Брыся (Ren)

[Бриташка]

Ren, это Брыся? Они все так похожи... Но глаза вроде ее.
Это чтобы спать? А как же кожаный диванчик - на диванчике ведь удобнее?

[MaryIr]

Ren, с новосельем вас!!! А кошку-то первой по традиции в новый дом пускали?

[Мечтательница]

Ой, чудо какое!!!

[Ren]

Ren, это Брыся? Они все так похожи... Но глаза вроде ее.
Это чтобы спать? А как же кожаный диванчик - на диванчике ведь удобнее?

В домике - Брыся . Брыся спит на кожаном диване только с мамой, до 00 и с 5 утра. С 00 до 5 утра она спит в своем доме. Ну, кто виноват, что без меня она спать на кожаном диване отказывается!

[Ren]

Ren, с новосельем вас!!! А кошку-то первой по традиции в новый дом пускали?

Мы кошкам новые дома не доверяем . У нас Брыся - за себя, кошку, лисицу и лань выступает. И швец, и жнец...

[Бриташка]

Брыся спит на кожаном диване только с мамой, до 00 и с 5 утра. С 00 до 5 утра она спит в своем доме. Ну, кто виноват, что без меня она спать на кожаном диване отказывается!

Понятно. Рен, прочитала эту фразу, и долго сперва не могла понять, где же вы-то спите в этот промежуток - с 00 и до 5 утра...
В своей постели. А в 5 утра-то на диване как оказываетесь? Досыпаете после прогулки с Брысей?

[Ren]

А в 5 утра-то на диване как оказываетесь?

Спускаюсь на клич !

[Бриташка]

Спускаюсь на клич !

Ох, как я вас понимаю.

[Ren]

Ох, как я вас понимаю.

Причем, она совершенно не хочет писать . Она хочет, чтобы мы вместе спали.

[Бриташка]

Причем, она совершенно не хочет писать . Она хочет, чтобы мы вместе спали.

Я так и поняла... Вы же, наверное, регулярно не высыпаетесь?
Балуем мы их...

[Ren]

Я так и поняла... Вы же, наверное, регулярно не высыпаетесь?
Балуем мы их...

Не, это не баловство - это необходимость. Я, конечно, не высыпаюсь. Я могу ее заставить, но жалко, она сама поймет, попозже.

[MaryIr]

У нас Брыся - за себя, кошку, лисицу и лань выступает. И швец, и жнец...

везет вам!!! Ну и как новый дом? Понравился?

[Ren]

Ну и как новый дом? Понравился?

Не поверите! Сегодня спала до 7-ми часов! Я думала - не умерла ли?

[ODETTA]

Новый дом

Судя по всему он ей понравился, раз спала до 7!

[Ren]

Слушайся маму, Брыся, сколько можно повторять!

[Katzi]

А дайте почитать!

Привет, Ren!

Мы уезжали в Брегенц на фестиваль на Морской сцене (посмотрела лучшую в моей жизни "Тоску"), так что не ответила сразу.

Вот нашла про чау по-русски у себя. Название дадим ему условное "Даго и трамвай"



ДАГО И ТРАМВАЙ
Сижу я однажды в кафе «Йенчке», на углу Шпиттель-визе и Ландштрассе. Я прихожу туда почти каждый день, это мой треффпункт. Прекрасный весенний день, солнце играет и кувыркается на небе, птицы как акробаты носятся над головами. Идиллию иногда разрезает металлический рокот трамваев, то пустых, то напичканных шопингующим народом. По Ландштрассе бродят рассеянные разноязыкие толпы туристов, гостей из других городов и стран. Носятся велосипедисты и велосипедистки. То и дело слышно: бим-бим, бим-бим. Снуют туда-сюда такси, ведомые пожилыми разнаряженными дамами, и мне почему-то кажется, что все едут в театр или, в крайнем случае, в кино. Я сижу снаружи, со стороны Шпиттель-визе, дышу свежим воздухом (он у нас, как известно, теперь очень хороший), читаю новый роман о Линце и начинаю уже запутываться в действующих лицах. Даго сидит рядом и потихоньку подъедает все, что ему удается у меня стянуть или выпросить. Такова уж его природа. Печенинку он стянул, кусочек штруделя я выдал ему сам – так жалобно он на меня смотрел, прямо как умирающий с голоду, хотя видит Бог, всего полчаса назад он получил свой полноценный большой собачий ланч. Мда, у каждого свое селяви.
Даго начинает слегка млеть на солнце, я, запутавшись окончательно, кто кого любит и кто кого убил, откладываю книгу авторши с французской фамилией и берусь за газету. Распахиваю ее парусом, вступая в неожиданное сражение с ветром, и погружаюсь в изучение последних вестей, новостей, известий. Ага, открылся новый детский центр, это хорошо. Бим-бим. В бассейн пришел мальчик с надувным матрасом и хотел поплавать на нем, а ему не разрешили. Бим-бим. Почему бы им не открыть бассейн для плавания с плавсредствами. Так, что у нас здесь?
Вышла новая книжка для детей. Ну надо же, везде конкуренты, впрочем, это хорошая новость. Бим-бим. Бим-бим, бим-бим. Кто это там трамваю проехать не дает? Наверное, у кого-то велик застрял в рельсе. О! Мальчик-вундеркинд в 6 лет исполняет на скрипке Равеля. Вот что значит с ребенком заниматься правильно! Бим-Бим-бим. Бим-бим, бим-бим, бим-бим. Бим-бим, бим-бим. Тут я откладываю газету и решаю посмотреть, кто все-таки там торчит перед трамваем. Я всматриваюсь в урбанистический пейзаж и что я вижу??? Даго! Это же мой Даго, - преспокойно спит посреди улицы, растянувшись поперек трамвайных путей. Вот-те на!
- Даго, Даго, - кричу я, выбираясь из-за стола и роняя газету, - просыпайся, иди скорее сюда! Даго открыл один глаз, зевнул и повернулся на другой бок, соня. Водитель трамвая, чуть не 2 метра ростом, строго мне говорит:
- Это ваша собака? Почему вы за ней не смотрите?
Я встал почти по стойке смирно и скромно по пунктам отвечаю:
- Да, моя. Без поводка здесь разрешено. Вообще-то смотрю, ну вот немножко не углядел, зачитался. Извините. Кстати, это не она, а он, его зовут Даго, - и дружелюбно так улыбаюсь.
На водителя трамвая мое обаяние не действует
- Я из-за вас уже на 10 минут опаздываю.
- Мы больше не будем, - извинительно говорю я, и подталкиваю Даго в сторону кафе. Он неохотно встает и смотрит снизу вверх на водителя, явно выражая возмущение от прерванного сна.
Только повернувшись в сторону кафе, я соображаю, что мы все вместе выступили как актерская труппа их двух актеров, одной собаки и одного трамвая. Перефразируя Вильяма нашего Шекспира:

весь мир – открытое кафе, а посетители
его – актеры иногда, а то и зрители…

[Ren]

Katzi, спасибо за рассказ я смеялась

Извините, сразу не ответила - отпуск, Хорватия, море...

[Ren]

И вот, уважаемые читатели, я решилась все-таки опубликовать здесь "первую-версию-почти-исправленного-текста". Не ругайте сильно....


I.
Я стояла у окна и смотрела в глубину сада, туда, где начинался лес. Мои мысли разбредались, и на их месте возникали размытые образы, похожие на выцветшие фотографии. Бездонная воронка памяти затягивала меня все глубже и глубже, выхватывая те воспоминания, что были особенно дороги сердцу. Возвращаться оттуда мне не хотелось, но выбора не было.

Я окинула взглядом кухню: нет, вроде бы ничего не осталось. Документы, расчески и поводки убраны в коробку с другими, непосредственно относящимися к моей личности, вещами: паспортом, дипломом и рисунками. За исключением моей памяти, больше в доме ничего не говорило о том, что здесь, всего двадцать четыре часа назад, жила собака. Черный кожаный ошейник я положила в рабочую сумку: так быстро расстаться с ним у меня не хватило духа.

Это было самое обыкновенное июньское утро. Наш дремучий сад был горизонтально поделен пополам с философской точностью: вверху, подчеркивая банальность моего горя, орали одуревшие от солнечного света птицы, а внизу, там, где кончалась дикая трава и начиналась чаща, чернел холмик. «Надо будет посадить там цветы, - подумала я, - а то свежая земля напоминает лишь о маленьком тельце, внезапно обмякшем у меня в руках...». Будто порванная струна.

Я вытерла слезы. Пора на работу. Там, в Париже, на моем столе, еще стоит ее фотография. Сегодня я уберу ее в стол, где она пролежит до тех пор, пока не перестанет плакать моя осиротевшая вчера душа.

Я – психолог. Моя работа – помогать людям, заблудившимся в лабиринте жизни. Сама же я в нем плутаю довольно редко, наверное, потому, что рядом со мной всегда есть надежный проводник – собака. Мой друг, ЖЛ, говорит, что совсем не понимает собак. Это непонимание меня совершенно не смущает: главное, чтобы он их любил. Когда он предложил мне переехать у нему, я задала только один вопрос – « А собака?». «Если бы у тебя было десять собак, то я бы, наверное, подумал...» - рассмеялся он в ответ. Это рассеяло мои последние сомнения. Когда человек согласен принять у себя в доме чужую собаку – это, поверьте, многое значит. Даже больше, чем клятвы в вечной любви.

С тех пор прошло два с половиной года, и вот, вчера, мой самый лучший друг умер от обычной, но такой неожиданной, неосознанной мною вовремя, старости. Я купила ее в России, когда мне было двадцать. Похоронила во Франции - в тридцать пять. Вот и завершен еще один этап. Надо жить дальше.

[Ren]

II.
Два часа спустя я сидела на рабочем месте, размышляя о том, как именно мне жить дальше. Перед глазами бежали строчки – я просматривала какой-то важный документ, но вникать в его смысл мне не хотелось. Пьер что-то строчил в свом углу. Из распахнутого окна дул свежий ветер и доносился приветливый шум обыкновенного рабочего парижского утра. Во дворе кто-то громко насвистывал песню Пиаф.

- Ирина, - обратился ко мне Пьер, - а чем ты занята? Если не секрет, конечно.

- Статью читаю, - буркнула я в ответ, - разве не видно?

- Не очень. – ответил он и покачал головой. – Хочешь взять пару-тройку дней?

Вчера, когда все было кончено, я послала ему смс-ку «Не спрашивай меня, пожалуйста, завтра ни о чем», на что он ответил просто «Окей».

- Если хочешь, можешь уйти прямо сейчас, – продолжил он. - Все равно ты работать не можешь, я же вижу.

Я кивнула в ответ, сунула ноутбук в сумку и, открыв дверь сумрачного подъезда, выпала прямо в центр летнего Парижа, залитого полуденным солнцем. Горожане всех соротов – белые воротнички с дорогими портфелями, буржуазные дамы с йорками, студенты в рваных джинсах, туристы с развернутыми картами, - торопились занять свободные места на террасах кафе. Мимо проносились оседланные топ-менеджерами дорогие мотоциклы, а студенты ловко скользили на своих дешевых скутерах. Настоящий французский истеблишмент изящными движениями породистых лодыжек крутил педали арендованных велосипедов.

Ехать домой не хотелось, и я решила пообедать в городском парке. Там, заботливой рукой администрации, были расставлены железные стульчики. Обычно их занимали идущие на штурм Лувра туристы, влюбленные парочки, студенты и динамичные молодые менеджеры из расположенных неподалеку офисов.

Я купила сэндвич в ближайшей булочной, хозяин которой был, как всегда, симпатичен и улыбчив. Мы были знакомы: нас как-то представил друг другу один наш общий клиент, Стефан. Мы с булочником друг другу нравились. Наверное, потому, что оба ощущали наше тайное родство: он продавал Стефану хлеб насущный, а я – духовный.

Булочник привычно спросил меня «са ва?», я так же привычно ответила «са ва», что означало, что у меня все хорошо. Во Франции, на вопрос «Как дела?» редкий человек ответит «Плохо», даже если он с трудом сдерживает слезы. Это позволяет, с одной стороны, не оказаться чужой нечаянной жилеткой, а с другой – контролировать свои эмоции на людях.

