Дамский уголок

[Vishenka]

Claire Flas, конечно, правильно!
А с яниной загадкой для особо тупых разъясните, где же там английский писатель? -scar- для Oscar?

[Olala]

Vishenka, "les huit scaroles" по-французски произносится точно так же, как "Lewis Carroll"

[iouri]

Belles Demoiselles sur les balançoires. Как же вас много в этой песочнице!

[Яна]

Ну и...?
А вообще у нас ещё и другие есть, Вы погуляйте, осмотритесь. :о)))))

[Vishenka]

Несколько дней назад я начала читать книгу "Орфография" Дм. Быкова, прочла 1/3 приблизительно и оказалась вовлечена автором в игру угадайку. Описываемое время - 1917-1918 гг., среда - литературный Петербург, а потом - Крым. В персонажах достаточно прозрачные Луначарский (Александр Владимирович Чарнолуский), Горький (Хламида), Маяковский (Корабельников), Велимир Хлебников (Костя Мельников), Блок (без имени, описываемый биографическими обстоятельствами и поэмой "Двенадцать"), Корней Чуковский (Корнейчук) и его старшая дочь Лидия (без имени).

О нижеследующих - я не уверена, что правильно их определила - информация для меня либо иногда избыточна, либо недостаточна. Упоминается достаточно вскользь Буркин (подозреваю, что это Бунин, как характеризующий его эпизод какие-то балаклавские приключения, о которых я не знаю), античник Локтев (Лосев?), Фельдман (Осип Брик? Лили рядом не видно что-то), Грэм (Александр Грин?). Довольно много присутствует и действует на страницах Казарин с любовницей Марией Ашхарумовой - не Ходасевич ли это с Ниной Берберовой?

О ком я не могу догадаться и кто вроде бы выглядит как деиствительно существовавшие лица - Льговский, Борисоглебский, большая команда филологической профессуры (Хмелев, Алексеев i dr.), поэты Стечин, Барцев. Арестованных министров предыдущего правительства (Керенского) я не старалась идентифицировать с конкретными лицами - плохо их знаю, только из большевистских описаний тех событий.

Кто-нибудь читал и оказался догадливее? По-настоящему забавным мне показался пересказ на 1.5 страницах пересказ толстовских "Хождений по мукам". Наверное, есть места на русском Инете, где обсуждаются новинки русской литературы?

[Vishenka]

В качестве продолжения к моему посту о книге Быкова Орфография. Я читаю "Окаянные дни" Бунина и эти две книги кажутся мне очень похожими. Речь идет об одном временнOм промежутке - конец 1917 - 1918 годы. Наверное, Быков вдохновлялся Окаянными днями. Но не только, частично Быков дает другую интерпретацию событий.

В "Окаянных днях" меня поразила ярко выраженная сословность Бунина. Он спорит с большевиками в превознeсении рабочих и крестьян и запальчиво объявляет собственный класс, как теперь модно говорить, белым и пушистым. Т.е. за хаос революционной России у Бунина ответственны рабочие и крестьяне и слегка беспринципные большевики. Т.е. иными словами, Бунина в "Окаянных днях" чрезвычайно занимает "вечный русский вопрос" - кто виноват? И его ответ - не мы, не моё сословие.

Дмитрий Быков находит новую цель, на которую можно возложить ответственность за ужасы революции - "желтых", нищих, люмпенов. И в той, и в другой книгах большевики изображены, мягко говоря, без сочувствия.

Яна, а ничего, что я в Дамском уголке? У него есть концепция? Или достаточно быть женскаго полу? Про Орфографию я помeстила здесь потому, что кое-что в книге - загадки (для меня), а Бунин - смотрите выше.

[Vishenka]

О книге "Орфография" Дмитрия Быкова
Фрагменты статьи Льва Данилкина, опубликованной в журнале "Афиша", 03.2003


Вы наверняка знаете сочинителя этой вещи — журналист, поэт и беллетрист Быков благодушничает в телевизоре, фельетонирует в "Собеседнике" и "Консерваторе" и грызется в Интернете. Запоминающаяся внешность — жовиально-благообразный рембрандтовский мужчина, бубновый валет из колоды карт "Атласные". Зато не знаете вы пока, что быковская "Орфография" — второй, после очень хорошего "Оправдания", его беллетристический опус — русская "Волшебная гора"; сильнейший, сдается мне, отечественный роман идей из тех, что случились за последние лет шесть; текст упругий, рассчитанный не только на единовременный взрыв, но и на дальнейшую многолетнюю радиацию; в нем сконцентрирована бешеная воля к трансформации не литературного, но в первую очередь общественного ландшафта. Вещь ширококостная и толстошкурая, гиппопотам в 680 страниц.


