Трудности художественного перевода

[Boris]

Господа форумчане, темные силы не прекращают совершать злостные провокации против нашей любимой Лужайки! На сей раз провалилась в тартарары тема "Перевод художественных текстов". Но мне удалось добраться до нее, скопировать все высказывания участников дискуссии и восстановить ВЕСЬ ТЕКСТ! С чем я нас всех и поздравляю.

EARIL :
Интересно узнать мнение знатоков.

Вот читаю Пруста ("По направлению к Свану", изд-во "Амфора", СПб., 1999, перевод Н.М.Любимова) и натыкаюсь на такую фразу:

"Мама велела принести одно из тех круглых пышных бисквитных пирожных, формой для которых как будто бы служат желобчатые раковины пластинчатожаберных моллюсков"

Я слишком привередлив, или предложение действительно звучит коряво? Какие ассоциации у вас рождаются, когда вы слышите о "пластинчатожаберных моллюсках"? Многие ли вообще представляют, что это за зверь такой?

Мне кажется, уже "двустворчатые моллюски" звучало бы гораздо лучше, при том что это абсолютные синонимы (для Пруста, наверное, всё таки важна была форма раковины, а не строение жабр). Возможно, подошли бы и мидии или устрицы (хоть это уже вольность, но форма у них похожа).

Жаль, что у меня нет оригинального текста под рукой.


ЯНА :
Earil, я вам ничего про ассоциации сказать не могу, поскольку представляю, о чём идёт речь (правда, это не заслуга Н.Любимова). Сванн в оригинале у меня в пятидесяти сантиметрах от клавиатуры, так что давайте кооррдинаты фразы (часть, глава и где примерно), я вам её вмиг сыщу (тем более, что тоже любопытно).


EARIL :
Комбре, глава первая, в самом конце, за две страницы до второй. Это начало хрестоматийного эпизода с бисквитом и чаем.
Кстати, вот вопрос. Я так понял, вы читали Пруста сразу в оригинале, да? То есть к моменту прочтения вы уже хорошо знали французский?
Я спрашиваю потому, что мне очень хочется и самому читать в оригинале. Но, к сожалению, есть программа, которую надо каким-то образом успеть прочесть до конца семестра, поэтому приходится всё-таки читать по-русски. Я, правда, сейчас пробую делать так: читаю ("Чуму") на русском, но постоянно заглядываю в оригинал - смотрю на особо любопытные фразы. Хоть что-то запоминаю, а заодно выискиваю мелкие несоответствия в переводе.


NEL :
Чуму, как и все романы Камю, все же лучше читать в оригинале - другое ощущение.. Или сначала оригинал, а потом перевод.. А вот Пруста я могу читать только "местами", и перевод Любимова, наверное, один из более правильно передающих "мелодику" и построение фразы Пруста.. Это картины, а не проза..


EARIL :
[quote]Цитата: от nel - 13:37 - Март 17, 2002
Чуму, как и все романы Камю, все же лучше читать в оригинале - другое ощущение.. Или сначала оригинал, а потом перевод..
Знаю, стараюсь, но времени катастрофически не хватает, к сожалению  По-русски всё-таки быстрее получается, хоть и не абсолютно точно.


NEL :
Тогда, вероятно, будет как в моем случае: в университете все программное "глоталось" и не жуясь проглатывалось :-) И только лет через пять я просто перечитала наиболее интересную классику в оригинале.


ЯНА:
"Elle envoya chercher un de ces gateaux  courts et dodus appeles Petites Madeleines qui semblent avoir ete moules  dans la valve rainuree d'une coquille de Saint-Jacques."

(надстрочные знаки, разумеется, я не ставлю)

Возвращаясь к предыдущему моему ответу: поскольку я читала Пруста, то поняла, что речь идёт о madeleines. Поскольку я живу во Франции, я точно знаю, как выглядят madeleines, каковы они на вкус, какую имеют форму, у меня есть доска-форма для их приготовления и я их уже готовила (и даже поделилась рецептом здесь на форуме - см. тему Французская кухня :о)) Опять-таки меня не смущает сравнение с coquille Saint-Jacques, потому что я знаю, как они выглядят.
Но всё это я знаю теперь. А когда жила в Москве - знала, что madeleines (de Proust) - это какие-то булочки или пирожные, вот и всё. "По правильному" coquilles St-Jacques нужно переводить "морские гребешки". Я давно не была в России, может быть теперь все представляют, что это такое, но вот в начале девяностых, когда мой коллега-француз, хорошо владеющий русским, примчался с радостной вестью, что на улице Горького в рыбном неподалёку от магазина "Дружба" очень часто бывают морские гребешки, я за него, конечно. порадовалась, но совершенно не представляла, чего же он там оторвал в магазине.
То есть я с Вами согласна, мне "пластинчатожаберных моллюсков" тоже как-то трудно себе представить, но выход у переводчика был только один - дать не точный перевод, а описание (причём дважды в сравнительно короткой фразе: для madeleines и для coquilles St-Jacques). И справился он с этим на мой взгляд, очень даже неплохо. Может быть, подошли бы "двустворчатые моллюски" (мидии и устрицы - нет, у них другая форма раковины, хотя они тоже двустворчатые моллюски? Поди разберись...) А самое ценное - то, о чём сказала Нелла, прочтите вслух французскую и русскую фразы - как замечательно сохранен ритм!

Что касается чтения в оригинале: по-моему все программы составлены так, что прочитать ВСЮ обязательную литературу невозможно (даже если часть читали раньше - всё равно необходимо освежить в памяти). Камю, действительно, на мой взгляд, лучше читать в оригинале (кстати, и не очень сложно с точки зрения языка). Но главное - не комплексуйте, если что-то читаете по-русски, придёт время - перечитаете по-французски, если захочется. Я, например, большую часть французской классики читала по-русски, потому что читала её в подростковом возрасте, и тогда в оригинале мне её было ещё не одолеть. Потом что-то перечитывала по-французски, что-то - нет.
А вообще я очень благодарна своей школьной учительнице по французскому, которая, когда мы были в девятом классе, взяла книгой для домашнего чтения "Le Rouge et le Noir", весь роман полностью. Хоть я роман к тому времени уже прочла по-русски, всё равно это был важный этап - учитель считает, что мы в состоянии читать настоящий и длинный текст. Кстати эта же учительница подарила мне на выпускном вечере Du cote de chez Swann в оригинале (но он остался в Москве, я Вам цитировала по другому изданию :о)))


NEL :
Яночка, для меня Камю - одно тех исключений, когда русский текст сильно проигрывает перед оригиналом.. И если читать Бальзака можно и на том, и на другом, то Камю - все ж лучше при наличии времени именно в оригинале. Говорю как истинный любитель - у меня в коллекции домашней в основном экзистенциалисты, и практически весь Камю..
А в школе мы в качестве домашнего чтения читали Бальзака :-) Не лучшим был выбор... Ваша преподавательница правильно выбрала Стендаля.


ЯНА:
Неля, я про Камю с Вами полностью согласилась (см. выше) :о))


EARIL :
Спасибо за ответы  
Особенно меня утешила Нел, когда сказала, что и сама не всё читала в оригинале, и потом это можно наверстать. Просто я-то по специальности с французским не связан, и в школе его не учил (только три года на курсах), так что мне трудновато приходится.
Да, программы довольно обширные, к тому же по 3-м литературам сразу (русская, зарубежная и украинская). Многие произведения я дочитываю только до середины, к сожалению... Утешаю себя только тем, что скоро это кончится... А то за годы обучения на филфаке очень редко удаётся вырвать момент для того, чтоб почитать то, что хочется, а не то, что полагается по программе...
По поводу перевода Пруста: эти пластинчатожаберные мне упорно не нравятся... Невкусно как-то звучит, даже если размер и сохраняет. Не знаю, как вы, но я совсем не помнил, кто это такие, и пришлось лезть в энциклопедию, в которой было ясно сказано: "См. двустворчатые"  . Так что морские гребешки было бы ничем не более туманно.
Вообще, что касется перевода, я разделяю точку зрения Набокова. Он считал, что надо стараться быть максимально близким к тексту ("Онегина" он поэтому перевёл прозой, не желая приносить смысл в жертву ритму). То есть любой перевод изначально несовершенен... Остаётся только читать в оригинале. Тем более что переводчику не всегда можно доверять, как выяснилось. Я сейчас говорю уже не о Любимове (в этом его упрекнуть не могу), а о Жарковой, скажем ("Чума"). Некоторым расхождениям между оригиналом и переводом я не могу найти никакого объяснения. Почему, например, у Камю - 2 шага, а у переводчицы - 1? Не буду сейчас перечислять все замеченные неточности, тем более что я французский текст читал только урывками. Он действительно лёгок для понимания, но для меня по-прежнему важна скорость. За сегодняшний неполный день я прочитал 200 страниц русского текста (+ не знаю сколько французского) и в принципе доволен, хоть всё равно ничего не успеваю .
Мда, а ещё тот же уважаемый мной Набоков говорил, что нет ничего хуже желания переводчика приукрасить текст... Это тоже иногда наблюдается, к сожалению.