Так, с сэндвичем, точнее, просто маленьким батоном с начинкой, в одной руке и ноутбуком в другой, я перешла гудящую моторами Риволи и побрела по Тюильри, высматривая наименее людное место. Наконец, мне попался уголок, где почти никого не было.

Едва я устроилась на неудобном стульчике и достала из пакета мой обед, как ко мне подобралась парочка голубей. Подойдя вплотную, они начали уморительно топтаться, приседать и кивать головами. В награду за спектакль я отщипнула им несколько крошек, и тут, словно по команде, вокруг меня вспенилось и закипело говорливое море серых крыльев и оранжевых глаз. Я догадалась, что первые двое были просто разведчиками и, в награду за их сообразительность, раскрошила им полбатона. Птицы жадно набросились на угощение, не обращая на меня больше никакого внимания. Я наблюдала и подбрасывала им новых крошек.

Пир продолжался, прибывали новые гости. Моя щедрость вызывала оживленные споры. Наметились лидеры. Они распихивали более скромных плечами и набрасывались на новые крошки, не успевая проглотить то, что было во рту. Голодные терпели и заискивали, пытаясь подобрать то, что падало из лидерских ртов. Некоторые из них пытались бунтовать, но сразу получали удар клювом в макушку. Я продолжала машинально крошить хлеб.

Вдруг, совершенно неожиданно, птичий пир был прерван каким-то мохнатым болидом, с размаху влетевшим в самую середину стаи и закончившим свой полет где-то под моим стулом. Громко возмущаясь, птицы бросились врассыпную.

Секундой позже, болид ткнулся чем-то мокрым в мою руку, извиняясь за
причиненный беспрядок. При ближайшем рассмотрении, что-то мокрое оказалось его носом, а он сам – молодым английским спаниелем, похожим на мою собаку, как две капли воды. Время остановилось. Из моих глаз сами собой хлынули слезы. Я вытащила из кармана измочаленный носовой платок и спрятала в нем лицо.

- Почему ты плачешь? – вдруг спросил меня кто-то. – У тебя что-то случилось?

Я машинально отметила это неуместное «ты», предположив, что ко мне незаметно подошел какой-то местный «дурачок» из числа завсегдатаев парижских парков.

- Ничего... – пробормотала я, боясь отнять от лица спасительный платок и увидеть, что собака все еще здесь.

- Да нет, я же вижу! У тебя что-то случилось! - продолжал настаивать кто-то. - Тебе помочь?

- Да ничем ты мне не поможешь, - раздражаясь от настойчивости непрошеного утешителя, довольно грубо отрезала я, - и никто больше не поможет.

- Ну почему же, - вкрадчиво продолжал голос, - может, и найдется кто-нибудь! Например, я!

Я настолько опешила от такого беззастенчивого вторжения на территорию моего горя, что, наконец, отняла спасительную салфетку от лица. Передо мной, впрочем, никого не было. Точнее, тот серый, с веснушками, так и сидел напротив, но больше - никого.

Я пожала плечами и посмотрела на спаниеля. Он тоже пожал плечами. От изумления я не нашлась, что сказать, ведь не каждый день видишь собак, способных пожимать плечами. Я наклонила голову. Собака тоже. Я встала со стула. Собака тоже. Я улыбнулась ему. Он ощерился. Я рассмеялась, а пес запрыгал вокруг меня, словно радуясь тому, что я перестала плакать. Раскрыв от удивления рот, я опустилась на стул. Он сел напротив.

- Ну как? – раздался тот же вкрадчивый голос.

Я оглянулась. Никого.

- Кто со мной говорит? – тихо спросила я.

- Как кто? Я! – ответил пес и для пущей убедительности гавкнул совершенно по-собачьи.

«Слуховые галлюцинации на фоне острого ощущения потери». - спокойно подумала я. А вслух сказала:

- Ты что, умеешь говорить?

- Нет, - засмеялась собака, - это ты умеешь слушать!

«Надо срочно найти психиатра» - мои мысли текли в единственно приемлемом направлении.

- Как тебя зовут? – продолжал, как ни в чем ни бывало, пес.

- Ирина. - ответила я, смущенно оглядываясь по сторонам.

- А меня – Грей. – ответил спаниель, грациозно кивнув. – Смотри, на ошейнике даже написано. – и он повернулся ко мне боком, чтобы показать, где именно было написано его имя.

- Так почему ты плачешь? – продолжил он, устроившись поудобнее возле самой моей ноги.

Я почувствовала, как слезы опять подступили к горлу. Я не смогу, просто не смогу ему ничего рассказать... Хотя бы потому, что этот замечательный, неравнодушный к моему горю, пес был достаточно взрослым, чтобы вот так же покинуть своего хозяина в ближайшие десять лет. И что его хозяин, так же, как и я, абсолютно не будет к этому готов... Хотя бы потому, что к этому просто невозможно подготовиться. И, наверное, через несколько лет, он будет вот так же плакать при виде незнакомого пса, тыкающегося мокрым носом в его ладонь. Я не была готова к такому разговору.

- Я не хочу говорить об этом. – сказала я и вытерла слезинку, стекавшую по щеке.

- Ну, если не хочешь, тогда и не надо! – ответил пес и скорчил такую уморительную рожицу, что я, не выдержав, все же улыбнулась.

На самом деле, я боролась с собой. Мне ужасно хотелось пообщаться с говорящим псом, но вчерашняя смерть моей собаки была как операция на открытом сердце, которое почему-то забыли зашить и оставили затягиваться своими собственными силами. Она тоже корчила уморительные рожицы, когда хотела меня рассмешить. Я помотала головой.

- Тогда, если хочешь, я не буду тебе мешать. – деликатно заметил Грей и встал, всем своим видом показывая, что готов уйти.

- Да нет же, ты мне не мешаешь. Вот, если хочешь, у меня курица есть. – я вытащила из остатков сэндвича кусок грудки и протянула ему.

- Спасибо. - сказал он, подчеркнуто аккуратно взял курицу и, не разжевывая, ее проглотил. - А у тебя есть собака? – продолжил он, как ни в чем ни бывало.

Я поняла, что мне не отвертеться.

- Была... – ответила я и неопределенно махнула рукой.

- А теперь - нет?

- Она умерла. Вчера.

Его черная плюшевая мордочка выразила что-то неуловимое, на границе между сочувствием, пониманием и уверенностью в правильности своих мыслей. Я промокнула набежавшие слезы салфеткой.

- Знаешь, а я тоже потерял хозяина. – вдруг, еле слышным шепотом сказал Грей. – Он умер. Несколько дней назад.

Я ахнула и погладила его по лохматой голове. По сравнению с моим, его горе казалось почему-то гораздо более значительным.

- А с кем ты теперь живешь? У тебя есть хозяин? – спросила я, мигом отстранив собственное несчастье.

- Да, конечно. – ответил он и посмотрел куда-то назад, за мое плечо.

Я обернулась. По залитой солнцем алее быстрым шагом шла, нет, почти бежала молодая женщина. Приложив ладонь ко лбу, она беспокойно оглядывалась по сторонам. В руках у нее был поводок. Не заметив, что ее пес сидел прямо передо мной, она промчалась мимо.

- Мадам! – крикнула я ей вслед. – Вы ищите Грея?

Она тотчас обернулась и бегом направилась к нам.

- А-а! Вот он где!..

Присев на корточки, она щелкнула карабином поводка и ласково отчитала пса за неразумное, с ее точки зрения, поведение. Тот, наклонив голову, внимательно ее выслушал и завилял хвостом в знак полного согласия. Потом она посмотрела на меня и сказала еле слышно, как бы извиняясь за свою длинную, обращенную к собаке, тираду:

- Спасибо! Я так боюсь его потерять!

- Представляю. – ответила я.

Женщина отсутствующе кивнула.

- Знаете, после смерти мужа... – сказала она еле слышно. – Это его свадебный подарок. Все, что у меня осталось.

Ее лицо исказила судорога, и я не нашлась, что сказать. Она встала и стала оправлять замявшуюся юбку. Взгляд ее был обращен куда-то внутрь. Я подумала, что она, как и все люди, пережившие такую потерю, ведет нескончаемый диалог о смысле всего происходящего, обращаясь к своей измученной душе по имени так рано ушедшего, но все еще близкого существа.

- Я тут подумал... – вдруг сказал Грей, понимая, что наступило время прощаться. – А ты не хочешь опять завести другую собаку?

- Не знаю. – серьезно ответила я. – Я не уверена, что мне нужна другая собака.

- Мне кажется, что как раз наоборот. – сказал он и посмотрел куда-то в небо. - Я думаю, что где-то есть собака, которой ты очень нужна.

- Не сомневаюсь. – усмехнулась я. – Каждой собаке нужен человек. Но это не причина заводить собаку. И вообще, все мы кому-то нужны.

- Нет, не все. – ответил пес и помотал головой, чтобы подчеркнуть свое несогласие. – Не все. Смею тебя заверить. Ладно, нам пора. Приятных поисков.

Он встал и посмотрел на хозяйку, всем своим видом показывая, что пора идти. Та, оторвавшись наконец от юбки и внутреннего диалога, кивнула мне на прощанье, и они медленно пошли прочь. Провожая их взглядом, я не без зависти заметила, что женщина начала что-то рассказывать своему псу.

[Ren]

II.
Два часа спустя я сидела на рабочем месте, размышляя о том, как именно мне жить дальше. Перед глазами бежали строчки – я просматривала какой-то важный документ, но вникать в его смысл мне не хотелось. Пьер что-то строчил в свом углу. Из распахнутого окна дул свежий ветер и доносился приветливый шум обыкновенного рабочего парижского утра. Во дворе кто-то громко насвистывал песню Пиаф.

- Ирина, - обратился ко мне Пьер, - а чем ты занята? Если не секрет, конечно.

- Статью читаю, - буркнула я в ответ, - разве не видно?

- Не очень. – ответил он и покачал головой. – Хочешь взять пару-тройку дней?

Вчера, когда все было кончено, я послала ему смс-ку «Не спрашивай меня, пожалуйста, завтра ни о чем», на что он ответил просто «Окей».

- Если хочешь, можешь уйти прямо сейчас, – продолжил он. - Все равно ты работать не можешь, я же вижу.

Я кивнула в ответ, сунула ноутбук в сумку и, открыв дверь сумрачного подъезда, выпала прямо в центр летнего Парижа, залитого полуденным солнцем. Горожане всех соротов – белые воротнички с дорогими портфелями, буржуазные дамы с йорками, студенты в рваных джинсах, туристы с развернутыми картами, - торопились занять свободные места на террасах кафе. Мимо проносились оседланные топ-менеджерами дорогие мотоциклы, а студенты ловко скользили на своих дешевых скутерах. Настоящий французский истеблишмент изящными движениями породистых лодыжек крутил педали арендованных велосипедов.

Ехать домой не хотелось, и я решила пообедать в городском парке. Там, заботливой рукой администрации, были расставлены железные стульчики. Обычно их занимали идущие на штурм Лувра туристы, влюбленные парочки, студенты и динамичные молодые менеджеры из расположенных неподалеку офисов.

Я купила сэндвич в ближайшей булочной, хозяин которой был, как всегда, симпатичен и улыбчив. Мы были знакомы: нас как-то представил друг другу один наш общий клиент, Стефан. Мы с булочником друг другу нравились. Наверное, потому, что оба ощущали наше тайное родство: он продавал Стефану хлеб насущный, а я – духовный.

Булочник привычно спросил меня «са ва?», я так же привычно ответила «са ва», что означало, что у меня все хорошо. Во Франции, на вопрос «Как дела?» редкий человек ответит «Плохо», даже если он с трудом сдерживает слезы. Это позволяет, с одной стороны, не оказаться чужой нечаянной жилеткой, а с другой – контролировать свои эмоции на людях.

Так, с сэндвичем, точнее, просто маленьким батоном с начинкой, в одной руке и ноутбуком в другой, я перешла гудящую моторами Риволи и побрела по Тюильри, высматривая наименее людное место. Наконец, мне попался уголок, где почти никого не было.

