднимается до колен Зуава, это наводнение средней опасности. Когда вода поднимается до бедра, то и опасность повышается до серьёзной. Если же Зуав по пояс в воде, то наводнение – весьма серьёзное. Во время наводнения 1910 года уровень воды в Сене достиг плеч Зуава – 8,62 метра. Историки утверждают, что в 1658 году уровень был даже выше, чем в 1910 году – 8,96 метра.



Согласно статистике периодичности наводнений, 2010-ый год оказывается очень уязвимым. Парижские власти опасаются повторения сценария 1910 года. Еженедельник Le Point семь лет назад в статье «Если Сена затопит Париж» предупреждал: «Если Париж подвергнется наводнению, равному по масштабам натиску водной стихии 1910 года, то экономическая жизнь французской столицы будет парализована на долгие месяцы, а расходы на работы по ликвидации последствий бедствия превысят 10 млрд. евро» (http://www.inosmi.ru/untitled/20030108/168426.html ).

Ещё для сравнения. Во время наводнений в Петербурге самый высокий уровень подъёма воды в Неве был 4,21 метра, это произошло 7 (19) ноября 1824 года. Как видим, вода в Сене способна подниматься в два раза выше, чем в Неве.


Отметка уровня воды в Санкт-Петербурге при наводнении 7 (19) ноября 1824 года. Она находится на пересечении Съездовской линии и Большого проспекта Васильевского острова. (Фото из Википедии).

Подъём воды в дельте Невы и восточной части Невской губы связан с возникающими на Балтике циклонами с преобладанием западных ветров. Последние поднимают нагонную волну и гонят её к устью Невы, где она встречается с двигающимся во встречном направлении естественным течением реки.

Наводнения же в Париже происходят при резком повышении зимой температуры, когда снег быстро тает, а промёрзшая почва не успевает впитывать талую воду. В итоге уровень воды в Сене поднимается.

[Boris]

Дорогой Camilio, спасибо за интересный материал!

в ближайшие дни в Париже будут обсуждать и другое стихийное бедствие – великое наводнение столетней давности, когда во второй половине января 1910 года Париж залило водой.

Наводнению 1910 года посвящена выставка, которая проходит сейчас в муниципальной Галерее библиотек (22, rue Mahler, Paris 4ème). Она открыта ежедневно, кроме понедельника, с 13 до 19 ч. Выставка принимает посетителей до 28 марта включительно. Вот ее афиша:

[Николай-СПб]

Интересно, что года двух крупнейших наводнений в Питере и Париже совпадают:
1924: 2-е по высоте наводнение в Питере и 3-е в Париже
1955: 4-е по высоте наводнение и в Питере, и в Париже

[ODETTA]

Camilio, хочу поблагодарить Вас. Ваша тема просто кладезь, интересная, умная, познавательная. Столько почерпнула нового и полезного! Спасибо Вам огромное!

[Camilio]

Что ж тут поделаешь, ODETTA... Это затянувшийся постпарижский синдром с тяжёлыми осложнениями... Говорят, не лечится...

[ODETTA]

Camilio, Правильно говорят, по себе знаю ...

[Хмурый]

Хемингуэй, 1918 год. Не слишком известная фотография.

[rufina]

Camilio, спасибо.

[Camilio]

ODETTA, rufina – благодарю за отклики. Boris, Николай-СПб, Хмурый – спасибо за вклад.

В дополнение к фото Хемингуэя 1918 года, которое разместил здесь Хмурый.

Хемингуэй приехал в Италию, чтобы увидеть военные действия в июле 1918 года. Он оставил место репортера в газете «Канзас-Сити стар» и поступил на службу волонтёром, водил санитарные машины с красным крестом (тут в теме уже есть фото Хемингуэя за рулём санитарного автомобиля, его тоже вывесил Хмурый). Вынося с поля боя раненого итальянского солдата, Эрнест получил ранение в ноги. Его направили в миланский госпиталь «Кросо Росса американа» (Ospedale Croce Rossa Americana; говорят, он до сих пор существует на Via Alessandro Manzoni в Милане).