BORIS :
Earil, присоединяюсь к вашему мнению: "пластинчатожаберные моллюски" звучат очень плохо, да и "двустворчатые моллюски" не намного лучше. Фраза сразу приобретает какой-то "ихтиологический" привкус, какого у Пруста нет. У него написано так, как пишется обычно в ресторанном меню - "coquille Saint-Jacques". В буквальном переводе звучит очень даже поэтично: "ракушка Сен-Жак". Но разве можно вообразить, чтобы в ресторанном меню было написано "пластинчатожаберные моллюски", а не просто-напросто "морские гребешки" (именно они и имеются в виду, да и словарь дает такой перевод)?

Далее. "Сoquille Saint-Jacques" - это название конкретного морского продукта, ОДНОГО ИЗ "пластинчатожаберных моллюсков". Отчего же конкретное название переводчик подменил родовым (а вернее, видовым) понятием? Написал бы - "морские гребешки Сен-Жак" и дал бы сноску: пластинчатожаберные моллюски.  Может, он это сделал ради ритма? Так ведь и ритм получился сомнительным, потому что глаз спотыкается об этот длиннющий научный термин, который и выговорить-то трудно.

А вот насчет несовершенства любого перевода и заветов Набокова-переводчика я не во всем согласен. Мне думается, "совершенного перевода" не бывает, как не бывает идеальной симметрии в природе. Ведь художественный перевод - это все же авторский труд переводчика, и здесь никто (в том числе Набоков) не может претендовать на идеально точный и адекватный перевод. К идеалу можно только стремиться и приблизиться, но не достичь, иначе это уже не идеал. Потому-то в академических изданиях, скажем, Бодлера приводятся не один, а несколько разных переводов (чтобы у читателя был выбор), потому-то существуют разные переводческие школы и разные подходы. В принципе любой текст при переводе на другой язык непременно что-то семантически или контекстуально теряет, хоть чуть-чуть да искажается переводческой "отсебятиной".

Поэтому лучше всего, конечно, читать оригиналы. Либо тексты должны быть переведены так, чтобы они "возбуждали необоримое стремление к оригиналу" (Гете).

Повторяю, это - мое мнение. Вполне возможны и существуют другие подходы. Что можно только приветствовать.  

PS. А то, что Набоков, переводя "Евгения Онегина", превратил поэтическое произведение в прозаическое, я считаю весьма сомнительным достижением переводчика. Превращать поэзию в прозу - значит, радикально менять замысел автора, ломать выбранный им жанр (у Пушкина он определен точно - "роман в стихах"). Вот Е.Эткинд в содружестве с французскими переводчиками перевел "Онегина" на французский язык, бережно сохранив авторскую форму, вплоть до пушкинского ритма и количества строк в строфе. Как говорят французы, ca, c'est la classe!


BORIS :
В продолжение темы. Уже давно читаю (урывками) сборник статей Поля Валери «Об искусстве» (Москва, изд-во «Искусство», 1993) и натыкаюсь иногда на странные слова и выражения (выделены жирным шрифтом):

ИЗ СТАТЬИ «ПРОБЛЕМА МУЗЕЕВ» (пер. А. Эфроса)

«Скоро я перестаю уже сознавать, что привело меня сюда, в эти навощенные пустынности, на которых лежит печать храма и салона, кладбища и школы...»

«Современный человек... обеднен преизбытком своих богатств».

ИЗ СТАТЬИ «ВОКРУГ КОРО» (пер. В.Козового)

«На самом деле он адресует себе... целую литературу, прикровенную, вытесненную, подчас взрывчатую...»

ИЗ СТАТЬИ «ТРИУМФ МАНЕ» (пер. А. Эфроса)

«...ему, быть может, пришло бы на мысль окружить фигуру великого мастера свитой знаменитых собратьев...»

«...человек, пишущий в черед «Христа с ангелами» и «Олимпию», «Лолу» и «Потребителя абсента» (общепризнанное название картины Мане – «Любитель абсента»).

«Она [Олимпия] – срамота, идолище; публичное оказательство и мощь отвратных секретов общества».

«...ритуальное скотство, которое таится и соблюдается в навыках и трудах проституции больших городов».

«Мане дает звучание своему творению, вводя тайну в уверенность своего мастерства».

Что вы думаете по этому поводу?

Яна, у вас нет Валери на французском?


ZINA :
Помните фильм "Здравствуйте, я ваша тётя!"?
Фраза: "Я старый солдат, и не знаю слов любви".
Одна моя знакомая сделала гениальную оговорку, вошедшую в историю нашей развесёлой компании.
"Я старый солдат любви, и не знаю слов!"  
Тот самый случай сегодня. Слов они не знают...  
Завеса у них на глазах...


ЯНА:
Валери на французском ("Статей об искусстве", во всяком случае) у меня нет, но это должно быть не трудно найти. Хотя зачем? В приведённых Вами примерах в большинстве случаев ошибки по части русского языка. Ну, может, любопытно посмотреть, что в оригинале на месте "навощенных  пустынностей" и "преизбытка своих богатств".
Зина-Зиночка-Зинуля, я думаю, что Н.Любимов - истинный Мастер перевода, слов ему хватало и мы ему многим обязаны (не уверена, но кажется Рабле тоже он переводил). Сейчас подумала - будь я дома в Москве, обязательно посмотрела бы "через кого" читала французскую классику - уверена, что Любимов был бы в первой тройке. Ну а что-то бывает хуже, что-то лучше, что-то нам больше нравится, что-то меньше... Анализировать перевод - занятие нормальное, хорошее и полезное, этому, помимо прочего, и на занятиях по переводу время уделяется. И, разумеется, даже у самых лучших переводчиков и огрехи находятся и странности. Это не страшно. Я всё это к тому, что в России с переводом художественной литературы сейчас времена смутные: книг переводится много, что есть хорошо, а вот - как? Иногда, скажем мягко, как-нибудь. Анализируя перевод Любимова, например, даже если и найдём огрехи, основная ценность будет в том, чему мы научимся (и в русском и во французском) - а чему-то научимся обязательно. А вот некоторые переводы читать опасно - и за автора оригинала обидно, и на наш русский язык идёт лобовая атака, анализа-то никакого не получится, только исплюёшься. Я никого a priori на пьедесталы не возвожу, но просто призываю не валить всех в одну кучу :о))

Борис, а у Вас есть этот текст "Онегина" по-французски? Если да - возможно для примера хотя бы одну строфу? (мне этот перевод неизвестен, но я вообще плохо себе представляю, кто и как переводит русскую литературу на французский, кроме последнего пере-переводчика Достоевского - фамилию, естественно, вспомнить не могу....)


BORIS :
Да, Яночка, текст "Онегина" на французском у меня есть. Двухтомник "Oeuvres poetique d'Alexandre Pouchkine" издан в 1981 году, из-во L'Age d'Homme. На старом форуме, если вы помните, я разместил "Письмо Татьяны Онегину" на французском языке. Оба тома можно приобрести по Интернету: http://www.amazon.fr

Примеры неудачных фраз из переведенного Валери я привел не потому, что люблю вылавливать блох у "великих" (хотя, признаюсь, занятие это очень увлекательное). Здесь дело обстоит серьезнее. Мне очень понравилась настырность, с какой Earil говорит о своем неприятии пластинчатожаберных моллюсков в русскоязычном Прусте. И с Зиной я согласен: недопустимо, чтобы в одной книжке было так много переводческих огрехов (я привел примеры только из трех статей Валери, а их там 33). Так я скажу больше: вчерашние каноны перевода и подходы всеми уважаемых переводчиков сегодня не всегда пригодны. Сошлюсь на "любимую мозоль" - эссеистику постструктуралистов. У них в каноне заложено "отсутствие Автора" (выражение Барта) и намеренно неясный язык ("игра языком")  с бесконечными аллюзиями, полунамеками, недоговоренностями, психаделической амальгамой разных стилей в одном параграфе, а то и в одной фразе. Переводить такой текст - все равно что делать копию с картины Джексона Поллака: классические подмалевки и лессировки не годятся, потому что ими не воспроизведешь СПОНТАННОСТЬ.
Вобщем, тут много неизведанного, и хочется обменяться опытом и мнениями.


ZINA :
Яночка, Борис, мне вот ещё что непонятно.
Ну, хорошо, переводчики тоже люди. Глаз, что называется, "замылился". Но в издании книги принимают участие редактор, корректор и иже с ними. Неужели эти огрехи могли пропустить и допустить? Все, приведённые Борисом фразы, похожи на устные оговорки. Но на письме?! Ведь всё же должно перечитываться, проверяться. Мне непонятно. Ведь у переводчика, как ни у кого, должно быть чувство слова, звучания фразы и т.п.