Едва я устроилась на неудобном стульчике и достала из пакета мой обед, как ко мне подобралась парочка голубей. Подойдя вплотную, они начали уморительно топтаться, приседать и кивать головами. В награду за спектакль я отщипнула им несколько крошек, и тут, словно по команде, вокруг меня вспенилось и закипело говорливое море серых крыльев и оранжевых глаз. Я догадалась, что первые двое были просто разведчиками и, в награду за их сообразительность, раскрошила им полбатона. Птицы жадно набросились на угощение, не обращая на меня больше никакого внимания. Я наблюдала и подбрасывала им новых крошек.

Пир продолжался, прибывали новые гости. Моя щедрость вызывала оживленные споры. Наметились лидеры. Они распихивали более скромных плечами и набрасывались на новые крошки, не успевая проглотить то, что было во рту. Голодные терпели и заискивали, пытаясь подобрать то, что падало из лидерских ртов. Некоторые из них пытались бунтовать, но сразу получали удар клювом в макушку. Я продолжала машинально крошить хлеб.

Вдруг, совершенно неожиданно, птичий пир был прерван каким-то мохнатым болидом, с размаху влетевшим в самую середину стаи и закончившим свой полет где-то под моим стулом. Громко возмущаясь, птицы бросились врассыпную.

Секундой позже, болид ткнулся чем-то мокрым в мою руку, извиняясь за
причиненный беспрядок. При ближайшем рассмотрении, что-то мокрое оказалось его носом, а он сам – молодым английским спаниелем, похожим на мою собаку, как две капли воды. Время остановилось. Из моих глаз сами собой хлынули слезы. Я вытащила из кармана измочаленный носовой платок и спрятала в нем лицо.

- Почему ты плачешь? – вдруг спросил меня кто-то. – У тебя что-то случилось?

Я машинально отметила это неуместное «ты», предположив, что ко мне незаметно подошел какой-то местный «дурачок» из числа завсегдатаев парижских парков.

- Ничего... – пробормотала я, боясь отнять от лица спасительный платок и увидеть, что собака все еще здесь.

- Да нет, я же вижу! У тебя что-то случилось! - продолжал настаивать кто-то. - Тебе помочь?

- Да ничем ты мне не поможешь, - раздражаясь от настойчивости непрошеного утешителя, довольно грубо отрезала я, - и никто больше не поможет.

- Ну почему же, - вкрадчиво продолжал голос, - может, и найдется кто-нибудь! Например, я!

Я настолько опешила от такого беззастенчивого вторжения на территорию моего горя, что, наконец, отняла спасительную салфетку от лица. Передо мной, впрочем, никого не было. Точнее, тот серый, с веснушками, так и сидел напротив, но больше - никого.

Я пожала плечами и посмотрела на спаниеля. Он тоже пожал плечами. От изумления я не нашлась, что сказать, ведь не каждый день видишь собак, способных пожимать плечами. Я наклонила голову. Собака тоже. Я встала со стула. Собака тоже. Я улыбнулась ему. Он ощерился. Я рассмеялась, а пес запрыгал вокруг меня, словно радуясь тому, что я перестала плакать. Раскрыв от удивления рот, я опустилась на стул. Он сел напротив.

- Ну как? – раздался тот же вкрадчивый голос.

Я оглянулась. Никого.

- Кто со мной говорит? – тихо спросила я.

- Как кто? Я! – ответил пес и для пущей убедительности гавкнул совершенно по-собачьи.

«Слуховые галлюцинации на фоне острого ощущения потери». - спокойно подумала я. А вслух сказала:

- Ты что, умеешь говорить?

- Нет, - засмеялась собака, - это ты умеешь слушать!

«Надо срочно найти психиатра» - мои мысли текли в единственно приемлемом направлении.

- Как тебя зовут? – продолжал, как ни в чем ни бывало, пес.

- Ирина. - ответила я, смущенно оглядываясь по сторонам.

- А меня – Грей. – ответил спаниель, грациозно кивнув. – Смотри, на ошейнике даже написано. – и он повернулся ко мне боком, чтобы показать, где именно было написано его имя.

- Так почему ты плачешь? – продолжил он, устроившись поудобнее возле самой моей ноги.

Я почувствовала, как слезы опять подступили к горлу. Я не смогу, просто не смогу ему ничего рассказать... Хотя бы потому, что этот замечательный, неравнодушный к моему горю, пес был достаточно взрослым, чтобы вот так же покинуть своего хозяина в ближайшие десять лет. И что его хозяин, так же, как и я, абсолютно не будет к этому готов... Хотя бы потому, что к этому просто невозможно подготовиться. И, наверное, через несколько лет, он будет вот так же плакать при виде незнакомого пса, тыкающегося мокрым носом в его ладонь. Я не была готова к такому разговору.

- Я не хочу говорить об этом. – сказала я и вытерла слезинку, стекавшую по щеке.

- Ну, если не хочешь, тогда и не надо! – ответил пес и скорчил такую уморительную рожицу, что я, не выдержав, все же улыбнулась.

На самом деле, я боролась с собой. Мне ужасно хотелось пообщаться с говорящим псом, но вчерашняя смерть моей собаки была как операция на открытом сердце, которое почему-то забыли зашить и оставили затягиваться своими собственными силами. Она тоже корчила уморительные рожицы, когда хотела меня рассмешить. Я помотала головой.

- Тогда, если хочешь, я не буду тебе мешать. – деликатно заметил Грей и встал, всем своим видом показывая, что готов уйти.

- Да нет же, ты мне не мешаешь. Вот, если хочешь, у меня курица есть. – я вытащила из остатков сэндвича кусок грудки и протянула ему.

- Спасибо. - сказал он, подчеркнуто аккуратно взял курицу и, не разжевывая, ее проглотил. - А у тебя есть собака? – продолжил он, как ни в чем ни бывало.

Я поняла, что мне не отвертеться.

- Была... – ответила я и неопределенно махнула рукой.

- А теперь - нет?

- Она умерла. Вчера.

Его черная плюшевая мордочка выразила что-то неуловимое, на границе между сочувствием, пониманием и уверенностью в правильности своих мыслей. Я промокнула набежавшие слезы салфеткой.

- Знаешь, а я тоже потерял хозяина. – вдруг, еле слышным шепотом сказал Грей. – Он умер. Несколько дней назад.

Я ахнула и погладила его по лохматой голове. По сравнению с моим, его горе казалось почему-то гораздо более значительным.

- А с кем ты теперь живешь? У тебя есть хозяин? – спросила я, мигом отстранив собственное несчастье.

- Да, конечно. – ответил он и посмотрел куда-то назад, за мое плечо.

Я обернулась. По залитой солнцем алее быстрым шагом шла, нет, почти бежала молодая женщина. Приложив ладонь ко лбу, она беспокойно оглядывалась по сторонам. В руках у нее был поводок. Не заметив, что ее пес сидел прямо передо мной, она промчалась мимо.

- Мадам! – крикнула я ей вслед. – Вы ищите Грея?

Она тотчас обернулась и бегом направилась к нам.

- А-а! Вот он где!..

Присев на корточки, она щелкнула карабином поводка и ласково отчитала пса за неразумное, с ее точки зрения, поведение. Тот, наклонив голову, внимательно ее выслушал и завилял хвостом в знак полного согласия. Потом она посмотрела на меня и сказала еле слышно, как бы извиняясь за свою длинную, обращенную к собаке, тираду:

- Спасибо! Я так боюсь его потерять!

- Представляю. – ответила я.

Женщина отсутствующе кивнула.

- Знаете, после смерти мужа... – сказала она еле слышно. – Это его свадебный подарок. Все, что у меня осталось.

Ее лицо исказила судорога, и я не нашлась, что сказать. Она встала и стала оправлять замявшуюся юбку. Взгляд ее был обращен куда-то внутрь. Я подумала, что она, как и все люди, пережившие такую потерю, ведет нескончаемый диалог о смысле всего происходящего, обращаясь к своей измученной душе по имени так рано ушедшего, но все еще близкого существа.

- Я тут подумал... – вдруг сказал Грей, понимая, что наступило время прощаться. – А ты не хочешь опять завести другую собаку?

- Не знаю. – серьезно ответила я. – Я не уверена, что мне нужна другая собака.

- Мне кажется, что как раз наоборот. – сказал он и посмотрел куда-то в небо. - Я думаю, что где-то есть собака, которой ты очень нужна.

- Не сомневаюсь. – усмехнулась я. – Каждой собаке нужен человек. Но это не причина заводить собаку. И вообще, все мы кому-то нужны.

- Нет, не все. – ответил пес и помотал головой, чтобы подчеркнуть свое несогласие. – Не все. Смею тебя заверить. Ладно, нам пора. Приятных поисков.

Он встал и посмотрел на хозяйку, всем своим видом показывая, что пора идти. Та, оторвавшись наконец от юбки и внутреннего диалога, кивнула мне на прощанье, и они медленно пошли прочь. Провожая их взглядом, я не без зависти заметила, что женщина начала что-то рассказывать своему псу.

[Ren]

III.
«Приятных поисков». Что он имел в виду? «Где-то есть собака, которой ты нужна». Зачем? Что я смогу ей дать?

Было лишь совершенно очевидно, что я никогда ее не брошу, потому что не бросаю собак. Я могу легко бросить мужчину, но не собаку. Впрочем, однажды я даже бросила мужчину из-за собаки... Но что я смогу дать моей собаке? Что лежит за пределами таких очевидных понятий как «любовь», «забота», «кров» и «еда», входящих в минимальный набор требований собак к людям?

Я билась над вопросом, как математик над теоремой Ферма. Я поставила себя на ее, собакино, место. Чего бы я хотела от моего будущего хозяина? Предположим, у меня есть все необходимое, чтобы выжить физически и морально. А еще? Что мне нужно, чтобы быть по-настоящему счастливой?

В ответ тихонько звякнула еще одна, давно уже порванная, струна, о существовании которой я хотела бы, в конце концов, забыть. Этот вопрос относился к числу неразрешимых, лежащих в плоскости под названием «Общество и Я». Струна называлась «Свобода самовыражения». То, что я вряд ли смогу дать самой себе.

Я – психолог. Эта профессия – двуликий Янус: с одной стороны на вас смотрит специалист, помогающий вам решить ваши проблемы, а с другой – человек, скорее всего их успешно решивший: эманация терпения, понимания и всепрощения, супергерой, победитель человеческих комплексов и проблем.

Всем позволено всё - орать, грубить, говорить и делать глупости, впадать в состояние гнева и выпадать из него, когда захочется, а также бить об стену тарелки. И только психологам это не прощается и даже запрещается общественным мифом о том, что мы все время кому-то чего-то должны: «Ты же психолог! Ты же должна понимать!». Некоторые психологи, впрочем, довольно успешно вживаются в эту роль.

Раньше, когда я была значительно моложе, я еще пыталась что-то объяснять окружающим, отстаивая право на собственную эмоциональную жизнь. Будучи несколько раз грубо освистанной, я отказалась от дальнейших попыток и больше не разрушаю эти удобные всем стереотипы. Оказалось, что без них люди чувствуют себя голыми, как улитка без домика, и, пытаясь из последних сил защитить собственные иллюзии об окружающем мире, швыряют мне в лицо последний аргумент: «Если ты не умеешь управлять собственными эмоциями, значит, ты - плохой психолог». О, как они многочисленны, эти беспощадные палачи моего права ворчать, быть нетерпимой, не понимать, не хотеть мириться, ненавидеть, не подходить к телефону, лгать... Словом, делать то, что так легко делают они сами.

Теперь я перестала что-либо объяснять. Я устала. Оказалось, что мне проще жить под ослиной шкурой общестенных представлений, чем бороться за право быть собой. А что же тогда мое «я»? Мое «я»... Обратная сторона медали, которую иззредка видят лишь самые близкие. Это маленькое существо надежно спрятано от неодобрительных взглядов и защищено от критики. Страдает ли оно? Я не знаю. Оно привыкло жить под гнетом моей социальной роли и самовыражаться лишь в ее жестких рамках. Это ему не очень интересно, но оно привыкло. Оно – окей.

