Белые тигры, или История одной эмиграции

[Ren]

Просыпаюсь.

Остатки сна, как клочья тумана, медленно покидают сознание. За окном встает солнце. Сначала оно зависает над лесом, а потом, как сонная муха, медленно ползет по небу, подолгу скрываясь за облаками, неловко оправдываясь за холод и слякоть. Ничего не поделаешь, зима...

Мне опять снился ты. Вот уже две тысячи дней мы можем видеться только во сне. А может, две тысячи лет... Я вижу солнце так же отчетливо, как только что видела твое лицо. Может, сон — это все-таки солнце?

За окном заорали вороны. Надежда умерла.

Помнишь, когда я уезжала, ты сказал мне... впрочем, я точно не помню, что ты мне сказал. Ты говорил, говорил и яростно рубил ладонью воздух. Тебя хотелось слушать и слушаться, но я не могла этого позволить ни тебе, ни себе. Речь шла о жизни и смерти. Прости. У меня не было другого выхода.

Я тогда выжила, а потом умерла. Ты тогда умер, а потом выжил. Так бывает, хотя это, по сути, несправедливо. Мы разминулись в жизни, чтобы видеться во сне.

У тебя — дети, а у меня — собаки. У тебя — бизнес, а у меня — пациенты. Видишь, как много между нами общего? Целая пропасть. Вот скажи, как ты встречаешь Новый Год? Не отвечай, я знаю: ты смотришь на небо и вспоминаешь, как две тысячи дней назад я спросила тебя: «Ф., а что такое Млечный Путь?». Ты засмеялся тогда и сказал: «Р., ты прямо как мой сын!».

Я хотела быть твоим сыном. Сделать так, чтобы ты объяснял мне как устроен этот мир. Каждый день. И ночью. И чтобы больше ничто не могло разорвать нашу связь. Это для тех, кто ничего о нас не понял.

Когда я уезжала, ты смотался на денек в мой будущий город. Просто посмотреть, где я буду жить. С кем — тебя не волновало. Тебе нужно было увидеть собственными глазами, на что будет похож мой будущий город. Ты звонил мне ночью и кричал в трубку: «Зачем тебе эта деревня?!» Эта была твоя последняя попытка меня удержать.

Растаяв дымкой, сон покинул сознание. Я накинула халат и побрела туда, где уже дымилась горячая ванна, заботливо наполненная моим мужем. Умный пес принес мне тапки, а потом - журнал. Он лег возле ванны, запутавшись в статусе то ли друга, то ли слуги.

Я медленно спустилась в снежную пену, стараясь вызвать в памяти беглые картинки сна. Пес положил голову на каменный бортик, замер и прикрыл глаза.

Как я любила тебя. Кому рассказать — не поверят. Ты приезжал ко мне по субботам, на рассвете, и падал в постель. Спать. Дышать в такт, прижавшись телом.

Потом мы смеялись и пили кофе. Ты — в синем халате, я — в голубом. Молодые и успешные, как в рекламе. Мы тогда еще очень много говорили, видимо, догадываясь, что вскоре будем обречены друг с другом только молчать.

Днем мы выезжали в ресторан, всегда в один и тот же. Он звался как-то странно, как-будто неизвестный путешественник, проезжая через ярмарочную, замороченную, скоморошью Москву, шепнул что-то на ухо будущему владельцу. Это имя стало нашей русской рулеткой, нашим вызовом свободе, судьбе, которая над нами славно посмеялась.

В ресторане, оформленном под шхуну, стояли деревянные, грубо сбитые столы, накрытые белоснежными скатертями добротной отделки. Наш столик был всегда свободен. Потому что там знали, что когда их псевдо-корабельные часы пробьют два, появимся мы. И мы не обманывали их ожиданий.

Любопытные официанты, подобно собакам, крутились вокруг стола, когда мы из уважения рассматривали поданное ими меню. Мы знали, что мы будем есть. Это был ритуал. Официанты тоже прекрасно знали о нем, но все же подавали нам карты и наблюдали за нами вблизи. Мы были для них диковинными животными. Белые тигры, сказал однажды ты.