BORIS :
Зина-Зиночка-Зинуля (сокращенно - ЗЗЗ  ), а вы загляните в тему "Музей Орсэ - величайшее международное заведение" (рубрика "Улыбнись", третья страница). Вы там славно оттянитесь. Это - типичный пример того, как книгоиздательское дело покрывается угрями, когда за него берутся русские неокапиталисты. По-моему там был применен машинный перевод. У меня и другой такой фолиант есть - про Лувр. В нем тоже - перевод с французского на ортопедический.  


ЯНА :
Борис, никакого письма Татьяны на старом форуме я не припомню - вы не могли бы привести хоть несколько строчек. мне просто любопытно, как звучит по-французски "онегинская строфа".
Зина, как человек, проработавший некоторое время в московском издательстве и, волею судьбы, немало общавшийся с журналистами, могу Вам ответственно заявить: редактор редактору рознь, а корректору не дай бог быть внимательней (да и просто грамотней) редактора, потому что если редактор - дурак, то уязвлённое самолюбие вытеснит все остальные соображения, а вред - книге и читателю. Это, конечно, крайний случай, но бывает... Кроме того, я подозреваю, что в некоторых издательствах, из экономических соображений, корректорская считка отсутствует, а количество редакторских вычиток - сокращено. (А в редакторском деле "лишний глаз" - один из факторов качества.) Опять-таки подозреваю, что из экономических соображений на стадии редактирования текст читается только с экрана компьютера (а разница восприятия текста на бумаге и с экрана - существенная). Ну а потом может быть ещё такой маленький дурацкий моментик (одно время любили называть "человеческим фактором"): профессионализм, общая культура да и просто добросовестность.

А что касается моего предыдущего выступления - я абсолютно согласна насчёт недопустимого количества огрехов, я просто хотела подчеркнуть. что одно дело явный издательский брак (см. перевод Валери), а другое - более или менее удачный перевод у действительно замечательного переводчика. Анализ перевода Пруста - конструктивный, а перевод Валери - тут и анализировать нечего, бери красный карандаш и правь!


ZINA :
Да, Борис, читала я эти "шедевры".  
А досадно всё-таки, что так халатно относятся к изданиям.


BORIS :
Lettre de Tatiana a Oneguine

Traduction de Gaston Perot, revue et corrigee par Andre Markowicz

Publiee sous la direction d’Efim Etkind dans «Oeuvres poetiques » d’Alexandre Pouchkine
Editions L’Age d’Homme, Lausanne, 1981

Je vous ecris – que puis-je dire ?
Il n’y a rien a ajouter…
Je le sais, cela doit suffire :
Vous allez donc me mepriser.
Mais non, mais non, pour mon martyre
Vous aurez bien pitie de moi ;
Non, vous ne me laisserez pas…
D’abord, j’ai voulu le silence ;
Croyez-moi, vous n’auriez pas su
Cette honte si j’avais pu
Garder encor quelque esperance
De vous voir, meme rarement,
Dans la maison de mes parents ;
Pour encore un peu vous entendre,
Pouvoir vous dire un mot, et puis
Penser a vous et jour et nuit…
Rever de vous, et vous attendre…
Mais, vous fuyez les gens, dit-on ;
Bien sur, chez nous, tout vous ennuie,
Et nous, par rien nous ne brillons ;
Cela vaut-il donc qu’on nous fuie ?

Oh, si vous n’etiez pas venu !
Dans le desert de mon silence,
Je ne vous aurais pas connu,
J’aurais ignore la souffrance,
Et mon ame sans experience
Se serait bien calmee un peu ;
J’aurais fait un tres bon mariage,
Ete une femme tres sage,
Et mere d’enfants tres heureux.

Un autre !… Non, personne au monde
N’aurait jamais recu ma fois !
Car de par les cieux qui grondent
Et de par Dieu, je suis a toi !
Tout ma vie ne fut que gages
De notre rendez-vous certain,
Mon envoye des dieux, mon mage,
Jusqu’au tombeau, tu m’es gardien…
Et je te voyais dans mes reves,
Invisible et pourtant si doux,
Ton regard me suivait partout,
Et ta voix me parlait sans treve
Depuis longtemps… et tu entras,
Je te reconnus tout de suite,
D’un coup, mon coeur battit plus vite,
Et je me suis dit : le voila !
N’est-ce pas vrais ? Dans le silence
Quand je soulageais les souffrances,
Quand j’affirmais mon esperance
En priant Dieu qui m’ecoutait,
Dans les tenebres transparentes
N’est-ce pas toi, vision charmante,
Qui m’accompagnais tous les soirs,
Qui me rendais calme et sereine,
Toi, toi dont l’amour, par certaines,
Me murmurait des mots d’espoir ?
Qui donc es-tu ? Es-tu mon ange,
Es-tu un demon qui se venge ?
Je n’en sais rien. Je n’en puis plus.
Peut-etre n’est-ce qu’un mensonge,
N’est-ce qu’un reve entr’apercu…
J’ignore ou l’avenir me plonge…
Mais peu importe ! Entre tes mains,
Je remettrai mon existence,
Je pleur tant, je n’y puis riens…
J’ai peur tant, j’implore ta defense…
Songe que je suis seule ici,
Et qui donc pourrait me comprendre ?
Je n’en peux plus ; oh, viens me prendre !
Faut-t-il donc que je meure ainsi ?
Je t’attends : reponds-moi bien vite,
Ressuscite en moi un espoir
Ou rejette-moi dans le noir
D’un reproche que je merite…
Voila… De relire j’ai peur…
Ne vous ai-je pas fait outrage ?
Malgre ma honte, a votre honneur,
Je me confie avec courage.
Ну как?  


BORIS :
А вот первая строфа из «Онегина»:

Lorsqu’il se sentit bien malade,
Mon oncle dit : « C’est le moment
De ne plus faire d’incartade ! »
- Admirable raisonnement !
Rien n’etait plus facile a dire ;
Mais moi, je n’ai pas lieu de rire :
Au chevet d’un malade assis
Nuit et jour, qu’on a de soucis !
Et comment faire bonne mine ?
Un moribond a surveiller,
Lui redresser son oreiller,
Lui preparer sa medecine…
On ne peut faire qu’un souhait :
« Oh ! si le diable l’emportait !… »


JEANNE :
в свете приведенных здесь ляпусов как-то не получиться мне защитить редакторов, корректоров и иже с ними. Но вы уж, Яночка, очень категорично говорите. К тому же может где-то редакторы и читают текст с экрана, но везде где я встречала - процесс проверки изданий не изменился - каждый лист вычитывается на бумаге и обязательно визируется. Хотя это, конечно, не мешает происходить таким случаям как христоматийные "на поле вышли немецкие фашисты" вместо "футболисты" или замена некоторых букв в детской сказке про "длинноухого зайца"  (заранее прошу прощения  )


ЯНА :
Вы меня не совсем правильно поняли, Jeanne, я ни в коем случае не наезжаю ни на корректоров ни на редакторов - наоборот, с большим уважением отношусь к этим издательским профессиям. Просто опечатки, примеры которых Вы приводите (у редакторов и корректоров их всегда имеется целая коллекция, ещё можно вспомнить действительно страшные опечатки известных времён в словах "Сталин" и "главнокомандующий", например), так вот, эти опечатки - хоть и смешные, но ясно, что опечатки, в любой книге всегда что-то останется. А приведённые Борисом примеры - это не опечатки и не случайно проскользнувшие ошибки, это всё-таки халтурная редакторская работа (после халтурной переводческой, естественно), о чём тут говорить! И Зина недоумевает, и я недоумеваю: отчего так? Вот и сделала предположения, из чего совсем не следует, что это именно так и происходит, тем более повсеместно. Представьте, в каком виде у нас тогда бы все книжки выходили!
Уточню только, что когда в конце восьмидесятых- начале девяностых стало образовываться безумное количество издательств-однодневок, некоторые книги выходили в таком виде и с таким количеством опечаток и ошибок, что никаких сомнений быть не могло - ни один корректор или редактор этого текста не читал (или уж тогда наборщик рассыпал весь набор - картина немного сюрреалистическая?, к тому же это был частенько уже фотонабор). А считка с экрана компьютера - бывает, Жанна, бывает, пусть и с подчиткой, конечно, в порядке исключения, но...
А вообще издательская работа - это очень интересно (я всё жду, когда кто-нибудь роман напишет из издательской жизни). Я вот на работе в издательстве оказалась случайно, и просто счастлива, что был в моей жизни этот опыт (а ушла я оттуда в 1990 году исключительно по финансовым соображениям - кто помнит, как всё обстояло с зарплатами и прилавками магазинов в 1990 году, тот поймёт). Но, как в любой профессии, люди там работают разные - есть высококлассные профессионалы, а есть бесстыжие халтурщики. И, кстати, халтурная работа всегда виднее - ведь когда всё хорошо, мы воспринимаем это как само собой разумеющееся, чаще всего поблагодарить забываем, а вот когда плохо - так сразу в глаза лезет, и мы возмущаемся и ругаемся (И это хорошо! :о)))


BORIS :
Яночка, вы все правильно говорите, и я с вами совершенно в этом вопросе согласен. Я тоже удивился, что такая халтура проникла в книгу, изданную уважаемым издательством "Искусство".
Специально заглянул в выходные данные - 3 (три!!!) редактора и 1 корректор ковырялись с этой книгой и пропустили такие ляпсусы!