Струна звенела и звенела, напоминая о том, что давно уже не выходило на поверхность. Почему здесь и сейчас? Маленькое существо, живущее внутри меня, подмигнуло мне и помахало пушистым хвостом. Ответ пришел сам собой: «Точно. – подумала я. – Заведу-ка я себе хулигана. Все собаки похожи на своих хозяев. Вот пусть общество себе голову и поломает...». Я научу его лишь жизненному минимуму социальных правил – командам «Ко мне», «На место» и «Отдай носок». Я покажу ему, где в нашем саду можно прятать ворованное, а еще покажу склад палок, которыми можно будет мусорить в гостиной прямо перед приходом гостей. От ободранных обоев и растерзанных подушек я буду хохотать как безумная, а когда он порвет в клочья мою любимую книгу и виновато завиляет хвостом, я просто потреплю его по голове и скажу «Ну ты, братец, даешь»... Эта мысль мне понравилась, и я улыбнулась: «Что ж, может, начать искать? Все равно пока делать нечего». Маленькое существо кивнуло в знак согласия. Оно было не против заполучить легализированного обществом сообщника.

Я направилась в ближайшее кафе, на витрине которого была приклеена свежая реклама бесплатного беспроводного доступа. Устроившись в прохладной глубине зала, я попросила мальчика-официанта принести мне капуччино. Очаровательно улыбнувшись, он умчался на кухню и, так же бегом, вернулся, неся огромную чашку. Над кофе колыхалась белая пена, щедро посыпанная корицей и шоколадом.

Облизнув губы, я вдруг вспомнила, что дыхание маленьких щенят именно так и пахнет - кофе с молоком и улыбнулась. Мальчик, по привычке решив, что моя улыбка адресована именно ему, улыбнулся мне в ответ.

Включив компьютер и глубоко вдохнув, как перед прыжком в воду, я ввела в строку поиска ключевые слова, будто кинула в море бутылку с запиской о помощи. Вопрос породы отпал сам собой – самой хулиганской собакой в мире я всегда считала кокер-спаниелей. Интернет тут же откликнулся прибоем сайтов и оглушил меня разнообразием питомников, окрасов и родословных. Перед этой лавиной информации я совершенно растерялась. «Приятных поисков»...

Я щелкнула мышкой по первой ссылке. Питомник спаниелей недалеко от Парижа. В продаже имелись щенки шоколадного окраса, пяти недель от роду. Второй сайт обещал серых, с веснушками на лапах, неподалеку от нашей деревни. Третий, четвертый, пятый... Я листала и листала страницы, всматриваясь в фотографии, пытаясь представить себе этих разноцветных малышей и угадать, кто же из них обладает наиболее хулиганским характером. Ошибиться мне не хотелось.

Поблуждав еще немного, я вернулась к первому сайту, с «шоколадками». Щенки были хороши, мне очень нравился их цвет. Я решила позвонить – будь, что будет. Когда в трубке раздался первый гудок, мое сердце забило барабанную дробь. Однако ответа не последовало. Разочарованно слушая длинные гудки, я подумала, было, что все щенки проданы, а сайт еще не обновили, как вдруг в трубке раздался щелчок, и женский голос вежливо попросил меня оставить сообщение. Я послушно объяснила причину звонка и продиктовала номер, по которому мне можно было перезвонить.

Положив трубку, я почувствала настоящее эмоциальное истощение – у меня не было ни желания, ни сил продолжать поиски. Я собрала вещи и медленно побрела в сторону Шатле. Симпатичный полицейский улыбнулся мне, но я не отреагировала. В моем сознании, один за другим, словно военные дирижабли, всплывали тревожные вопросы, объявляя войну моей привычной картине мира. Неужели собаки умеют говорить? Или все это было бредом моего бедного мозга? Зачем мне собака? Зачем я ей? Как и где мне ее искать? Да и нужно ли?

Эти вопросы крутились в моей голове, беспощадно доказывая, что в моей жизни есть что-то, неподвластное контролю моего сознания. От этого мне становилось еще хуже: кто, как ни я, мог рассказать другим, почему люди сходят с ума? Как-то незаметно я дошла до Шатле и там, в витрине магазина, поймала случайно свое отражение. Тревожные глаза, растрепанные волосы, сгорбленная спина и шаркающая походка. Мне стало страшно. На моем лице было отражено глубокое сомнение в реальности окружающего меня мира. Почему мужчины продолжают мне улыбаться? Наверное, из жалости.

И тогда, чтобы просто не сойти с ума, я решила – пусть. Пусть будет так, как это осталось запечатленным в моей памяти. Фотографией. Фильмом. Кто-то видит ангелов, кто-то – чертей, некоторые слышат голоса умерших, а кого-то похищают инопланетяне. А я сегодня говорила с собакой. И она сказала мне, что где-то есть другая собака, которой я очень нужна. Пусть будет так.

[Ren]

IV.

Мы живем в маленькой деревне, где-то в часе езды от Парижа на север. Наш дом стоит на окраине компьеньского леса, знаменитого тем, что здесь охотились почти все французские короли.

Традиция королевской охоты, больше похожей на костюмированный бал, жива до сих пор: бешеный галоп поджарых лошадей, всадники в зеленых камзолах, оглушающий лай гончих – поверьте, это стоит быть увиденным. За неимением короля, охота теперь управляется местной аристократией, которой, несмотря на годы правления Миттерана, как-то удалось сохранить свое состояние. Как нам недавно объяснил один сведущий в королевских делах господин, это единственная охота, которой удалось сохранить статус «благородной» после изобретения огнестрельного оружия: у всадников нет ружей, а только кинжалы. Поскольку взрослые самцы бьются чаще всего до конца, то где-то поблизости всегда есть машина скорой помощи и ветеринар. Бывает так, что оленю удается уйти.

Королевские охотники должны быть спортивны и бесстрашны: их лошади несутся через чащу напрямик, не разбирая дороги. Подготовка такой лошади стоит несколько сотен тысяч евро, поэтому этот вид спорта совершенно недемократичен. Удивительно, что французы никогда не подвергают сомнению королевские традиции: правом входа в этот спорт является банковский чек на сумму, равную примерно десяти годам моей зарплаты. Впрочем, я никогда не любила охоту.

Независимо от развития и исхода событий, благоприятных для оленя или для охотников, наступает момент, когда один из всадников подносит к губам взятый в городском музее старинный золотистый горн и созывает людей и собак. Забрызганная грязью кавалькада возвращается в город, где болельщики и почитатели встречают героев. Это тоже старая традиция – иногда горожане даже надевают специальные старинные костюмы. Дети бегут рядом, держась за стремена, а местные собаки с завистью облаивают усталую свору. Гончие не обращают на них ни малейшего внимания: голодные, они спешат вернуться к себе на псарню... Иногда они теряются в лесу, и тогда их находят местные жители.

Когда, в начале марта, охотничий сезон наконец закрывается, лесные звери смелеют и забредают в частные сады через дыры в заборах. Однажды ранним утром, одни наши соседи обнаружили у себя таких гостей: кабанья семья с выводком полосатых поросят, похожих на продолговатые арбузы, смачно хрустела прямо под окнами луковицами очень породистых ирисов, украшением их сада. Их собаке чрезвычайно повезло – хозяин едва успел поймать ее за хвост, когда та ринулась спасать имущество.

В наш сад кабаны не заходят – у нас им нечего делать: ни луковиц, ни фруктовых деревьев у нас не водится. Зато к нам же часто забегает лесная мелочь – ежи, мыши и хорьки: они копаются в мусорных мешках, которые мы опрометчиво выставляем с кухни прямо на террасу.

А еще в нашем саду с самого раннего утра поют птицы, и, когда становится тепло, поем мы сами: на запах наших шашлыков обычно слетаются все наши друзья. До самого октября двери-окна нашего дома закрываются только на ночь: дом дышит, по нему гуляет легкий ветерок, несущий из леса запахи деревьев, травы и животных. Летом в доме отчетливо слышно, как, где-то неподалеку, блеют овцы, чаще всего принимаемые нашими гостями за слуховые галлюцинации. Поскольку в нашей деревне нет ферм, то овца в саду является такой же экзотикой, как, например, осел или лама. Кстати, у нас в деревне они тоже есть, но о вкусах во Франции не спорят, тем более, о вкусах соседей.

Наша деревня считается достаточно большой, чтобы иметь право на собственную булочную, почту и химчистку. В церкви, что напротив мэрии, по утрам звонят колокола. У соседей слева живет глуповатый йоркширский терьер: он оглушительно тявкает на нас из-за забора. Мы не знаем, как его зовут, потому что никогда не видели его хозяев. У соседей справа есть толстая кошка, которая целыми днями лениво греется на солнце или ловит мышей, но явно из любопытства, а не от голода.

Наш сад больше смахивает на лес, но, в начале марта, в нем начинается буйное цветение всего того, что было посажено предыдущими жильцами. Крокусы цветут белым и голубым, ирисы – фиолетовым, нарциссы – желтым... Наверное, бывшие жильцы скупали все, что кончалось на «сы», во всяком случае, ни роз, ни тюльпанов они не посадили. Над нашей входной дверью красуется странное дерево, на голых ветках которого сначала распускаются фиолетовые цветы, а только потом появляются листья. Я подозреваю, что оно тоже заканчиватеся на «сы».

В тот понедельник дом впервые оглушил меня тишиной, и, хотя я была к этому готова, отсутствие звука цокающих по полу когтей тотчас заметалось по закоулкам моей заплаканной души, напрасно ища выхода. Я присела на диван, но мой взгляд уперся в пустоту на его краешке. Я вышла на кухню, и отсутствие миски резануло по живому. Решив сходить в лес, где дождь смысл уже все следы собачьих лап, я вышла из дома.

Не успела я сделать и двух шагов, как к забору золотистым клубком подлетел соседский йорк.

- Привет, а где Юджи? – заорал он, вставая передними лапками на забор.

От удивления я споткнулась и схватилась рукой за сетку, чтобы обрести равновесие.

- Ты разговариваешь?! – спросила я и присела на корточки, чтобы погладить его по крошечной, размером с яблочко, голове.

- Не знаю! – пожав плечами, проорал йорк. – Я всегда разговаривал. Это ты мне не отвечала! Я думаю, что ты меня просто не видишь, поэтому я встаю на задние лапы и ору как можно громче!

- А-а-а! Теперь понятно. Нет, я тебя прекрасно вижу. – ответила я растерянно. – А ты не мог бы говорить потише?

- Мог бы!– сказал он, немного сбавив громкость. – Так где Юджи?

- Ее больше нет. – грустно ответила я и почесала его за ухом, заранее утешая.

- Как это – нет? – спросил он разочарованно. – Ты ее отдала?

- Нет, она умерла.

- Как это – умерла? – разволновался йорк. – Как это?

- Ну как... – ответила я и пожала плечами, не желая вдаваться в подробности. – Все рано или поздно умирают – и собаки, и люди, и другие животные... Тогда то, что от них остается, закапывают в землю, а воспоминания о том, какими они были при жизни, бережно хранят.

- Понятно. – задумчиво ответил йорк.

Он покачал головой, потоптался на месте, что-то бормоча себе под нос. Вид у него был расстроенный. Я подумала, что зря объяснила ему все это. Наверное, лучше было бы сказать, что Юджи вернулась обратно, в Россию. Вдруг йорк перестал топтаться, и посмотрел на меня.

– Скажи, а ежи тоже умирают? – спросил он, как ни в чем ни бывало.

- А почему ты спрашиваешь? - удивилась я. – При чем тут ежи?

- Ну как «при чем», - начал рассуждать йорк, - вот, если еж вдруг умрет в нашем саду, то придется его закопать?

- Да. – кивнула я. – А ты уже где-то видел мертвого ежа?

- Нет, я пока не видел, - начал объяснять йорк озабоченным голосом, - но я видел живого. Так вот, если он внезапно умрет, то кто же будет копать яму?

- Теперь понятно! – ответила я. – То есть, ты думаешь, что яму придется копать тебе?

- Конечно! – воскликнул йорк, еще больше забеспокоившись. – Но как же я выкопаю яму для ежа, если я сам с него размером?

- Не волнуйся, - успокоила я его, - если ты вдруг найдешь мертвого ежа, то ты обязательно скажи мне, и я сама его закопаю.