Потом мы возвращались в мое логово, потому что в твоем была еще одна тигрица, с тигрятами. Какого она была цвета? Мы никогда об этом не говорили. Но было бы интересно узнать. Если она была белой, то зачем тебе нужна была я? А если обычной, то почему... впрочем, теперь уже не важно.

За тот год мы успели прожить несколько жизней. Когда-нибудь наши нерожденные тогда дети упрекнут нас в том, что мы забрали их жизни себе, не оставив им ни крошечки, ни малейшего шанса. Ты говорил, что не знаешь, признал бы ты нашего ребенка. Я говорила, что это не имеет никакого значения. Разве тиграм надо признавать своих детей?

Мы не заметили как наступило лето. Бережливые люди выводили свои перезимовавшие машины на прогулку, и московский воздух стал вскоре невыносим. После работы мы все чаще сбегали за город. Мы много говорили тогда о смысле жизни, пока еще не понимая, что об этом гораздо безопаснее молчать. Спустя две тысячи то ли дней, то ли лет, я поняла, что мы зря тратили время.

Я часто мечтаю пожить там, где нет интернета. Никак не могу отказать себе в удовольствии подсмотреть за тобой в замочную скважину сети.

Ты — человек известный. Молодой перспективный руководитель успешного предприятия. На твоем сайте регулярно отражаются твои победы, что дает мне возможность понять, о чем ты сейчас думаешь. Например, когда твоя фирма победила на конкурсе то ли в Сызрани, то ли в Череповце, я с точностью до минуты смогла определить, когда ты вернулся к вопросу о смысле жизни.

Ты тоже можешь узнать обо мне в интернете. Нет нужды общаться.
Мой пес приоткрыл глаза и попробовал лизнуть последние пенные пузырики, намекая, что пора завтракать. Я послушалась и, накинув на разгоряченную кожу невесомый шелк халатика, спустилась на кухню.

«Кофе горячий, свежие круассаны в пакете. Целую. Позвоню в полдень. Люблю. Твой К.».

Мой муж любит меня, несмотря ни на что. Я не люблю готовить, следить за порядком в доме, делать красиво и строить гнездо. Из гнезд у меня получаются только логова. Я не могу иметь с ним детей, потому что они остались там, в прошлом. В общем понимании, я ни на что не годна.

Несмотря на это, мой муж любит меня до беспамятства. Наш брак удивительно гармоничен: ему необходимо любить женщину, которая никогда не будет принадлежать ему до конца. Мне же нужен мужчина, который не будет задавать вопросов и ревновать. Тем более, как можно ревновать к тигру?

Пес положил голову на стол и вежливо намекнул, что тоже хочет круассан. Он может взять круассан сам, без моего разрешения, но не берет, потому что знает, что сердитая тигрица — это гораздо хуже истеричной женщины, которая просто даст по голове и заорет «Нельзя!». Я смотрю на него и медленно отламываю кусочек. Тубо, пес, тубо. Я допью кофе, и мы пойдем в лес.

В лесу грустит осень. Гнилые листья скользят под ногами, и подошвы моих неоправданно дорогих ботинок иногда не успевают зацепиться за асфальт. Я падаю, но пес вовремя подставляет свою серебристую спину, и я целяюсь за нее, как за единственно доступную мне реальность.

Мы идем молча. Пес нюхает листву и кусты, выискивая следы соседской суки. У каждого свой интернет. Он тоже ищет зашифрованные сообщения. На этом кусте написано: жду тебя, хочу иметь ребенка. Может, тигры тоже так переписываются?... Если я напишу тебе, то ты сразу примчишься в Париж. Мы оба это знаем, поэтому я не напишу.

Как-то ты задал мне вопрос, почему мне надо было уехать так далеко, если ничего не изменилось? Но если бы я осталась в Москве, то у соседей не было бы другого выхода, кроме как сдать меня в зоопарк. Там было бы общество таких же, как я, медленно умиравших в неволе, животных.

Я думаю, ты был не прав. Здесь у меня есть муж, который обожает меня, готовит ванну и кофе по утрам. А еще есть пес, который знает, что белые тигры становятся опасны только тогда, когда у них отнимают детей. А если нет детей, то и бояться, в общем-то, нечего.