А про опечатки в сталинские (вернее, хрущевские) времена... Сразу вспомнил одну опечатку, которую видел собственными глазами в уже не помню какой газете: в словах "обком партии" первая литера "о" деформировалась и превратилась в "е".

Вот... Ну да ладно. Яньчик, мы тут с Александром Сергеичем ждем своего: как вам Пушкин по-французски?


ЯНА :
Да вот я и хотела Вам ответить, Борис, а переключилась на ответ Жанне. Во-первых, спасибо.
Во-вторых, перевод замечательный, хотя очень трудно судить, да и потом я могу судить о ритме и верности оригиналу, а вот как "воспринимается" - это нужно быть носителем языка, всё узнаётся, и размер почти соблюдён и рифма тоже (это, должно быть, дополнительная трудность, ведь системы стихосложения в русском и во французском отличаются). Оценить сам текст трудно, потому что всё время "вылезает" оригинал. Я дам почитать мужу "на свежачка", он у Пушкина только прозу читал (поскольку, если кто не в курсе, то Пушкин в представлении той части французов, что вообще слышала это имя, - известный русский писатель, автор "Капитанской дочки" и "Пиковой дамы"). Но книжку я бы, наверно, купила (интересно, что дальше будет:о)).

Есть такой школярский "тест по Пушкину" - Пушкина невозможно "пересказать попроще своими словами", ну, в крайнем случае слова местами переставите. Нет, я грешу, хороший перевод (особенно мне письмо Татьяны понравилось), вообще же это надо решиться - замахнуться на такое. А вот Andre Markowicz - не тот ли это как раз переводчик, что заново перевёл уже имевшегося на французском Достоевского? Я читала некоторые примеры перевода некоторых фраз - это замечательно, у него действительно получается воспроизвести по-французски язык Достоевского.

Прямо Вы мои чувства, Борис, в каое-то смятение привели :о))) Но захотелось перечитать "Онегина" по-русски, чем я вечерком и займусь - c'est bon signe?



BORIS :
Яночка, подтверждаю, это именно Маркович и перевел заново Достоевского. Я рад, что вам понравился перевод. Моей жене (француженке!) он тоже очень нравится.

Яна, может, не стоит покупать двухтомник, не зная, какие у вас с ними отношения сложатся? Скажу вам честно, я читаю Пушкина только по-русски, а этот двухтомник листаю иногда из любопытства. Если хотите, я дам вам оба тома почитать на несколько месяцев, да хоть и на год. У меня старшая дочка периодически ездит в Орлеан, там у нее много друзей и подруг, и есть кого попросить завезти вам книжку или занести в подсказанное вами место в самом Орлеане. Как вам такой план?

И еще. Могу дать почитать очень интересную книгу Ю.Лотмана - "Комментарии к "Евгению Онегина". Страшно познавательная книга - я только после нее понял, как много мы не прочитываем, читая "ЕО".


ZINA :
Друзья, я вот о чем подумала.
А не маловато ли у нас "живых" примеров перевода?
Вот у Бориса в запасниках наверняка есть работы.
Борис, не жадничайте, поделитесь лакомыми кусочками ваших работ.


BORIS :
Зина, спасибо за доверие (+ трехъярусный книксен)! Но не хотелось бы отходить от темы, заданной Earil (кстати, он куда-то запропал).

Какой-нить небольшой "текст вне канонов" и его перевод выложу тут - не сегодня-завтра.


EARIL :
Борис, я на самом деле не пропал. Просто в Сеть я выхожу ранним утром
и ночью - утром писать некогда, а к ночи я дико устаю, поэтому написать длинный и осмысленный постинг довольно трудно. К тому же скорость переписки на форуме просто таки немыслимая. Некоторые прямо тут и живут. А сегодня меня удивила мгновенная реакция Нел: я получил ответ через 8 минут после отправки письма  
Собственно, ответ на свой вопрос я получил, а заодно узнал, что
Любимов - переводчик хороший (что радует, так как читать Пруста в
оригинале я пока не могу - за неимением оного, а равно и времени).
Ещё я пришёл к грустному выводу - в принципе очевидному, но я как-то раньше не задумывался. Перевод не адекватен тексту, переводчик не всегда работает добросовестно, а если и старается, то не всегда выходит то, что я мог бы похвалить (я про перевод "Чумы").
Я, конечно, никакой не специалист в переводе, но по крайней мере русский язык я знаю (собственно, это и есть моя специальность), так что кое-что оценить могу. Например, мне не нравится приукрашивание оригинала (или переиначивание).
По поводу приведённого вами примера: просто нет слов... Какая бездна между "Любителем абсента" и "Потребителем"... Впрочем, потребитель - это, пожалуй, более современно (потребительское общество и всё такое). Кстати, мне кажется, что переводчик сам - не русский (хотя бы по фамилии), иначе я объяснить такую безграмотность не могу (вернее, не хочу верить, что настолько плохо может знать свой родной язык).
Заодно спрошу - что такое абсент? Он запрещён, или я что-то путаю?


BORIS :
Про абсент см. тему "Алкогольные новинки из Франции" в рубрике "Французская кухня".


ZINA :
Ждём текст с благоговением и любопытством.  


BORIS :
Да ладно вам, Зинуля. Вот, пожалуйста, отрывок из книги "История говна", которая выходит в Москве в начале лета. Жанр - философско-культурологическое эссе.


ОССУАРИЙ И ПРЕДМЕТЫ КУЛЬТА

Негр считает, что белый человек пахнет трупом. Белый человек считает, что у негра – говняный цвет кожи и запах. Отсюда – взаимная ненависть. Белому человеку негр напоминает то, что он, белый человек, тщательно скрывает, а ту одержимость, с какой белокожий срывается с земли (завоеватель и впрямь срывается со своей земли, чтобы возделывать чужую, сделать ее плодоносной и чистой, а заодно согнать варвара с его говняной земли), – эту одержимость чернокожий считает слепым высокомерием человека, забывшего, что он – простой смертный. Носитель цивилизации убежден в собственном бессмертии. Потому-то и смердит белый человек; его смрад – возвращение вытесненного сознания своей участи: участи простого смертного, вынужденного, как и все, смириться со своим злосчастным «земным прахом».

Трупы – те же нечистоты, которые мы закапываем в землю. Долгое время христианский Запад цепко держался за свои представления о запахе трупа и запахе говна и страшился их тлетворного действия: история ольфактивного восприятия этих смрадов и история дистанцирования от них во многом совпадают. Страх перед смертью отступил окончательно, когда принцип равенства был распространен на труп, и тот был вытащен из переполненной ямы, чтобы люди могли предаться массовому культу тела-мусора, которое до сей поры терялось, безымянное, среди прочих отбросов и стиралось из коллективной памяти. Персонифицированный труп – это уже не вонючий мусор: удостоенный чести называться мощами, он разрывает свой пакт с клоакой и превращается в благостные экскременты, которые следует бережно хранить. Опыт кладбища все больше сближался с опытом клоаки, пока наконец не произошла историческая встреча выдающегося трупа с бесподобным говном.

Ибо могила на Западе – еще одно место, за которым ухаживают, а разукрашенный надгробный памятник – еще одно место фиоритуры. Викторианская колониальная Европа обожала барокко, чистоту, завитушку и поставляла одни и те же отделочные материалы декораторам отхожих мест и надгробных памятников. Порфир и красное дерево, фарфор и мрамор щедро использовались при сооружении часовни для нечистот, а общественный писсуар вырос на городском перекрестке, словно крест на распутье дорог. Потому-то и допустили в середине XIX века (в 1834 году – по Роберу, в 1863-м – по Блоку и Вартбургу) эту странную полисемию, это слияние в один субстантив миниатюрной часовни и писсуара, что хотели закрепить их негласное родство. И если завтра вдруг сгорят библиотеки, а через несколько веков снова появится профессия антрополога, то, конечно, ученые заинтересуются, каким богам могли мы молиться в небольших общественных строениях, из которых время выветрило всякий запах; их развалины их будут выглядеть не менее загадочными, чем древние руины, о которых мы и сегодня спорим до хрипоты – отправлялся там культ мертвых или не отправлялся? Заодно люди захотят выяснить, почему веком позже белый кафель «клозета» стал в живописи знаком холодильной камеры, а то и белого чемодана, набитого дерьмом покорителя космоса, который никогда не расстается с дорогим его сердцу трупом и не объявляет, особенно на Луне, траур по своему «земному праху». Вот она, загадка для грядущих поколений!