- Тогда ладно. – удовлетворенно кивнул йорк. – Тогда я не против.

- Кстати, а как тебя зовут? – спросила я.

- Робин Гуд де Форэ д’Алатт! - торжественно произнес йорк, благородно шаркнув ножкой. - А тебя?

- Ирина. - представилась я.

- Просто Ирина? - удивился он. – А как называется твой питомник?

- У людей нет питомников, Робин. У людей - фамилии.

- А-а-а! – протянул йорк. - А у моих хозяев фамилия на мою похожа, такая же длинная, там тоже есть «де». Поэтому я и решил, что они из питомника.

- Ну, в каком-то роде, из питомника. - улыбнулась я. – «Аристократия» называется. К ней принадлежит относительно небольшое количество лиц.

- А это хорошо или плохо? – спросил он.

- Как тебе сказать... – задумалась я, – те, кто к ней принадлежит, считают, что это очень хорошо. А всем остальным - все равно. Поэтому я затрудняюсь тебе ответить.

- Ладно, - разочарованно протянул Робин, - если затрудняешься, тогда не надо. А у тебя будет еще собака?

- Не знаю, - пожала я плечами, - я пока еще ее не нашла.

- А ты мне скажешь, когда найдешь? А то мне общаться не с кем! – сказал йорк, сделав жалобное личико. – У нас еще кошка есть, но она меня игнорирует.

- Ну, раз кошка игнорирует, то тогда точно надо собаку. Потерпи, я тебе скажу, когда.

- Ты только побыстрее ищи, ладно? А то мне так не хватает друга!

- Если б ты знал, как я тебя понимаю...

Мы попрощались, и я пошла своей дорогой. Молодая яркая зелень буйствовала повсюду, и этот триумф жизни казался мне особенно несправедливым. Я попыталась философски посмотреть на вещи, но мне это не удалось. Я – не философ. Я – обычный человек, потерявший вчера лучшего друга. Присев на скамейку, я нарисовала прутиком на земле длинноухий профиль. Мои мысли блуждали где-то далеко, в Бретани, скакали по отвесным скалам, валялась в жухлой зимней траве и слушали прибой Атлантики. Мы с Юджи встречали там последнее Рождество.

Внезапно, вырывая меня из глубин памяти, в кармане застрекотал сверчком телефон – тонкая ниточка, возвращающая меня, словно марионетку, в грустную реальность. Определившийся номер был мне незнаком. Общаться не хотелось, но я ответила.

- Это питомник «Шато де Принцесс». Меня зовут Натали. Вы оставили Ваш телефон на автоответчике.

Голос ее был приятным, спокойным, не деловым. Меньше всего мне хотелось попасть на человека, делающего бизнес на собаках.

- Собственно, я хотела узнать, есть ли у вас девочка шоколадного цвета. – сказала я.

- Есть! – ответила она. – Вам повезло. Она осталась последняя, пока не продана. Хотите посмотреть?

- Хочу. А когда?

- В четверг вас устроит? Вечером? Часов в семь?

- Договорились. Спасибо за звонок. Приятного вечера.

- И Вам.

Мы попрощались, договорившись о месте встречи. Разъединившись, я осталась сидеть на скамейке в полной прострации. Оставить сообщение – это одно, но получить реальное предложение – совсем другое. Больше всего меня пугала необходимость принятия решения, на которое у меня теперь было ровно три дня. К тому же, неумолимо приближались августовские каникулы, которых мы с ЖЛ так ждали. А значит, задуманное нами еще полгода назад путешествие в Грецию. А значит, остров Тинос, лучшее в мире море, вино и рыба. А щенок? Боже, куда я ввязываюсь... Я тотчас перезвонила Натали.

- Никаких проблем. Пусть она побудет у Вас до начала августа, а потом я ее возьму обратно, до конца Ваших каникул... Если дадите мне Ваш мейл, то я сейчас Вам сброшу последние фотографии малышки. Да, относительно имени: оно должно начинаться на «К»...

Я вернулась домой, надеясь обнаружить в электронной почте фотографии моей будущей собаки. Действительно, они там уже были. «Шоколадка» была сфотографирована с любовью, шерстка ее блестела, а глазки смотрели со свойственным всем младенцам потусторонним любопытством. Мне она понравилась. Наверное, я назову ее Калинкой.

С трудом оторвав взгляд от забавной щенячьей морды, я посмотрела в сад. Чуда не произошло. Вчерашний холмик все так же чернел в глубине, а яма под ним была похожа на дно моего сердца, куда упала звонкая монетка жизни моей собаки. В тот же вечер я посадила там цветы - розовато-лиловый вереск, символ бессмертия и красоты.

[lotega]

Ren, Спасибо и еще раз спасибо.
И с возвращением

[MaryIr]

Ren, спасибо. очень трогательно.

[Ren]

VI.
Пролетел июль, он состоял, в основном, из подготовки к путешествию: просматривая сайты с фотографиями Греции, мы находили в себе силы переносить парижскую духоту.

Наконец, наступил долгожданный день, и мы сменили офисные костюмы на шорты и майки, а компьютеры – на маски для подводного плавания. Путешествие было долгим, но оно того стоило: через несколько дней гонки по дорогам Франции, Италии и Греции, я валялась на пляже из самого тонкого в мире песка, перелистывала книгу про воспитание собак и наблюдала за рыбами. Это было похоже на счастье. Когда же мне это все надоедало, я брела в местное интернет-кафе и застывала, как греческий геккон в ожидании мухи, перед компьютером. Ирина иногда мне присылала брысины фотографии, и, даже если в ящике не оказывалось новых, я любовалась старыми, попивая гречесйий «фраппэ» - кофе с пеной и льдом.

На дне моей сумки, рядом с черным кожаным ошейником, лежал билет в Москву. Я подолгу всматривалась в даты и остальные, непонятные мне, обозначения. На прилагающемся к билету документе было написано: «13 сентября, Париж-Москва; 16 сентября, Москва-Париж, с собакой, десять килограмм сверх нормы». Сверх нормы... Еще бы в сантиметрах измерили.

Наконец, каникулы закончились, и мы вернулись домой. В обратном порядке перед глазами промелькнули греческие выжженные холмы, немыслимой красоты итальянские пейзажи и привычные глазу французские деревни. Дом встретил нас сыростью: август во Франции выдался дождливый, наш подвал был затоплен, его стены отсырели и, покрытые черными пятнами плесени, стали похожи на шкуру леопарда.

В ожидании вылета в Москву, я купила новый ошейник, поводок, миски и огромный пакет корма. Этот маленький склад жил теперь посреди кухни своей собственной, пока бессмысленной, жизнью. Я ездила на работу, вела семинары, принимала клиентов, но думать могла только о Брысе. Как она меня встретит? Как быстро она меня полюбит?

Маленький йорк Робин очень обрадовался, узнав, что я скоро привезу собаку. Он задавал мне самые неожиданные вопросы: например, быстро ли она бегает, и сможет ли он, по моему мнению, ее догнать. Признаться, я так привыкла с ним болтать и находила это настолько естественным, что в конце концов перестала задавать вопросы о моей психической полноценности. А когда со мной вдруг поздоровался пес, живущий в доме напротив, то я поняла, что смерть моей собаки что-то бесповоротно изменила во мне. Я решила об этом никому не рассказывать. Не хватало еще прослыть сумасшедшей.

День вылета, наконец, настал. Москва встретила меня хлестким осенним дождем, отчаянно колотившимся в иллюминатор самолета. Примерно так же стучало мое сердце. Тысячи картинок появлялись и пропадали в моей памяти – шприц в руках ветеринара, черная земля текущая сквозь пальцы, пустая подстилка, ошейник в сумке, Грей, Калинка-Шоколадка, молодая вдова в парке, говорящий йорк... Затейливый калейдоскоп судьбы, приведший меня из Франции в Россию, сегодня, тринадцатого сентября. Впрочем, не менее затейливый, чем тот, что привел меня из России во Францию.

Ирина встретила меня в аэропорту. Пока мы укладывали вещи в багажник ее машины, Брыся мрачно наблюдала за нами с заднего сиденья. Она была именно такая, как на фотографии – меланхоличный взгляд, полный немого укора. Белый хохол на голове и длинный хвост, плотно зажатый между задними лапами...

- Какой он у тебя красивый! – сказала я вместо приветствия. – Можно потрогать?

Глухо проворчав что-то непонятное, она спряталась за кресло водителя.

- Боится. – сказала Ирина и мягко тронула машину. –Ты не расстраивайся, она сначала со всеми так себя ведет.

Я повернулась и посмотрела назад. За сиденьем дрожал белый хохол.

- Брыся! Вылезай. – тихонько позвала я.

- Вот еще! – фыркнула в ответ собака. – Не вылезу, и не надейся.

- А у меня есть печенье. Я специально для тебя купила.

- Правда? Покажи!

Хохол переместился в проем между передними сиденьями. Я протянула печенье.

- Интересно, - задумчиво сказала собака, - я таких никогда не видела.

- Я думаю, ты многого еще не видела. – ответила я, жадно разглядывая ее. - Вот, например, ежей ты видела?

- Это что еще такое? – недоверчиво спросила она. - Это едят?

- Ну, как тебе сказать, - задумалась я, - некоторые - едят....

Мы подъехали к дому, мои родители нас уже ждали. Их собака, английский бульдог, обожаемая всеми старая сука по кличке Тори, ласково называемая «Скотиной» за упрямство и удивительно склочный характер, ритмично качалась в дверном проеме, переваливаясь с лапы на лапу. Она весело ухмылялась, видя перед собой новенькую жертву. Брыся ойкнула и нырнула под кухонный стол.

Я крепко зажала скотинино ухо между пальцами и шепнула прямо в его шелковистую глубину: «Тронешь мою собаку – убью», напомнив ей давно забытое ею ощущение твердой хозяйской руки. И, чтобы она яснее понимала, о чем я ей говорю, тут же напомнила, как она мучила Юджи, загоняя ее широкой грудью в какой-нибудь угол и всячески там над нею издеваясь.

- Ладно, ладно, - засуетилась Скотина, как только я выпустила ее ухо, - чего ты, чего ты? Я же просто так хотела - посмотреть, понюхать...

- Я тебе сейчас понюхаю, - прошипела я и посмотрела ей прямо в глаза, - сейчас посмотрю...

Сообразив, что незаметно подобраться к новенькой жертве у нее не получится, Скотина ушла в коридор и села в углу. Ее лоб пересекли три глубокие морщины, обозначающие серьезное размышление. Расслабляться было нельзя.

Ирина пожелала Брысе доброго пути и вышла в ночь. Мы с мамой прошли на кухню, налили себе чаю и стали обсуждать насущное, делая вид, что совсем не замечаем сидящей под столом собаки. Тогда, для большей уверенности, Брыся села мне на ногу.

- Ну что, поедешь ко мне? – спросила я и заглянула под стол.

- А зачем? – ответила Брыся, глядя на меня исподлобья и устраиваясь поудобнее на моей ноге.

- Ну как, зачем? – спросила я и протянула ей кусок печенья. – У меня есть дом, лес, белки, птицы и всякие другие развлечения.

- А все-таки, кто такие эти «ежи»? – задумчиво спросила она, обращаясь как бы ко всем.

- Это такие маленькие колючие собаки. - объяснила я. - Они рвут в клочья мусорные мешки и воруют отбросы.

- А-а-а, - заинтересованно протянула Брыся, - а что я с ними могу делать? Играть?

- Не думаю. Но ты можешь, например, охранять от них мусорные мешки. А еще у нас есть кроты.

- А они быстро бегают? – спросила она заинтересованно.

- Не очень. - призналась я.

- А есть у вас кто-нибудь, кто быстро бегает? – разочарованно спросила Брыся. - Например, ящерицы?

- Нет. - честно ответила я, хотя мне ужасно не хотелось ее расстраивать. - Ящериц нет. Но есть ЖЛ. Он очень быстро бегает.

Она задумчиво почесала за ухом и спряталась обратно под стол.

- Я сейчас подумаю и решу! – сказала она неуверенным голосом.