Санитары на итальянском фронте Первой мировой войны. Глядя на это фото, удивишься: неужели на одного раненого было по четыре санитара?

Ещё бóльшие пропорции обнаружились в госпитале, куда попал Хемингуэй: 18 (восемнадцать!) медсестёр на четверых раненых. В одну из них, тёмноволосую Агнес фон Куровски (Agnes Hannah von Kurowsky), Хемингуэй глубоко влюбился. Она была старше его, родом из Вашингтона, округ Колумбия. К Эрнесту она относилась, как мать к ребёнку.


Агнес фон Куровски. 1918 г.


Она же


Медсестра Агнес фон Куровски и Эрнест Хемингуэй. Милан, 1918 г.


Волонтёр американского Красного Креста Эрнест Хемингуэй восстанавливается после ранения в госпитале «Кросо Росса американа». Милан, Италия, сентябрь 1918 г.


Эрнест среди медсестёр и раненых. Слева от него – Агнес.


Из ног Эрнеста вынули 28 осколков из сотен более мелких фрагментов.


Когда ему было больно, он свистел – ещё в детстве отец-врач научил его болеутоляющему приёму: свистеть, когда больно. Может, это как-то и помогает отвлечься.


Наверное, когда Эрнеста фотографировали, боль не ушла: видно, что свистит...
Скоро к физической боли добавится другая, душевная. Она – свисти, не свисти – не уходит…

В январе 1919 года Э. Хемингуэй вернулся домой, в Оук-Парк, героем. Нью-йоркские газеты писали: «Хемингуэй – первый американец, раненный на итальянском фронте, король Италии наградил его серебряной медалью «За доблесть» и итальянским Военным крестом».


Здесь Эрнест в таком виде, в каком его встретил отец на чикагском вокзале: в иностранной форме. На нём китель, который он у кого-то перекупил, пара высоких, до колен, кожаных ботинок, рубашка, купленная в Гибралтаре, и итальянское чёрное кожаное пальто с подкладкой из цигейки, оно принадлежало одному убитому другу Эрнеста.

В Оук-Парке, в марте 1919 года, Эрнест получил письмо от Агнес: она не приедет в Америку… влюблена в итальянского лейтенанта Доминико Караччиоло…выходит за него замуж…

Как пишут на англоязычных сайтах фрейдисты (подобные публикации можно встретить и в The Hemingway Review, который я здесь упоминал), это потрясение не прошло бесследно, и некоторые факты биографии Хемингуэя психоаналитики склонны объяснять полученными душевными травмами.

Письма от Агнес Хемингуэй хранил всю жизнь. В сюжете «Прощай, оружие» тоже можно увидеть много личного: военный госпиталь в Италии… последние месяцы Первой мировой войны… восемнадцатилетний юноша, волонтёр-шофёр «скорой помощи»… английская медсестра, на восемь лет старше его… влюблены… бегут в Швейцарию… во время родов медсестра умирает…

В 1996 году снимался фильм «Любовь на войне» (режиссёр Ричард Аттенборо), в основу сценария легли письма Агнес Эрнесту и недавно обнаруженный дневник Агнес фон Куровски. Исследователи творчества и биографии Хемингуэя, Джеймс Нэйгел и Генри Виллард, написавшие книгу «Хемингуэй в любви и на войне», говорят, что влюблённые не нарушили неписаный нравственный принцип эпохи – не были близки. Оказалось, один из биографов, Генри Виллард, отставной американский дипломат, лежал в миланском госпитале в соседней с Хемингуэем палате. Он рассказывает: «Все ребята были без ума от Агнес. Они могли, конечно, рассчитывать на ужин в ресторане. Но не больше. Мораль тогда была строгая»… «Она называла отношения с Хемингуэем флиртом. Он был отчаянно влюблен, хотел жениться. Но когда десять лет спустя он описал в романе, как английская медсестра забеременела, это было вымыслом».

Однако сын Вилларда, Дмитрий, партнер режиссёра Аттенборо по постановке, не послушал отца. Конечно ж, ему виднее! – отец заблуждается, чё его слушать! И сделал фильм в современном духе.