Во времена захватнического империализма вновь появилось на матери-земле нечто вроде древнеримского обожествления человеческих выделений, причем появилось в той травестийной форме, которая была так к лицу эпохе зарождавшегося атеизма. Да, конечно, то, что Рим старался держать поближе к себе, у викторианского Запада приняло форму небольшого общественного строения. Но не только стремлением к чистоте был вызван архитектурный бум, который переживали тогда уличные сортиры: это были алтари, куда относились священные дары цивилизации и где журчала молитва о том, чтобы, не позабыв античных обычаев, уберечься от возврата к ним, ибо слишком явно напоминали они  людям, из какой земли те сотворены.

Лондон обзавелся великолепными писсуарами и соорудил общественные строения для погребения экскрементов вовсе не потому, что Виктория была занудной чистоплюйкой. Тут наверняка что-то прояснит нам переписка Альберта, в которой он, вслед за другими августейшими особами, проявил живой интерес к человеческим фекалиям: ведь они оказались превосходными удобрениями с прекрасным соотношением качество/цена и потому снискали к себе глубокое уважение. Уважение, близкое к поклонению.

Из истории угнетенной Ирландии мы узнаем, что это поклонение было предсказано мрачным юмором Свифта и что его разделяли профессор Макхью и Леопольд Блум. При рекуррентном прочтении истории выясняется, что Джойс создал гениально-провидческий портрет тирана-фашиста, снабдив Белло, вдавливающего каблук в шею еврея Блума, усами, зеленым камзолом, гамашами горца и «тирольской шляпой с пером куропатки»; а саркастический смех Джонатана Свифта отозвался столетие спустя в похабных гримасах Виктории – сборщицы не только ссанья, но и крайней плоти.

Вот какую картину будущего нарисовал Свифт в 1743 году в своем «Проекте сооружения и содержания отхожих мест в Лондоне, Вестминстере и их предместьях»:

«Отхожие места сооружены из портландского камня. Галереи и орнамент фасадов выполнены из мрамора. Статуи, барельефы, скульптуры на карнизах и капители колонн и пилястров изображают разные позы при опорожнении желудка. Дворы вымощены мраморными плитами, а в середине высится фонтан с декоративной скульптурой, намекающей на предназначение строения. Во дворе сооружен портик со сводом, двор окружен колоннами, между двумя колоннами –  незапираемая дверь, ведущая в укромное место.
Укромные места украшены фресками в подобающем обобщенном стиле с иероглифическими фигурами. Сиденья покрыты тонким драпом с котоновой подбивкой. Зимой полы устланы турецкими коврами, а летом усыпаны цветами и травами».

Лишь столетие спустя Лондон приступил к реализации того, что сначала не выглядело карикатурой, но превратилось в нее, как только реальность применила к фантастике операцию вычитания: сооруженным тогда общественным сортирам не хватало лишь «фресок в подобающем обобщенном стиле». Известно, что чаще всего утопии реализуются слишком усердно, и переход к действию, позволяющий придать им социальную консистенцию, как правило, оборачивается продублированной нормой, читай – гнетом. Не получилось ли так, что едкая ирония Свифта как раз и породила тот самый дискурс, который был им заведомо осужден? Не сам ли он заронил семена викторианского идеала Аккуратненького и декоративной завитушки? Подданный угнетенной страны оказался в этом пункте прозорливым пророком в отношении страны-угнетателя – вплоть до того, что предсказал появление необходимых условий для пространства внутреннего монолога, в котором Блум по утрам расстегивал штаны. Текст «Улисса» подтверждает: в Ирландии люди испражняются так же, как в центре Лондона, а значит и думают там и тут одинаково. Поэтому прав был Джойс, когда вложил в уста ярого патриота профессора Макхью сентенцию «Строителям клозетов и клоак никогда не быть господами нашего духа», ибо Англия, или шире – ее цивилизация, не опровергла очевидного: укротив говно, Империя завладевает душами.

Перевод БК


ZINA :
Однако, прелюбопытнейшее произведение.  
Говорите, Борис, скоро выйдет в Москве?
Надо приобрести!
Знаете, я вот не специалист по переводам. НО!
То, как написано: темп, красочность, сочность...
Это здорово! Насколько я понимаю, главное в переводе не только сохранить точность, а передать настроение, ощущение текста, его заразительность. И потом, ведь это 100% не лёгкий текст для перевода. В этом жанре и на родном языке писать сложно. Жаль, не доросла я ещё до чтения оригиналов. А кто автор? Не побоюсь показаться смешной - он наш современник? Культуролог? Философ? Вы с ним знакомы? Вот сколько вам вопросов, Борис!

Возвращаясь к тексту... Красиво написано, "вкусничко"... Хотя тема - совсем не "вкусничко"  

А что ж остальные молчат?
Коллеги! Иде какие-нить реакции?


BORIS :
Эх, заниматься саморекламой - так уж по большому счету!  

Автор "Истории говна" - Доминик Лапорт, филолог- эссеист-постструктуралист. Книга вышла во Франции в 1978 году и - по тогдашним меркам и несмотря на закат "сексуальной революции" - прозвучала как взрыв бомбы. На нее откликнулись все крупнейшие газеты, включая "Монд" и "Либерасьон".

Нет, Зиночка, с автором мне, увы, познакомиться не пришлось. Он скончался в возрасте 35 лет. Так что справки по тексту и об авторе я наводил во французском издательстве, выпустившем книгу.

Вообще-то, я хотел разместить здесь кусок на французском языке, а за ним перевод. Вчера битый час перепечатывал французский текст (сканировать не умею), а потом случайно задел не ту клавишу, и - все коту под хвост. :-(


ZINA :
Пушистый, однако, у этого кота хвост.  



ЗОЛУШКА :
Маркович – просто необыкновенный дядька! Я была на его лекции, когда он приезжал в Москву. Маленький, очень подвижный, живой, глаза горят. А по- русски говорит настолько легко, свободно и красиво – не передать.

Переводы стали ужасными, просто ужасными. Переводят сейчас все кому не лень. Да и зачем напрягаться – все равно платят копейки. Сейчас читаю Харуки Мураками (его Овца – лучший перевод 1998 года). Эх, только сейчас до нее добралась. Книжка суперпопулярная в Москве. Читают все. Пишут о ней тоже все. Оказывается, его переводчик Смоленский  получил за перевод прямо таки культовой  книги всего 200 долларов!! А как здорово перевел!! И такой труд ничего почти не стоит!!


EARIL :
Про перевод ничего плохого сказать не могу, но текст...


BORIS :
Earil, вы вот сказали, что, мол, перевод неплохой, а текст - наоборот... Так я вам возражу сразу - именно перевод можно (и нужно) обсуждать, а текст  обсуждать ни к чему (хотя бы потому, что автора нет в живых).

Здесь ведь что произошло. Я привел небольшой фрагмент. Но книга Лапорта написана на одном дыхании и требует именно НЕПРЕРЫВНОГО ПРОЧТЕНИЯ. А у меня нет ни возможности (сканнер не фурычит), ни права (контракт подписан) вывешивать тут весь текст. Замысел автора – вовсе не «ассенизационный»: он прослеживает параллельные процессы очищения французского языка от латыни и города (Парижа) от говна, задевая мимоходом и другие темы (тему «отцов социализма», в частности) То есть тут про очищение от ДВУХ ГРЯЗЕЙ СРАЗУ.  

Ясно, что из моего отрывка это не следует. Просто попросили привести пример - я это сделал. На свой страх и риск. Так что здесь уместно (и желательно) высказываться о переводчике, но ни в коем случае не об авторе. Книга скоро выйдет в свет, вот тогда и обсудим всё и вся.

PS. Однако, какая сегодня гадкая навигация!


NATA :
За Пушкина, Борис, спасибо.

Жаль, конечно, что у Вас стерся французский текст, без него полностью оценить Ваш перевод, действительно, сложно, НО читается он легко и непринужденно. А вообще-то, я преклоняюсь перед Вами, ведь перевод такого рода литературы - творческое, нестандартное занятие, когда приходится постоянно искать нетипичные решения и соответствия, не предусмотренные никакими учебниками. Кто пробовал хоть раз переводить - меня поймет.

Если кому интересно, нашла еще один перевод того же предложения Пруста в исполнении А.Франковского (1927).

"Мама велела подать мне одно из тех кругленьких и пузатеньких пирожных, называемых "мадлен", формачками для которых как будто служат желобчатые раковины моллюсков из вида морских гребешков". (Изд. "Азбука", Санкт-петербург, 2000)

По-моему, это более удачный перевод.