Мы продолжали разговор. Прошла примерно минута, и Брыся вылезла обратно. На ее морде было написано смущение.

- Решила? – спросила я, почесав ее за ухом на всякий случай.

- Нет... Я пойду в коридор подумаю, можно? А то под столом думать почему-то не очень получается. – попросила она.

- Ну иди, - разрешила я, - только не увлекайся там тапочками.

Она ушла в коридор, но вскоре вернулась.

- Ну как, решила ? – с надеждой спросила я.

- Не очень. Там эта сидит, как ее...

- Скотина?

- Она. Думать мешает. Я боюсь.

- Ну, думай здесь.

Брыся залезла обратно под стол и начала жевать мой тапок.

- Эй, - сказала я, - ты думать обещала, а сама жуешь.

- А мне это думать помогает, - ответила она, - ты, надеюсь, не против?

- Тогда жуй, если помогает...

Через несколько минут из-под стола донеслось:

- Я, кажется, согласна. А у тебя еще есть собаки?

- Нет, но есть соседский йорк. Кстати, он очень беспокоится, что не сможет тебя догнать в салки, потому что у него очень короткие лапки.

- Это не страшно! Я могу убегать и понарошку... – ответила она и влезла ко мне на колени, где, совершенно внезапно, она заснула, точнее, впала в сон.

Миновав караулющую удобного момента Скотину, я отнесла Брысю в комнату и положила на кровать. Она зевнула и свернулась клубком возле моей подушки, а потом подползла поближе и ткнулась носом мне в плечо.

- А вот скажи, - шепотом спросила она, проснувшись от пермемещения, - почему меня отдали именно тебе?

- Потому что я тебя выбрала в собаки, а Ирина выбрала меня тебе в мамы. – сказала я, прижимая ее к себе. – Это называется «судьба».

- А где ты живешь? – продолжила она.

- Во Франции. Мы туда поедем через два дня.

- А Скотина меня не покусает?

- Пусть только попробует...

- А ты меня будешь защищать?

- Конечно.

- От кого?

- От всех, кто будет на тебя нападать.

- А как мы к тебе поедем?

- Мы полетим. На самолете.

- А что такое сама-лет?

- Это большая железная птица.

- Как гусь?

- Немного больше...

Мы говорили еще очень долго, она рассказывала мне про свою жизнь в питомнике, а я ей – про свою во Франции. Теперь для нас обеих все стало по-другому. Помню, я тогда подумала: может, для равновесия, я тоже являюсь ее альтер-эго?

[Ren]

VII.
Последующие дни я посвятила разным домашним делам. Не имея права на вход в мою комнату, Тори несла бессменную вахту в коридоре и радостно скалилась каждый раз, когда я приоткрывала дверь.

- А можно мне только глазами посмотреть? – спрашивала она, умильно улыбаясь и виляя толстеньким задом с арбузным хвостом. – Я даже близко не подойду!

- Не верю! – сурово говорила я и плотно закрывала за собой дверь, от греха подальше.

Наконец, настал день вылета. На стойке регистрации нам любезно сообщили, что Брыся полетит в отсеке для собак, а не в салоне самолета. То, что Брыся – щенок, который просто весит чуть выше разрешенной нормы, не считалось. Как я ни просила, сотрудники аэропорта оставались непреклонны. Нам с Брысей ничего не оставалось, как по-братски разделить шесть таблеток валерьянки. Она бодрилась, но вид у нее был, конечно, неважный. У меня, впрочем, тоже. Я помахала ей на прощанье рукой. Когда клетку увезли, я посмотрела на часы, уже ожидая, когда же закончится эта двусторонняя пытка, входящая в гарантированную Аэрофлотом услугу по перевозке наших тел за три тысячи километров...

Через четыре часа, мы наконец-то сели в Париже. Я поспешила на стойку выдачи багажа, и там оказалось, что Брыся почему-то летела не в отсеке для собак, а в компании VIP-чемоданов. «Первый класс на вашем рейсе был забит до отказа. - сообщил мне служаший в красивой синей униформе. - Два дипломата, остальные – бизнесмены. С женами, разумеется». – закончил он с ухмылкой, намекая на количество ожидаемого багажа. Мое небогатое воображение тут же нарисовало груду одинаковых сумок «Луи Виттон» с известным всему миру, благодаря многочисленным подделкам, рисунком. «Что ж, не самая плохая компания», - подумала я.

Получив клетку, я поспешила выпустить Брысю на волю. Жены в шикарных дорожных костюмах ревниво оглядывались по сторонам, отслеживая качество и количество чемоданов своих недавних соседок по первому классу. Как только Брыся выскочила из клетки, их внимание сразу переключилось на нас: они, видимо, думали, что это была не простая собака, раз она летела в компании их багажа, а, как минимум, чемпион мира...

Впрочем, мне было не до жен: несмотря на то, что перелет завершился, Брыся ужасно нервничала. Вылетев пулей из клетки, она стала дико озираться по сторонам.

- Мама, мы где? Я ничего не понимаю! – бормотала она, пытаясь тянуть поводок в двадцати пяти разных направлениях.

- Успокойся, Брыся, - терпеливо повторяла я, - мы во Франции.

- И ты здесь живешь?! – заныла она. - Мне не нравится! Я хочу домой!

- Брыся, это - аэропорт! Сейчас нас отсюда заберут!

- А когда? Тут ужасно воняет!

Я ее понимала. После подмосковной дачи, французский аэропорт может вполне показаться адом.

- Прямо сейчас и заберут! Ты, главное, не волнуйся!

Я начала нервно набирать номер ЖЛ, который должен был уже давно ждать нас на стоянке.

- Чего ты кричишь? – невозмутимо отозвался он. – Я стою у седьмого подъезда и жду, когда ты мне позвонишь. Выходите же! – и он повесил трубку.

- Брыся, ты слышала? Он стоит у седьмого подъезда. – сказала я и взяла ее на руки, чтобы немного успокоить.

- А как мы его найдем? По запаху? – продолжала волноваться собака, дико иозираясь по сторонам. – А вдруг мы его совсем не найдем?

- А ты считать умеешь? – спросила я, переводя разговор на другую тему.

- До четырех лап! – гордо ответила она. – Когда мне мыли лапы, то говорили «раз лапа, два лапа , три лапа, четыре лапа». Я запомнила!

- Молодец! Давай, считай подъезды. Пошли! – сказала я и поставила ее на пол.

- Раз! Лапа... Два! Лапа... Три! Лапа...Четыре! Лапа... А много еще?

- Еще почти столько же. Давай, продолжай!

- Раз! Лапа... Два! Лапа... Три! Лапа... Четы...

- Стоп! Пришли! Вот он, седьмой!

Брыся обрадовалась и запрыгала на месте, хватая меня зубами за полы куртки. Мы сразу увидели ЖЛ: он открывал багажник машины, готовясь принять наши вещи.

- Это папа! – произнесла я как можно торжественней.

Брыся на всякий случай спряталась за меня.

- А чего это ты такая пугливая? – спросил ЖЛ, наклоняясь к собаке.

- Я – пугливая? Совсем я не пугливая! – возмущенно ответила Брыся. – Я просто с тобой не знакома!

- Ладно, поехали скорей отсюда. – он пожал плечами и быстро побросал наши вещи в багажник. – Потом рассмотрю.

В машине Брыся пыталась оторвать ухо плюшевому зверьку, которого я ей купила в качестве игрушки. Она делала вид, что не обращает на ЖЛ ни малейшего внимания, но я видела, что она изредка бросала на него косые взгляды.

- Надо же, забавная какая. Самостоятельная... – сказал ЖЛ. – А ты с ней только по-русски говоришь?

- Ага. Может, тебе тоже стоит русский выучить? – зная его нелюбовь к иностранным языкам, съехидничала я. – А то как вы будете общаться?

- А вдруг я выучу, а она со мной разговаривать не захочет?! – засмеялся в ответ ЖЛ.

Болтая о разном, мы вскоре приехали домой. Уже стемнело, и наши окна светились мягким, желтым светом: предусмотрительный ЖЛ оставил включенной лампу в гостиной. Мы прошли на кухню, где я открыла дверь в сад.

- Брыся, иди, подыши! Тут воздух лесной, свежий...

Она послушно вышла на террасу, покрутила головой и вернулась обратно на кухню.

- Не пойду! Страшно! – пробурчала она и прижалась к моей ноге.

- А чего ты боишься?

- Всего! Я тут ничего не знаю!

- Ладно. Тогда я тебе покажу сад утром, когда будет светло. А теперь, пойдем, выберем тебе место. Где бы тебе хотелось спать?

- С тобой!

- Со мной нельзя.

- Почему?!

- Потому что у ЖЛ аллергия на шерсть. Если ты будешь спать с нами, то он может задохнуться.

- А-а-а... – разочарованно протянула она. - А может, он будет спать один? А я – с тобой?

Я рассмеялась:

- Тогда он нас обеих выгонит из дома...

- Тогда вон там, в углу! Мне оттуда все будет видно – всех, кто заходит в дом! Можно?

- Хорошо, - согласилась я, - а теперь пойдем в сад, тебе надо все-таки пописать на ночь. Не бойся, я рядом постою.

Мы вышли в сад, небо было удивительно ясное. Звезды казались ближе, чем в Москве. Кричали ночные птицы, где-то ухала сова. Над головой порхали летучие мыши, похожие на маленьких привидений.

Брыся была утомлена дорогой и новыми впечатлениями, и, едва я положила подстилку на пол, она сразу же заснула. Мы с ЖЛ поднялись в спальню, поболтали немного и погасили свет. Не успела я закрыть глаза и настроиться на ночную, сонную волну, как снизу раздался отчаянный вопль:

- Мама-а-а! Ма-ама-а-а!

Я одним прыжком выскочила из кровати и побежала вниз.

- Что случилось?

- Мне снилось, что я потерялась в аэропорту... – пробормотала Брыся и жалобно заглянула мне в глаза.

- Это только сон... – я погладила ее по голове, думая о том, как же собаки похожи на детей. – Ты спи... Завтра утром я тебе сад покажу, там птицы всякие есть. Потом, может, йорк придет с тобой познакомиться...

- А ежи будут?

- Не знаю, может, будут...

- Посиди со мной! Пожа-а-алуйста...

Закутавшись в плед, я прилегла на диван. Брыся положила мне голову на колени и послушно закрыла глаза. Я терпеливо ждала, когда же она заснет, но, стоило мне пошевелиться, как она просыпалась и смотрела на меня так умоляюще, что у меня не хватало духу оставить ее одну. Потом я заснула.

Проснулись мы в обе в шесть утра. Мне безумно хотелось спать и ломило спину, но Брыся скакала по дивану довольная и бодрая.

- Брыся, - сказала я специальным педагогическим голосом, - если так будет продолжаться, то я – не согласна!

- Почему?!

Она подпрыгнула повыше и, изловчившись, лизнула меня в щеку.

– Почему? Мы же так хорошо спали?

- Мы – это кто? Это, наверное, ты хорошо спала, а я – не очень. Так что так больше не пойдет!

- А что мы будем сегодня делать? – хитро спросила она, переводя разговор на другую тему.

- Я сейчас пойду на работу. – сказала я.

Увидев, как разочарованно вытянулась ее морда, я поспешила добавить:

- Но у папы сегодня выходной, и он будет дома. А вечером я вернусь, и мы пойдем гулять в лес.

- А ты быстро вернешься? – грустно спросила она.

- Постараюсь побыстрее. В любом случае, тебе есть, чем заняться. – сказала я и кивнула на корзину в углу. - Вон там твои игрушки: два монстра, кенгуру, пластиковая морковка и резиновый цыпленок. Еще там на дне есть кости для жевания, если пороешься, то найдешь.

Брыся обрадовалась неожиданно появившимся сокровищам и побежала их рассматривать, а я стала готовиться к выходу на работу. В запасе у меня был еще добрый час, так что можно было не торопиться.

Отхлебывая горячий чай, я слушала, как собака обследовала дом, стуча когтями по паркету. Вот она пробежала по лестнице, потом зашла в ванную, где на пол сразу что-то упало. Потом она галопом спустилась вниз и приземлилась у моих ног. В зубах у нее был зажат пузырек из-под шампуня.