Дмитрий Виллард, как и фрейдисты, не сомневается ни в чём: «Нет сомнения в том, что, отвергнув Хемингуэя, Агнес повлияла на его отношение к женщинам… Я уверен, что Агнес сожалела о своем поступке… Когда её интервьюировали в 80-ых годах, она уходила от ответов. Это форма самозащиты».

Оказалось, свадьба Агнес с Доминико Караччиоло не состоялась. Доминико оказался богатым графом, и его мать сочла американку авантюристкой. После войны Агнес работала медсестрой на Гаити, в Румынии, сошлась с американцем на Кубе; наконец, вышла замуж за Билла Стэнфилда. После её смерти в 1984 году муж отослал дневник Агнес биографу Генри Вилларду. Но среди документов писем Хемингуэя, обращённых к Агнес, не было: Агнес сожгла их по просьбе своего ревнивого жениха – итальянского графа…

Да… А вот письма от Агнес Эрнест хранил до последнего своего дня.

* * * * *


Так выглядели военные лагеря на итальянском фронте Первой мировой войны. 1918 г.

[варежка]

Camilio, не все фото в последнем сообщении видно...

[Camilio]

варежка, а у меня всё нормально открывается. Может, у Вас проблемы со связью? Попробовал зайти с другого компьютера. Не открылась только одна фотография – свистящего Хемингуэя (фрагмент предыдущего снимка). На всякий случай прогнал её ещё раз через Радикал и вывешиваю её повторно:

[Camilio]

57 лет назад был нарисован вот этот портрет:


Чей он? Чей? – в смысле: кто изображён? И чей? – в смысле: кто автор?

Из книги Василия Аксёнова «Московская сага»: «…Художник Пабло Пикассо как коммунист-доброволец своими голубками внес хороший вклад в дело партии. Две недели назад партия заказала ему портрет Сталина. Вскоре этот портрет на три колонки появился в мемориальном выпуске “Ле лэтр франсэз”. Лондонская “Дейли мейл” начала тут же издеваться: “Обратите внимание на большие, плавящиеся глаза, пряди волос, как бы забранные в парикмахерскую сеточку, жеманно скрытую улыбку Моны Лизы; да это просто женский портрет с усами!”. Через два дня секретариат партии выразил категорическое неудовлетворение портретом. Член ЦК товарищ Арагон, в прошлом поэт, получил выговор за публикацию этого портрета. Пикассо сказал: “Я выразил то, что чувствовал. Очевидно, это не понравилось. Таnt рis. Жаль”».

Вот тот мартовский (1953 года) выпуск газеты “Les Lettres Françaises”:


Из рассказа Михаила Ильинского «Усы Сталина и партбилет Пикассо. О чем не написали "Известия" в 1953 году» (http://www.izvestia.ru/retro/article3115490/): «В 60-х годах мне довелось быть переводчиком великого художника Пабло Пикассо при его встречах с видными советскими деятелями искусств… Пабло подарил мне редкий экземпляр газеты французских коммунистов "Леттр франсэз" – траурный номер, посвященный кончине Сталина (март 1953 года).
— Это была одна из последних точек в моих отношениях с бонзами Французской компартии, – заметил тогда Пабло Пикассо. Подробности истории поведала Сильвия Монфор, обладательница уникальной коллекции рисунков художника, сохранившая, в частности, оригинал газетного рисунка, стоившего маэстро партбилета.
... Как только в Париже стало известно о смерти советского вождя, редактор "Леттр франсэз", известный писатель Луи Арагон заказал Пикассо портрет Сталина – такой, чтобы остался в памяти на веки веков. Задача не из простых... Вот как ее решил маэстро. Он взял хрестоматийную фотографию юного Джугашвили в форме гимназиста, выполнил ее в присущей ему художественной манере, а под носом пририсовал знаменитые сталинские усы.
Этот злополучный рисунок был резко осужден в руководстве Французской компартии (ФКП), признан «верхом пирамиды политических ошибок» Пикассо. Ему припомнили все грехи: и сарказм, граничащий с критикой «святая святых», и политическую недальновидность, ведущую к моральному падению, и мелкобуржуазное упрямство, выражавшееся в «примитивном суждении о серпе и молоте», которые, по Пикассо, могут иметь определенное хозяйственное значение (правда, уступающее «трактору и бетономешалкам»), но как оружие политического воздействия совсем непригодны. До поры до времени на это смотрели сквозь пальцы, как на чудачества великого художника. Но в марте 1953-го их расценили как сознательную диверсию в ущерб рабочему и коммунистическому движению. Тогда-то ФКП лишилась коммуниста Пабло Пикассо...»