VOISIN :
М-да, нужно быть, всё-таки, крепким раблезианцем, что бы насладиться таким текстом во всех его "ольфактивных" составляющих. Вот ведь каковы масштабы "постструктурализма" - от имени розы до запахов...

Конечно, трудно судить о всех аспектах перевода не зная оригинала - но у русского текста есть очевидные достоинства и свой мастерский стиль.

Вдобавок к уже упомянутым лексической ясности, ритимике и умелым регулированием темпа, отмечу пикантный контраст "революционного" содержания и культурософский объективизм изложения - местами не покидает ощущение, что текст написан каким-нибудь Момзеном или Хейзингой в какой-то (г.?) период их творчества.

Есть в этом что-то и от эпоса - с началами абзацев "Ибо...", "Во времена...", "Из истории...", "Лишь столетие...".

Одним словом - браво! И другими словами - анкор, ещё анкор.


BORIS :
Спасибо всем! «Ибо» - авторские, амальгама стилей – тоже. Кстати, вчера я неожиданно нашел файлик, который, как полагал, потерял. Привожу абзац по-французски и даю его перевод (предупреждаю – не окончательный).

«La ville devient, par opposition a la campagne, le lieu de l’imputrescible ouvert comme tel au nouvel espace du visible : la ou la merde etait, l’or advient et, revenant, ne peut que relancer l’ambivalence constitutive du rapport a l’excrement : embellie, ordonne, magnifiee, sublimee, la ville s’opposera a la boue des campagnes mais s’exposera de ce pas a devenir le lieu de la corruption face a la nature notoirement virginale. « Il est puant », « il pue le fric », dira du bouggeois, plus tard, le citoyen passe a l’essoreuse du discours de l’Etat-Vierge dans la machine a laver de la Communale : c’est que, si l’ordure qui dore dans les champs fait or qui dure dans les allees citadines, l’odeur de l’ordure dure ou l’or dort».

А вот перевод, где я сознательно отступил от некоторых переводческих канонов – они тут не сработали бы (это касается конца абзаца после двоеточия):

«Город – не деревня; здесь нет процесса гниения, и потому открываются новые визуальные пространства: там, где было дерьмо, появляется золото. Вернувшись, оно усугубляет извечную амбивалентность отношения к экскрементам: приукрашенный, упорядоченный, восславленный и обожествленный город противопоставляет себя деревне-замарашке, но при этом и сам выглядит местом порчи перед лицом девственной природы. «Он смердит», «от него разит деньжищами», – скажет позднее про буржуа гражданин, пропущенный через отжимное устройство дискурса Государства-Девственника стиральной машины Коммунальной школы. Ибо дремлют в полях нечистоты, превращаясь в бесценное золото; и суждено тому золоту блистать в городских садах; а вокруг задремавшего золота тихо вьется похабный душок – в знак того, что всякое золото из говна и мочи было смолото».


ZINA :
Мне понравилось. Интересное решение в конце.
Темп сохраняется.
И, насколько мне знание языка позволяет судить, стиль тоже.
Ура Борису!  

Но отчего молчит Яна?


ЯНА:
Я не молчу, я уже высказывалась по этому поводу некоторое время назад - лично Борису :о))  (но я с Вами согласна, Зина)


ZINA :
Вас понял!  Без вопросов!


BORIS :
Интересные рассуждения о переводе:

http://www.russ.ru/krug/20020327_kalash-pr.htm l

Обратите внимание, после интервью - много ссылок на ту же тему.


ЗОЛУШКА :
Вот эти строки  из Руслана и Людмилы– прямой перевод Пушкиным Вольтера!:

Наина, уже  старуха,  встречает снова некогда молодого человека, который был в нее влюблен.
«Что делать, мне пищит она,
Толпою годы пролетели.
Прошла моя, твоя весна-
Мы оба постареть успели.
Но, друг, послушай: не беда
Неверной младости утрата.
Конечно, я теперь седа,
Немножко, может быть, горбата…»


RGARY :
Вот что я должна вам сказать, дорогие друзья. Перевод процитированный Борисом из Пушкина "Письмо Татьяны"  ужасен. Почему? Потому что переводятся слова, а не смысл, не дух. Слова нельзя переводить. Набоковский вариант перевода, в прозе с огромными комментариями, тоже мне не нравится. Опять же бессмысленно. Читатель из такого перевода почерпнет только сюжет, о чем писал Пушкин в "Евгении Онегине". Как американское кино с Лив Тайлер в главной роли. Мне кажется, вы сейчас все конечно заохаете и заахаете, нужно стать немножко Пушкиным (немножко, потому что полностью все-таки не станешь) нужно быть поэтом и не цепляясь за точный смысл и порядок слов написать заново поэму, только по французски.


ZINA :
А почему мы должны заохать и заахать?  
У нас здесь любое мнение приветствуется.
По поводу "немножко стать Пушкиным" я не согласна с Вами. Нужно быть поэтом, прежде всего. Но при этом, никому не подражать и быть самим собой (а не Пушкиным, Пастернаком, Волошиным...). Почитайте ссылку, которую предложил Борис. Там много поэтому поводу сказано.


BORIS :
М-да-а...  Неожиданный поворот темы: «Перевод [...] "Письма Татьяны"  ужасен. Почему? Потому что переводятся слова, а не смысл, не дух. Слова нельзя переводить».

А что же можно переводить? «Смысл» и «дух»? Так ведь они словами передаются. А иначе идеальный текст – это «Песня без слов». Но Пушкин оперирует именно словами, из них соткан и смысл, и дух его поэмы. Другое дело – как, какими французскими словами передать смысл и дух русской поэзии? Однозначного решения нет, поэтому и существует много разных подходов и разных переводов. Об этом и разговор.

Между прочим, перевод "Евгения Онегина", откуда взято "Письмо Татьяны", сделан под редакцией Ефима Эткинда. Знаете, как его называют на Западе? "L'un des plus еminents pouchkiniens"! Это вам не хухры-мухры. Отрывки из этого перевода включаются в антологии русской поэзии на французском языке. А сам перевод постоянно переиздается солидным швейцарским издательством "L'Age d'Homme".


RGARY :
Это, конечно, хорошо, что перевод этот постоянно переиздается и что он так признан на Западе. Пусть будет. Написав, что не надо переводить слова я имела ввиду, что не надо слишком за них цепляться, что иногда можно пожертвовать словами, то есть передать смысл другими словами, а не именно теми которые были в подленнике. Коряво я изъясняюсь, но по другому не получается.
А стать Пушкиным это значит - поэтом. Пушкин в моем контексте синоним слова поэт. О подражании тут никто и не говорил.


NATA :
Борис, как всегда выражаю Вам благодарность за ссылки. Хочу Вас повеселить. Это я вычитала из книги Геннадия Мирама "Профессия: переводчик"
"Открытие международной научной конференции. Представляя участников, председатель говорит:"Нас почтил своим присутствием профессор Х., известный ас эксперимента". Переводчик-синхронист переводит: "We are honored by the presence of Professore X, known as an ass of experiment", что вызывает дружный смех англоязычной аудитории. К чести профессора Х. надо сказать, что чувство юмора ему не изменило и в перерыве он пришел в кабину к синхронистам и сказал: "Boys, you were right".



BORIS :
К вопросу о новаторстве Набокова-переводчика, да и вообще - о традиции русского поэтического перевода:

"Большая популярность переводов Маршака среди самых широких читательских кругов в значительной степени определяется тем, что в  своем  творчестве  он продолжает славные    традиции русского поэтического     перевода.

Основоположниками этой традиции по праву считаются В. Жуковский и А. Пушкин, и смысл ее заключается в том, что "переводчик в стихах не раб, а  соперник". Жуковский и  Пушкин  считали, что только большая творческая свобода по
отношению к оригиналу  дает  переводчику возможность передать  поэтические
ценности подлинника  во  всем  их  своеобразии на своем  родном  языке.  А
поэтическая  ценность  художественного  произведения  определяется идейной глубиной и верностью познания реальной действительности и ее отражения в
художественных образах. Задача переводчика заключается поэтому не  только  в том, чтобы точно перевести  сказанное  на одном языке на другой язык; художественный перевод должен  перенести поэтические ценности   одной литературы в другую литературу. Потому Пушкин и  Жуковский  как  переводчики стремились не к буквальной точности, а к точности поэтической и прежде всего к тому, чтобы переводное стихотворение  или  поэма стали фактом русской
поэзии. Таковы переводы Жуковского из Гете, Шиллера, Вальтер Скотта, Байрона и других поэтов, переводы Пушкина из Горация, Вольтера, Шенье, Мицкевича".

Кто хочет, может прочитать всю статью:
http://lib.ru/POEZIQ/MARSHAK/shks_marshak.txt< /a>


RGARY :
Собственно об этом я и говорила.