- Мама! Пусти меня на улицу! – прошепелявила она.

- А зачем тебе пузырек?

Она пожала плечами, показывая тем самым полную бессмысленность моего вопроса. Я открыла дверь. Потоптавшись на газоне, Брыся вырыла небольшую яму, аккуратно положила туда пузырек и забросала сверху землей. Полюбовавшись на результат своего труда, она вернулась на кухню.

- Брыся, а можно спросить, зачем ты закопала пузырек? – спросила я, пытаясь смахнуть полотенцем хотя бы какую-то часть свежей земли с ее лап и носа.

- Ну как, зачем? Как, зачем? – возмутилась Брыся сквозь полотенце. – Чтобы любоваться! Если йорк придет, а мне и показать ему нечего! А так пузырек – нате, пожалуйста! Откопал и показал!

- А почему ты не взяла свои игрушки? – спросила я с целью понять ее логику.

- Они мне пока нужны. Поэтому я сначала поискала что-нибудь совсем ненужное! - объяснила она, удивляясь моей непонятливости.

- Хорошо, а почему ты решила, что он мне не нужен? – продолжила я.

- Он лежал на полу, в ванной, даже не лежал, а... валялся! – воскликнула Брыся, возмущаясь нашей небрежности. - Я и решила, что он тебе совсем не нужен! А у тебя больше нет ничего, чтобы можно было закопать? – продолжила она как ни в чем ни бывало.

- Нет, не думаю, - ответила я серьезно, - но, может, вечером я тебе что-нибудь найду...

Мы с ней поболтали еще немного, я окончательно собралась и, не без сожаления, вышла из дома. Ведя машину до вокзала, я вспоминала хулиганское выражение ее морды и прыскала от раздирающего меня смеха. Жаль, конечно, что я не видела ее совсем щенком, но ничего, мы еще все наверстаем. Главное, что у нее было именно то, что я искала - ни на что не похожая логика, которую я утратила настолько давно, чтобы даже воспоминания о ней были правдой...

[Vifania]

Ир, а пятая глава? Или ты специально пропустила?

[MaryIr]

Присоединяюсь к вопросу. Я не отследила перехода от Шоколадки-Калинки к Брысе.

[Ren]

Сорри, она куда-то пропала

V.
Четверг наступил неожиданно быстро. От необходимости скорого принятия решения я чувствовала легкое удушье. Но, так или иначе, в сумке лежала чековая книжка, и я уже подумывала о том, где купить детские барьеры для лестниц.
Питомник Натали оказался неожиданно большим. Это был огромный дом, каждый квадратный сантиметр которого был отдан собакам. Разноцветные спаниели сновали повсюду, прыгали на диваны, на стулья, кто-то даже влез на стол. Они лизали мне руки и визжали, лаяли, рычали на разные голоса. Ладони мои сразу же покрылись липкой слюной, кто-то в порыве нежности грыз мои пальцы, двое из них тянули в разные стороны шнурки, а еще кто-то внизу тихонько жевал брючину, очевидно, в знак признательности за нанесенный визит.

Отбивая меня от радостно визжащей стаи, Натали пыталась мне что-то объяснить, размахивая руками и притворно сердясь на своих собак. Наконец, она просто схватила меня за рукав и потащила в комнату, отделенную от остальных помещений единственным в доме барьером. Это был детский сад, где в загончике смирно сидело три щенка. Увидев нас, они, как по команде, повернули головы и стали меня разглядывать.

Натали перелезла через барьер и вручила мне Шоколадку. Я стала внимательно рассматривать ее, затрудняясь сказать что-то конкретное. Дело в том, что все маленькие спаниели ужасно трогательны, и это сильно сбивало меня с толку. Что же именно должно было мне подсказать, что это именно моя собака? Щенок смотрел на меня сомнамбуличным взглядом, покачивая головой, как китайский болванчик. Я прислушалась к себе. Ничего.

Мы немного поговорили о собаках, Натали отвезла меня на вокзал, и я, смалодушничав, сказала, что приму решение вечером и завтра позвоню ей. На том и расстались. В вагоне, к счастью, я была одна, что позволило мне сосредоточиться на моих ощущениях. Признаться, этот первый опыт меня не столько разочаровал, сколько насторожил. Ни одна струнка не дрогнула во мне, когда я взяла ее на руки. Может, эта была просто пустота, оставшаяся в моем сердце?

Вернувшись домой, я написала Натали короткую записку, извиняясь за потерянное ею время и пожелав удачи Шоколадке. Решив проверить себя еще раз, я опять открыла сайты со щенками. Дом был пуст, ЖЛ уехал в командировку, спать мне не хотелось.

Не торопясь, я просматривала по диагонали всякую всячину, посвященную спаниелям – прибретение щенка, стрижки, выставки... Все это было так близко и, одновременно, бесконечно далеко, как-будто я возвращалась в свои двадцать лет.
Юджи... Она была ужасно смешной, даже какой-то нелепой: из одной ее брови торчали белые вибриссы, а из другой – черные, а взгляд был не по-детски мрачен. Заводчица оценивала ее не очень высоко, настойчиво предлагая мне на выбор двух других щенков, гораздо более, с ее точки зрения, удавшихся. Но я захотела именно эту, ни на что непохожую, собаку. Вспомнив, как по дороге домой она описала мои новые джинсы, я улыбнулась и посмотрела в глубину сада. По вереску, словно в ответ, пробежал ночной ветерок.

Углубившись в воспоминания, я зашла на сайт знакомого питомника в Москве. Интернет отозвался пустотой, сказав, что сайт и питомник закрыты в связи со смертью их хозяйки. Я искренне расстроилась, и тогда, наудачу, набрала по-русски просто «кокер, питомник». Первый же выпавший сайт пробудил во мне смутные воспоминания: лицо хозяйки показалось мне знакомым. Мы точно виделись, наверное, на выставках, примерно пятнадцать лет назад...

Я нажала на ссылку «Щенки». С единственной фотографии, размещенной в этом разделе, на меня смотрел... клоун. Выражение его морды невозможно было описать, настолько оно было смешным. Я расхохоталась, не без сожаления понимая, что везти щенка из России – это полное безумие, и об этом не стоит даже мечтать. Я закрыла страницу. Побродив еще немного по страницам французских питомников, я поняла, что ничего не понимаю в предложениях – шквал информации, фотографии, родословные... Как решить? Я вернулась на тот, русский, боясь в душе, что клоун мог вдруг куда-то исчезнуть. Фотография была на месте. Я решила, что завтра позвоню туда, чтобы получить независимый совет на тему выбора щенка. Как ни странно, хозяйка этого питомника в Москве была единственным человеком, у которого я могла бы попросить помощи...

Наутро, едва проснувшись, я позвонила в Москву. К телефону подошла сама хозяйка, Ирина. Две минуты разговора, и вот, оно, неизбежное:
- Может, все гораздо проще? У меня девчонка сидит, ей четыре месяца уже. Продавать «на диван» не хочу. Лучшая сука в помете. Фото на сайте видели?

- Да...

- Хотите?

- Да...

- Надо только решить, как ее отправить к Вам, во Францию.

- Я приеду за ней сама.

- Ее зовут Бригантина, Брыся. Может, переименовать, если не нравится?

- Нет, Брыся – это прекрасно...

Ирина сразу прислала мне несколько фотографий. На одной из них, Брыся висела на заборе, корча рожи и уцепившись за сетку всеми четырьмя лапами. Я поняла, что деваться мне некуда: последующие пятнадцать лет моего душевного равновесия были опеределены.

Я позвонила ЖЛ и сказала, что нашла то, что искала.

- Так быстро?

- Так получилось.

- А как же Греция?

- Я полечу в Москву, как только мы оттуда вернемся. Хочешь, я пришлю тебе ее фото на мобильный?

- Давай, а то все-таки очень хочется узнать, что ты там такое приобрела. Пусть даже постфактум. – съехидичал он.

Я отправила фото. На том конце провода захохотало:

- Умора! А как зовут?

- Брыся.

- Как-как? Бри-иссъя-я?

- Ну, примерно.

- А сколько ей будет, когда ты ее заберешь?

- Семь месяцев.

- Хм... взрослая. Но ты довольна?

- Не то слово...

Самым сложным теперь было дождаться сентября. «Ничего, я подожду, – сказала я себе. – Скоро мы отправимся на остров Тинос, где, согласно преданию, живет Эол, греческий бог ветров. И каждый раз, когда подует северный ветер, я буду думать о маленьком клоуне с гордым морским именем, который еще не знает, что у него есть я...».

[Ren]

VIII.
Этот рабочий день был, пожалуй, самым длинным днем в моей жизни. Каждые десять минут я бросала взгляд на часы и с трудом сдерживала себя, чтобы в очередной раз не позвонить домой. Впрочем, сразу после обеда ЖЛ позвонил мне сам.

- Ты знаешь, чем она занимается? – забыв поздороваться, с восторгом спросил он и, не дожидаясь моего ответа, выпалил: - Она украла твой носок и утащила его в сад. Я даже глазом моргнуть не успел, как она выкопала яму, положила туда носок и забросала все землей. Я поискал и нашел еще два захоронения – со вторым носком и с шампунем! Скажи, а зачем она это делает?

- Ее спроси! – рассмеялась я. – Может, расскажет?

- Нет, ну правда? – продолжал ЖЛ. – Я не понимаю.

- Ох, боюсь, что мы этого никогда не поймем! – ответила я. – Но, по-моему, это смешно.

- Да уж, - хмыкнул ЖЛ, - пойду-ка я уберу все остальные носки, а то к твоему приезду наш газон превратится в маленькое носочное кладбище! – и он повесил трубку.

Представляя себе носочное кладбище, я продолжала веселиться до конца рабочего дня. Наконец, доделав последнее досье, я выключила компьютер и поехала домой.

Не успела я войти в дверь, как, радостно визжа, под ноги мне выкатился серый вихрь, количество зубов, языков, глаз и хвостов которого совершенно не поддавалось исчислению. Он облизал меня с ног до головы, радостно полаял, попрыгал вокруг и помчался куда-то вверх по лестнице. Я поднялась следом. Под моей кроватью что-то шуршало.

- Брыся, ты тут? – я отогнула покрывало и заглянула в темноту.

- Ага! Носки ищу! - вылезая из-под моей кровати, радостно сообщила собака и ткнула меня в руку чем-то мокрым.

Действительно, это был носок, мокрый и грязный, весь покрытый свежей землей.

- Если рассуждать логически, - сказала я, не подавая вида, что знаю об ее утренних проделках, - то ты не знаешь, как он там оказался?

- Не-а! – ответила Брыся и радостно замотала головой в подтверждение своих слов. – Но если он такой грязный и валяется под кроватью, то, может, он тебе совсем-совсем не нужен?

- Нужен, - сказала я, пряча носок в карман, - я его постираю и буду носить.

- Один? – удивленно спросила она.

- Почему один? – спросила в ответ я.

- Потому что второй носок я закопала в саду! Точнее, еще не откопала! – с тем же восторгом сообщила Брыся. – Показать, где?

- Не надо, - вздохнув, ответила я, - зачем мне закопанный носок?

- Тогда отдай первый ! – потребовала она. – Зачем тебе первый носок, если ты не хочешь откапывать второй?

- Логично.

Я сдалась и протянула ей носок, решив, что эти носки уже и так давно надо было выкинуть. Через несколько минут она вернулась с грязной мордой и лапами, с которых сыпалась влажная земля. На ее морде было написано удовлетворение от выполненной задачи.

- Я вот пришла спросить... – начала она, садясь на пороге комнаты. - Нет ли у тебя случайно еще одного ненужного носка? А то я пока только два нашла, и мне приходится их все время откапывать, чтобы опять закопать! Я так с самого утра играю – откопаю-закопаю! Откопаю-закопаю! Откопаю...

- Интересно, - перебила ее я, - а почему ты решила, что те два носка были мне совсем не нужны?

- Ну как же... – ответила Брыся недоуменно, - они же валялись на полу ?

- Валялись! – охотно согласилась я.

- Выходит, они тебе были совсем не нужны? – спросила она и наклонила голову, показывая всем своим видом, что в ее намерениях не было ничего дурного.