Из газеты «КоммерсантЪ» № 205(2090) от 01.11.2000 (http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=162190): «…Близкие к художнику люди вспоминали, что он тяжело переживал случившееся и именно в эти дни охладел к компартии, хотя продолжал помогать ей материально и от звания коммуниста не отказался.

Писателя Пьера Дэ (Pierre Daix), который был одним из руководителей Les Lettres Françaises, послали успокоить Пикассо, так как опасались его резкой реакции. Дэ записал разговор с художником, и, к счастью, у него хватило юмора, чтобы оценить монолог Пикассо. Художник сказал посланцу партии: «Нарисуй я Сталина старым, с морщинами, мешками под глазами, все закричали бы: “Как ты смеешь рисовать его стариком!”. Поэтому я даже в какой-то момент собирался нарисовать его в героическом духе, обнаженным. Да, думал я, это здорово. Но как быть с его мужскими причиндалами? В классических скульптурах члены всегда маленькие. Но ведь речь идет о Сталине, мощном мужике, настоящем боевом быке. Но если ему приделаешь бычий член, за которым нарисуешь маленького Сталина, будет еще хуже. Тогда все закричат: «Ты превратил его в сексуального извращенца, в настоящего сатира!».

А потом Пикассо добавил: «Конечно, если ты настоящий реалист, то берешь линейку и измеряешь свой собственный аппарат. Но тогда ты превратишь Сталина в ординарного человека. Даже если ты готов собой пожертвовать и для полного реализма сделаешь слепок своего члена, а потом воспользуешься им в работе, то еще хуже набросятся: “Ты что, решил, что ты – Сталин?!” Я уж не говорю о том, что у Сталина, должно быть, никогда эрекция не прекращалась. Нет, ты скажи мне, раз уж так разбираешься в социалистическом реализме, Сталина надо рисовать с эрекцией или без?».

* * * * *
Здесь, в одном из постов уже была история, что Арно Брекеру, любимому скульптору Гитлера, уцелевшему после Второй мировой войны, якобы предлагали в 1945 году сваять скульптуру Сталина в классическом стиле. И якобы он отказался, так как не представлял, как ваять его, генералиссимуса, в классическом стиле, то есть обнажённым. Оказывается, и Пикассо не мог представить себе, как это сделать в традициях классики.

На днях в московском Пушкинском музее открылась выставка работ Пикассо, привезённых из Парижа. Ирина Антонова, директор музея, сказала в интервью, что на выставке Пикассо представлен «от А до Я». Интересно, есть ли на выставке портрет Сталина?

[rufina]

Camilio, может кто из московских форумчан посмотрит и скажет нам.

[Николай-СПб]

Camilio, спасибо за историю!

В Нью-Йорке портрет Сталина точно выставляли :
http://cityroom.blogs.nytimes.com/20...-east-village/

[Camilio]

В Нью-Йорке портрет Сталина точно выставляли :
http://cityroom.blogs.nytimes.com/20...-east-village/

Да, выставляли – со скандалом; см. также сайты:
http://www.newsland.ru/News/Detail/id/316886/cat/37/
http://www.artinfo.com/news/story/29...stalin-banner/

Портрет Сталина в Нью-Йорке убрали под давлением местной украинской общины: портрет напомнил им о Голодоморе на Украине, и они возмущённо запротестовали – не против Пикассо, а против Сталина.