BEHEMOTH :
не прошло и трех месяцев, как я добрался то этой темы  Борис, "История Г."- просто прекрасно! К сожалению, не имею возможности оценить оригинальный текст, но перевод звучит вполне самодостаточно. И разностилица, и перескоки со Свифта на Джойса и обратно, и смысловая насыщенность - все они друг дружку не затмевают, а наоборот помогают цельности картины.. Вообще, конечно, интересная идея - на таком человеческом материале построить такие аллюзии...
"Когда б вы знали из какого сора ... "  ))


JEANNE :
А я вот хочу сказать (спасибо Бегемоше, что вытащил эту тему  ), что читала переводы Жуковского английских поэтов и французских, и во многих очень про себя ругалась. Мне кажется он уж часто очень сильно переиначивает текст, видимо стремясь "чтобы переводное стихотворение  или  поэма стали фактом русской поэзии". иногда у меня складывалось впечатление (читая оригинал и затем перевод), что я читаю различные произведения! Всё-таки переводчик должен оставаться переводчиком, т.е. человеком, который помогает людям других языков понять, что хотел сказать сам автор.


ZINA :
Жанночка, цитирую Набокова, которого процитировал Борис (см. выше):

Задача переводчика заключается поэтому не  только  в том, чтобы точно перевести  сказанное  на одном языке на другой язык; художественный перевод должен  перенести поэтические ценности   одной литературы в другую литературу. Потому Пушкин и  Жуковский  как  переводчики стремились не к буквальной точности, а к точности поэтической и прежде всего к тому, чтобы переводное стихотворение  или  поэма стали фактом русской
поэзии.

Конец цитаты.  
Вот я, например, придерживаюсь этой точки зрения.
Дословный перевод почти никогда не передаёт настроения, а иногда даже искажает смысл (например в каких-либо устойчивых выражениях, идиомах, народных поговорках).


JEANNE :
Дин, я согласна с тобой, но должна же быть где-то эта грань, которую переводчик не должен переступать, для того чтобы произведение оставалось авторским, а его собственным. Вот я говорила, что с моей точки зрения Жуковский часто её переступал, повторюсь еще раз: у меня часто складывалось впечатление, что я читаю 2 РАЗНЫХ произведения. хорошо, не будем брать французских авторов, которых он переводил, сама знаешь, язык я очень плохо ещё знаю, но с английским его переводом я бы поспорила частенько. Я понимаю, что переводить, да ещё в стихах - это тебе не фунт изюма, но, люди добрые, я считаю, надо стараться выдерживать дух и не нужно русифицировать и его! это я опять придираюсь ко фразе "...поэма стали фактом русской поэзии".


(Отредактировал(а) Boris - 15:00 - 29 Июня, 2002)

[Золушка]

"Кстати, о переводах туда и обратно. Неча все на компьютеры валить - люди ничем не лучше. У Корнея Чуковского я нашел рассказ о том, как какой-то немец написал труд об экономике Украины, взяв к нему эпиграф из пушкинской "Полтавы": "Богат и славен Кочубей, его луга необозримы, там табуны его коней пасутся вольны, нехранимы, и много у него добра - мехов, атласа, серебра...". Совсем неплохой эпиграф, разумеется, в переводе на немецкий. А потом кто-то перевел этот труд на русский. Вместе с эпиграфом - он не узнал пушкинских строк и перевел его сам, как умел. Получилось вот что: "Был Кочубей богат и горд, его поля обширны были, и миллионы конских морд, мехов, сатина первый сорт его потребностям служили".

[Boris]

Золушка, а источник?

[Золушка]

это статья о трудностях перевода, я нашла ее в сети, но не запомнила адрес

[Boris]

Делаю эту запись для того, чтобы этот топик всплыл на поверхность раздела, где уже "плавает" топик по аналогичной теме - "Клуб переводчиков".

[Vobla]

Очень интересно! Я читала этот двухтомник Пушкина на французском. Некоторые переводы просто чудо как хороши, хотя переводить поэзию вообще и Пушкина в частности нелегко.

"миллионы конских морд, мехов, сатина первый сорт его потребностям служили" - прелесть! Посмеялась

[Vishenka]

Я надеюсь, что я не нарушаю никаких авторских и прочих прав, помещая этот текст из балтиморского журнала Вестник здесь. Ариадна МАРТИН (Канзас)

БАЛАНЧИН ПЕРЕВОДИТ ПУШКИНА

Точнее, перевёл - всего одно стихотворение, да и то, впрочем, только три первых строфы из шести: больше ему не требовалось. И не просто, как следовало бы закономерно ожидать, на язык танца (его восьмиминутное, скорее драматическое, по словам самого хореографа, чем формальный дивертисмент, па-де-де под названием "Медитация" на музыку П.И.Чайковского, opus 42, Nо.1), но при этом ещё и на английский язык, - причём одно из едва ли не самых трудных для перевода у Пушкина. Перевёл по той простой причине, а вернее - по трём простым причинам, что, во-первых, слова этих трёх строф выражали именно то, что ему хотелось и нужно было сказать. Во-вторых, та, к которой он обращался, по-русски не понимала. В-третьих же, и, вероятно, в главных, - стихотворная форма, передавая образно и достаточно ясно его творческий замысел для нового танца будущей исполнительнице главной партии, в то же время неявно несла в себе и признание адресатке в любви.

Репетиции нового танца начались в октябре 1963-го г., стихотворение же пришло к балерине по почте из Гамбурга, куда м-р Би (как любовно все в театре называли его) вскоре ненадолго отлучился по творческим делам. "Тут вот письмо тебе от м-ра Баланчина. Он никогда не пишет писем", - сказала девушке Наталья Глебова, одна из директрис балетной школы при театре. Звали её Сюзэнн Фикер. И хотя, впрочем, она уже два года как сменила фамилию на более элегантную, по её мнению, Фаррелл, имя это никому, кроме коллег по театру и школе при нём, ничего не говорило. Родившейся в Огайо ученице балетной школы было всего 18-лет, и её сценический опыт ограничивался двумя годами кордебалета того же Гамбургского театра. Переводчику же было 59 лет.

Итак, Сюзэнн Фаррелл. Последняя Муза великого балетмейстера, с первого мгновения, ещё в августе 1960-го г. (а стихотворение, разумеется, так и называлось - "Я помню чудное мгновенье"; только едва ли когда-нибудь узнала адресатка, кто был его подлинный автор) и на всю его оставшуюся жизнь, то есть на целую четверть века, заполонившая душу Баланчина. А главное - ставшая бесценным единомышленником и преданным другом своего великого Учителя. Самая, как говорят о ней критики, загадочная и самая восхитительная американская балерина своего поколения.

Растерявшаяся, едва ли успевшая опомниться от волнения, что великий балетмейстер решил поставить новый танец специально для неё и Жака Д'Амбуаза, её давнего кумира среди танцовщиков, юная балерина была теперь окончательно смущена, сбита с толку и даже напугана одной мыслью о том, что он мог, будучи где-то там, вообще вспомнить о ней. И, показав послание только одному человеку (сложив при этом страничку так, чтобы приписка не была видна; см. само письмо дальше) вместо двух, как просил о том м-р Би, не совсем понимая почему, но чувствуя важность этого письма, спрятала в тот же день его на дно в один из ящиков комода в своей спальне и ни разу не перечитывала целых 26 лет, до самой кончины м-ра Би. И никогда (подчёркивает сама балерина), никогда с того момента, как Баланчин вернулся из Гамбурга, они ни разу не заговаривали об этом письме.

Перевод приведён ниже, но если вам захотелось взглянуть на него раньше, то вы уже убедились, что английский язык переводчика не успел стать его вторым, точнее даже - третьим, родным языком. И, вероятнее всего, у вас возникло естественное недоумение - зачем он это сделал, а если уж и сделал, то серьёзного-то, во всяком случае, отношения к себе этот перевод, при всём нашем пиетете к великому хореографу, дескать, не заслуживает - разве что сочувственную и скептическую улыбку, - с чем я, при всех "да", "конечно" и пр., всё-таки не соглашусь. Но об этом чуть дальше.