- Брыся, - сказала я специальным педагогическим голосом, - я тебе еще утром объяснила, что если что-то лежит на полу, то это совершенно не означает, что оно мне не нужно.

- А-а-а! – протянула она, наклонив голову набок и наморщив лоб. – А я-то думала, это касается только пузырьков! А оказывается, носков тоже! А-а-а!

Не успела я вставить последнее педагогические слово, как с улицы раздался лай - йорка наконец-то выпустили погулять. Он быстро пролез под забором и оказался на нашем участке: ожидая брысиного приезда, он копал настоящий лаз, чтобы ходить к нам в гости как можно чаще. Дело продвигалось медленно, но Робин упорствовал, потому что ему очень хотелось с кем-нибудь играть. Лаз был закончен только вчера, точно в срок, чем йорк невероятно гордился.

Услышав лай, Брыся вскочила на подоконник и уставилась вниз.

- Ой, какой хорошенький! – воскликнула она и обернулась на меня. - Я побегу, познакомлюсь?

Не успела я раскрыть рот, как она спрыгнула с подоконика на пол и помчалась в сад. Я спустилась следом.

- Привет! Меня зовут Брыся! – крикнула она на бегу, налетев на йорка и чуть не сшибив его с ног.

Обретя равновесие, йорк шаркнул ножкой:

- Робин Гуд де Форэ д’Алатт! – и он церемонно поклонился.

Брыся недоуменно посмотрела на меня и спросила:

- Они тут все такие?

- Какие – такие?

- Ну, такие!

Она шаркнула ножкой и театрально закатила глаза.

- Почти все, - сказала я, - это называется «хорошие манеры». Я потом тебе объясню.

- Брыся, а ты в салки умеешь играть? – не теряя присутствия духа от невежливых брысиных комментариев, спросил йорк.

- А чего тут уметь-то? – удивилась Брыся и пожала плечами. – Ты убегаешь - я догоняю, я убегаю – ты догоняешь! Все просто!

- Может быть, для тебя и просто! А для меня... Видела, какие у меня лапки? – воскликнул он и оттопырил, как мог, заднюю лапу, чтобы показать ее в полную длину.

- И что? – удивленно продолжила Брыся, все еще не понимая, к чему он клонит.

- Ну, как – что? Как – что? – заволновался Робин. – Давай сравним, тогда поймешь!

Брыся послушно встала рядом с ним и тоже вытянула заднюю лапу, которая в три раза превосходила длину лапы Робина.

- Действительно, какие-то они у тебя короткие. – заключила она, продолжая держать лапу на весу.

- Уж какие есть. – вздохнул Робин. – Так как, играть в салки будем или нет? Просто я подумал, что если я буду убегать, то тебе неинтересно будет меня догонять, а если догонять буду я, то я тебя никогда не догоню. Поэтому со мной никто играть и не хочет.

Брыся задумалась и села на травку. Йорк уныло присел рядом и замолчал, ожидая ее решения. Я тоже ждала ее решения: мы с Робином много говорили о Брысе, и мне было теперь немного стыдно, что я, возможно, совершенно напрасно питала его надежды на игру. Брыся, морща лоб, сосредоточенно думала.

- Знаешь, что? – вдруг громко воскликнула она.

От неожиданности, мы с йорком подпрыгнули на месте.

– А давай играть в прятки! Тогда тебе ноги не нужны будут, а только голова, чтобы соображать, где прятаться. Как думаешь - справишься? А то у тебя голова тоже маленькая какая-то. – добавила она с сомнением, оглядывая голову Робина.

- Справлюсь! – обрадовался тот, не обращая внимание на очередной невежливый комментарий. – Я лучше всех дома прячусь – никто найти не может! А когда начнем?

- Робин, подожди, а твои хозяева знают, где ты? – спросила я, прерывая диалог, готовый перейти в серию немедленных действий.

- Не думаю, - ответил Робин и пожал плечами, - они считают, что в нашем заборе нет дыр, поэтому не особенно беспокоятся, когда я долго не возвращаюсь.

- Тогда я пойду, предупрежу. – сказала я и открыла калитку, но тут же остановилась, потому что йорк испустил протестующий вопль.

- Что ты, что ты!

Он замахал на меня передними лапками.

– Если они узнают, что я здесь, то они меня сразу же заберут домой и заделают дыру, через которую я к вам хожу.

- Почему? – спросили мы с Брысей хором и удивленно переглянулись.

- А они ничего собачьего мне делать не разрешают... – горестно вздохнул Робин. – Я даже писаю в лоток. Хорошо еще, выпускают в сад иногда. С собаками играть я не могу, потому что они могут меня покусать. Валяться на земле мне тоже нельзя, потому что она холодная. Купают меня в тазу, а в пруд нельзя: говорят, что у меня шерсть вся повыпадает. Я тут пытался как-то яму вырыть, так меня к ветеринару отвели, чтобы спросить, что у меня с головой... – и он, в отчаянии, замолчал.

- Ничего себе. - протянула Брыся. – И как же ты живешь?

- Да вот так и живу, – он вздохнул и сделал жалобное личико. - Хорошо, хоть лаз выкопал, теперь хоть могу придти, поиграть, если вы, конечно, согласны. – сказал он и умоляюще посмотрел на меня.

– Только моим не говори, - повторил он, - а то и это отберут.

- Ничего себе! – возмущенно повторила Брыся. – Может, тебе от них сбежать, от таких... Я даже прямо слова не нахожу! Это же... бессобачно как-то!

- Да нет, ты не понимаешь, - вздохнул Робин, - они меня любят, да и я их люблю. Но они, кажется, не понимают, что такое «собака»... В этом-то весь и ужас.

- У-у-жас! – заорала Брыся и закатила глаза, чтобы показать всю степень своего возмущения.

- Да, сложный случай. – подытожила я. – Не знаю даже, что тебе и сказать, Робин. Ладно, идите, играйте, но только чтобы вас не было слышно, а то я не хочу непрятностей. Идет?

- Идет! А можно я буду прятаться? - с надеждой в голосе спросил Робин.

- Можно! – великодушно разрешила Брыся и отвернулась. – Давай, беги!

Йорк со всех ног помчался в сторону шалаша, что был построен в чаще нашего садо-леса детьми предыдущих жильцов. Брыся смотрела куда-то в сторону, но по выражению ее ушей я понимала, что она внимательно следит за Робином. Она поймала мой взгляд и хихикнула:

- Я же, все-таки, охотничья собака!

Прошло несколько минут, и Брыся приступила к поискам. Она стала обнюхивать все укромные уголки, громко приговаривая «И тут его нет... и здесь его нет...». Ходила она долго, делая вид, что не знает, где прячется маленький йорк, но все же неумолимо приближалась к шалашу. Подойдя совсем-совсем близко, Брыся три раза обошла шалаш, создавая при этом невероятный шум и треск, и потом, как бы невзначай, заглянула вовнутрь. Увидев Робина, она испустила радостный вопль, всем своим видом показывая, как тяжело ей дались поиски. Тот, захлебываясь от счастья, радостно заверещал в ответ, потому что для него это была настоящая игра, такая, о которой он так долго мечтал. Весело перелаиваясь, они вместе прибежали на террасу.

- Ты видела? Нет, ты видела, как долго она меня искала? – горланил йорк, совершенно не заботясь о том, что может быть услышан.

- Видела, видела, - подтвердила я, - тебя, действительно, было исключительно трудно найти.

- Ага! – подтвердила Брыся. – Я все обсмотрела, пока догадалась, где ты прячешься.

- Осмотрела. – автоматически поправила я. – Или обнюхала.

- А если я смотрела и нюхала одовременно? - возмутилась Брыся. - Тогда получается «обсмотрела»!

- Или «онюхала»! - вставил довольный Робин.

- Нет, мне больше нравится «обсмотрела»! – замотала головой Брыся. – Кстати, а ужин скоро?

Я посмотрела на часы:

- Пора! Робин, если хочешь, заходи завтра вечером, мы будем в саду.

- Зайду, если выпустят. - ответил йорк и сразу погрустнел. – Жаль, что днем нельзя, а то еще бы один разок сыграли.

- Да не расстраивайся ты так! Главное, что тебя любят! – и Брыся, в утешение, ткнула его носом куда-то в ухо.

- Ро-о-о-обин! – как-будто в подтверждение ее слов, донесся требовательный женский голос. – Ты где-е-е?

- Ну, я пошел. Пока! – вздохнул йорк и пролез в дыру на свой участок.

Мы пошли на кухню. Я начала чистить овощи на ужин, а Брыся в уголке жевала выданную ей моровку.

- Мама, а вот скажи... – начала она. – Вот, если тебя так сильно любят, то почему запрещают делать то, чего хочется больше всего?

– Думаю, потому, что очень боятся потерять. – пожала плечами я, констатируя очевидное.

- А меня ты боишься потерять? – спросила она настороженно.

- Конечно! Еще как! – воскликнула я. – А что?

- Тогда ты мне тоже все будешь запрещать? – спросила она, сигом погрустнев.

- Нет, не все. – ответила я. – Только то, что сочту действительно опасным.

- Например?

- Например...

Я задумалась.

– Например, есть куриные кости и шоколад. Выходить на улицу без присмотра. Высовываться на ходу из окна машины и прочее, опасное для твоей жизни.

- А плавать в пруду?

- Пожалуй, это я тебе разрешу.

- А лазить по поваленным деревьям?

- И это тоже.

- А играть с собаками?

- Это – сколько влезет.

- А лазить на...

- Брыся, хочешь я тебе открою очень большой секрет? Только папе не говори! – прервала я ее, зная, что подобное перечисление рано или поздно приведет меня к вопросу, на который я буду вынуждена ответить «нет».

- Открывай! – ее глаза тут же заблестели от любопытства.

- Я хочу сделать папе настоящий весенний сюрприз - посадить в нашем саду много разноцветных цветов. Только я совершенно, ну, просто катастрофически, не умею рыть ямы. Как ты думаешь, может, мы сможем вдвоем посадить цветы? Ты будешь копать, а я сажать. Но если ты не хочешь, конечно, то я тогда йорка позову - он же терьер, значит, должен рыть преотличнейшие ямы!

- Ты что?! – возмущенно заорала доверчивая Брыся, угодив прямиком в мою ловушку. – Ты что?! Я сама тебе все вырою, только скажи, где! Мои ямки – самые аккуратненькие, самые ровненькие, самые кругленькие! Вот увидишь! Никто так не умеет! Можешь спросить, тебе расскажут! – и она, в крайнем возмущении, замолчала.

- Не сомневаюсь, - рассмеялась я, - обязательно спрошу при случае. Значит, если ты согласна, то можем скоро начинать. Я тебе покажу, где мне нужна будет яма побольше, чтобы магнолию посадить.

- А можно, я прямо сейчас побегу копать? – она нетерпеливо заплясала на месте. – Пожалуйста! – добавила она, видя мое, полное сомнения, лицо.

- Нет, Брыся, если уж тебе совсем невтерпеж, то тогда только завтра. А сейчас, пойди лучше, позови папу ужинать, а то он там в гараже своем совсем уже заработался.

- Ладно! – разочарованно протянула она и побежала в гараж.

Я посмотрела в кастрюлю, размышляя мимоходом, какого должен быть рода суп-пюре – мужского как суп, среднего как пюре или вообще женского, если по-французски. Вдруг до меня донесся взрыв хохота и, через несколько секунд, в дверях появился ЖЛ. Подмышкой у него была зажата Брыся. Ее морда и лапы были покрыты налетом свежей земли.

- Ты знаешь, что она делала? - спросил он с восторгом.

- Боюсь, что знаю. - сказала я и укоризненно посмотрела на Брысю. Та хотела пожать плечами, но подмышкой у ЖЛ это было довольно затруднительно.

- Не успел я отвернуться, как она выкопала три ямы! Но носков больше у нее не было, я смотрел! Может, она готовила почву для завтрашнего захоронения?

- Не знаю! – пожала я плечами, решив не раскрывать ему наш общий секрет этой осени – проект обновления сада, в котором теперь было место не только для цветов, заканчивающихся на «сы»...