"Орфография" — роман-опера про людей 1918 года: Маяковского, Розанова, Мандельштама, Луначарского, Ахматову, Горького и прочих; история про несколько месяцев из жизни петроградского журналиста, пишущего под псевдонимом Ять. Слушайте музыку революции: роман начинается с того, что Ять узнает об отмене орфографии и упразднении своей буквы; так он становится буквально лишним человеком. На Елагином острове организована коммуна-богадельня для ученых-филологов, где несколько десятков петроградских интеллигентов, сражаясь с бытом, спорят о революции, культуре, пролетариате и орфографии. Довольно скоро коммуна раскалывается: левые во главе с Корабельниковым (Маяковским) формируют альтернативную коммуну. В мае 1918 случится катастрофа, рагнарек — там Ять и спечется. Уму непостижимо, как это можно было написать за год (при том, что Быков не вылезает из газет, Интернета и телевидения) — такие романы лет по десять возводят. Литература нобелевская: Быков пишет не то что хорошими абзацами — он делает такие сцены, такие массовки, такие крупные планы — караул. По-разному, изобретательно, с ритмическими чередованиями — скандал, затишье, нагнетание, прилив, буря, откат. Он ворочает прозой, будто у него толстовские, может быть, бунинские мускулы. Это очень радостная, стопроцентно настоящая литература...


"Орфография" производит впечатление "подснежника" — будто оттаял и показался вдруг текст, сочиненный человеком двадцатых-тридцатых годов, в самом деле жившим в петроградском 1918-м; может быть Буниным, А.Толстым, Мариенгофом. Однако ж быковский роман об обществе мертвых поэтов и битве за орфографию — железный первоисточник; корпус текстов первой трети XX века — последышей Серебряного века — слежался и сгустился в нем в новый, совсем с другими целями сочиненный роман.


Этот текст демонстративно вживлен в вертикальную иерархическую структуру русской литературы — в высшие, по Быкову, ярусы, где существуют Ремизов и Розанов, Мандельштам и Бабель. В "Орфографии" остро чувствуются тексты той эпохи — от "Несвоевременных мыслей" и "Окаянных дней" до "Сумасшедшего корабля" Форш и "Апокалипсиса" Розанова. Все тронулось и заколосилось в быковском тексте. Есть здесь и совсем уж узнаваемые номера — лейтмотив "был-ли-мальчик" из "Клима Самгина", коммуна-сумасшедший корабль Форш, увертюра из "Восемнадцатого года" Алексея Толстого. Вот еще важная вещь про "Орфографию": выдав этот роман, Быков оттяпал себе права на блаженное наследство людей Серебряного века. Это очень важно, поскольку в России валюта — нефть и литература, именно эти недра приватизируют писатели-идеологи, те, кто собирается ворочать обществом (Акунин, Максим Соколов). Быков после "Орфографии" — олигарх: с акциями Серебряного века, в статусе официального наследника Традиции можно многое себе позволить; например, быть идеологом. У него в руках — ключ от шлюза, с помощью которого можно подтапливать все наличное литературное пространство и демонстрировать, что торчит из воды, а что нет. Блок останется, а Сорокин — нет, вот и вся разница, просто и наглядно, хоть убейте. Второй роман Быкова — не только литературный факт, исторический роман о том, как обдернулась и сгинула русская интеллигенция. В "Орфографии" Быковым выведен закон взаимодействия культуры и варварства, империи и интеллигенции. Революция гибельна для художника, и поэтому его путь — поддерживать империю, какую ни есть. В складках империи можно затаиться и творить, в революции — только погибнуть. Орфография — это и есть добровольные самоограничения художника, необходимые, чтобы не сверзиться в ничто, но существовать на краю пропасти. Орфография — метафора недевальвируемой шкалы ценностей, нравственного стержня, подлинного таланта; защитный экран от хаоса.


Закон этот действует не только в отношении людей 1918 года, но и нынешних, девяностых-нулевых годов. "Орфография" — хагакуре интеллигента; роман о том, что путь людей книги - поддерживать условности и, стало быть, империю. Это манифест антилиберализма и нового консерватизма — двух понятий, с которыми сейчас носится Быков. "Орфография" — может быть, первый за последние десятилетия роман, который может осуществить внелитературный тектонический сдвиг, сместить систему ценностей не только в литературе, но и в обществе. Это попытка реставрации интеллигенции как класса — сообщества людей, любящих литературу и способных к внутреннему самоограничению, нравственной орфографии. В орфографических тезиcах Быкова чувствуется Голливуд, настоящий Большой Стиль; Быков так уверенно, в хлам, подминает под себя и хихикающий постмодернизм и гибельный модернизм, что его традиционализм выглядит архиубедительно.


В девяностые все в Быкове раздражало: его нелепый афронт, нежелание хохмить и иронизировать, пафосность, ячество, принсипы. Теперь, после романа, выяснилось: имел право. Быков пересидел всех шампанских остроумцев и становится одной из ключевых фигур нулевых годов. Судя по напору и рембрандтовской внешности — надолго..

[sensuelle2]

Похоже, толстый Быков придушил всех пишущих дам!