А здесь тема у меня, по меньшей мере, раздваивается, не только угрожая размеру статьи, но и являясь, кстати, одной из основный причин, почему я очень долгое время не могла собраться и сесть написать обо всём этом. Прошло два, если не три года, с тех пор, когда, случайно оказавшись у включённого телевизора, я услышала, как сама Фаррелл процитировала интервьюеру эти самые строки, сказав, что м-р Би посвятил их ей и что это было первое любовное письмо в её жизни. Если не на первой, то уже на второй строке, в ритме её, я уловила что-то до боли знакомое и на третьей уже сказала себе: "Да это, никак, один из самых удачных переводов "Чудного мгновенья"!" Погрешностей в языке я тогда на слух и не заметила, да и не до них было: волнующе знакомая музыка звучания на чужом (все-таки!) языке заслонила всё. К сожалению, я не смогла досмотреть передачу до конца и записать её выходные данные. Я надеялась на её скорое повторение, но этого не случилось. Поиски через библиотеки оказались безуспешными: даже на видеоплёнке, называвшейся "Dancing for Mr. B", которую мне удалось найти в колледже соседнего города, и на которой были записаны интервью с шестью балеринами, С.Фаррелл не оказалось. И, как ни огорчительно, даже когда, будучи в Нью-Йорке, я пошла в библиотеку Музея радио и телевидения (настоящий кладезь информации), то и там нужной мне плёнки не оказалось. После чего я, наконец, догадалась просматривать книжные полки, где и нашла, среди прочих книг о Баланчине и его балеринах, книгу С.Фаррелл "Holding on to the air". Фаррелл вынесла в заглавие своей книги слова из фразы Баланчина: "You just hold on to the air when you're up there [on pointe - пояснение С.Фаррелл. - А.М.]. You are riding on the air" (что новоиспечённой солистке далось, кстати, далеко не сразу).

Именно при чтении книги я и стала понимать, что тема моя раздваивается. Мне, прежде всего, хотелось говорить об этом переводе - в противовес другим переводам на английский язык, которые мне доводилось читать (несмотря даже на обнаруженные у м-ра Би неполадки с английской грамматикой, - а исправлять Сюзэнн, конечно, ни в самой записке, ни в стихах ничего не стала. Часть этих неполадок, вне сомнений для меня, является не столько ошибками, сколько описками, сделанными по рассеянности да ещё и, вероятно, в спешке - я имею в виду прежде всего глаголы, употреблённые и в письме и в стихах вместо прошедшего времени в настоящем).

В то же время, книга Фаррелл так захватила меня - и своей познавательной стороной, и тем, с каким умом, тактом и вкусом, с какой глубокой любовью, безграничным уважением и беззаветной преданностью к её главному герою написана она, - что впору было либо засесть за её перевод, либо хотя бы коротко рассказать об этом самом, может быть, счастливом, самом творчески богатом и, в то же время, чрезвычайно драматическом периоде из жизни Джорджа Баланчина. Но для такого рода книг, я поняла, это не слишком благодарная работа - в том смысле, что для ума и сердца читателя это мало что может дать. Ибо главное здесь не события, не внешнее перечисление фактов, которые сами по себе едва ли что значат, а тот накал творческой атмосферы, то редчайшее творческое единомыслие и взаимопонимание, которые в течение более чем двадцати лет изо дня в день ежеминутно царили между автором книги и великим хореографом - в студии ли, на сцене, или во время пеших прогулок домой (Сюзэнн и Баланчин с женой, уже сошедшей со сцены балериной Танакиль ле Клерк, жили почти по соседству друг от друга, всего за несколько кварталов от театра). И читать об этом надо у самой Фаррелл. Тем, кто интересу ется темой и владеет английским, едва ли придётся пожалеть о затраченном времени. Не исключаю, что какие-то факты могут быть сглажены, приукрашены в книге. Это вполне естественно для человеческой памяти, и, помимо всего, могло быть продиктовано пиететом балерины к великому мастеру и безмерно преданной любовью к самому главному и самому важному, по собственному признанию, человеку в её жизни. Но самое ценное в книге Фаррелл - описание творческого процесса как в их совместной работе с Баланчиным, так и в её собственной жизни на сцене. И никакому вымыслу тут места быть не может.1

Переходя теперь к стихотворению, я хочу прежде упомянуть рассказ Вл. Набокова о том, как он однажды почти всю ночь бился над переводом одной только первой строки пушкинского "Мгновения" и "в конце концов перевёл её", заверив нас в том, что "плоским, ничего не выражающим предложением "I remember a wonderful moment" английского читателя не убедить, что это - "совершенное начало совершеннейшего стихотворения". Но, заинтриговав нас, тайны своей, как и следовало ожидать от Набокова, он не раскрыл: "...привести её [переведённую строку - А.М] здесь - значит уверить читателя в том, что знание нескольких безупречных правил гарантирует безупречный перевод". Тем не менее, две страницы (см. его "Лекции по русской литературе", вышедшие теперь и на русском языке) увлекательного анализа особенностей этой строки Пушкина и трудностей её перевода он нам подарил. И, между прочим, предупредил, что если к слову "мгновенье" в русском языке подберётся до двух тысяч рифм, то нелегко придётся тому, кто захочет поставить в конец строки английское "moment".

Здесь не место теоретическим выкладкам на тему, что такое и как делается стихотворный перевод. Об этом и без того написаны мили и мили строк. Ясно одно, что, во-первых, каждое стихотворение, помимо общих, диктует свои собственные правила, а во-вторых, каждый переводчик - даже если условно говорить о несомненно талантливых - вносит своё толкование и ставит свои цели.

Сразу оговорюсь, что сама я не только этим стихотворением, но и никакими другими стихотворными переводами и уж тем более на английский не занималась, и потому рассказываю обо всём с точки зрения рядового и интересующегося этими вопросами читатетеля. Причём и тут мои возможности ограничены: судить о качестве английских переводов я рискую лишь в той мере, в какой этот перевод сумел передать смысловую и художественную суть русского подлинника.

Когда-то, ещё в России, готовя абитуриентов к вступительным конкурсным экзаменам по русскому языку и литературе в вузы, я предлагала ребятам для художественного анализа стихи разных авторов, и нашим любимым всегда оказывалось "Я помню...". Периодически я делала для себя те или иные открытия, которыми всегда, естественно, делилась с ребятами. Помню, какой восторг вызвало у меня, и потом у моих подопечных, наблюдение писателя и литературоведа С.В.Шервинского (в его работе "Ритм и смысл", выписки из которой я до сих пор храню) о слове "мимолётное (виденье)", своей пятисложной длиной (вношу поправку: у Глинки - шестисложной, - ведь все помнят, как поётся: "Как мимолё-о-тное..."), усиленной положением в ямбической (т.е. двустопной, а не трёхстопной строке) противоречащего, казалось бы, собственному смыслу слова. "Созерцательное восхищение, - говорит Шервинский, - превозмогает мимолётность самого видения; поэт идёт не от образа, а от своего состояния, ...замедленность, сравнительно с соседними стихами, оценил и выразил Глинка, как раз на слове "мимолётное" давший четвертные ноты, да ещё с нагрузкой их акцентами".

Есть у меня и собственное наблюдение над любопытным фактом (никем, насколько я знаю, в русской критике не отмеченным). Появившемуся в конце второй строки слову "ты" разрастающимся эхом вторит не только слово "красоты" в конце четвёртой строки, но и все ударные, т.е. 2-ые и 4-ые, строки в трёх других строфах: второй, третьей и шестой. В третьей строфе лирический герой признаётся, что он "забыл... голос.., черты", потому в четвёртой нет ни "ты", ни рифмы-эха к нему. Но в пятой строфе - "и вот опять явилась ты", и следом - та же рифма, что и в первой строфе. В шестой же строфе, однако, вместо ожидаемого нового разрастания рифмы-эха - полное её вытеснение: сам образ "ты" как бы отступил теперь на второй план перед торжеством забившегося в упоенье сердца, для которого воскресла вновь вся полнота бытия. Т.е. четвёртая и шестая строфы связаны на основе контраста: "...без слёз, без жизни, без любви" - "...и жизнь, и слёзы, и любовь".

Спрашивается, могу ли я, как бы ни были мне дороги данные особенности пушкинских строк, требовать от переводчиков их соблюдения? Или чтобы они не ставили в конец строки слов "I" и "me". Потому только, что Пушкин вычеркнул бывшие в черновике строчки: "Куда летишь, мой дивный гений?
/ но я... опять покинут я..." Тем более, что с рифмой у англоязычных поэтов и без того свои проблемы.

Бедный, как известно, на рифмы английский язык, делая давно исчерпавшие свои возможности рифмы в традиционном их понимании приевшимися и даже травмирующими эстетическое чувство и поэта, и читателя, вынуждают поэтов, начиная с Ейтса, Эмили Дикинсон и др., всё чаще либо вообще отступать от рифмы, либо искать новые возможности для них. Так что рифмы типа "night\ thought\ it" (в переводе "Ада" Данте Пинским), т.е., как их называют, полурифмы или "отклонённые" (half или slant), или, иными словами, рифмы, основанные на совпадении конечных согласных при более или менее сходных предшествующих гласных, признаются критиками гибкими, создающими "более сложное и даже диссонирующее чувство ритма и гармонии". Так, не только для глаза, но и для уха англоязычного читателя перевод первой и последней строф "Я помню", сделанный современной английской писательницей Элейн Файнстайн для её же биографии Пушкина, является вполне рифмованным: instant\ to me\ vision\ beauty, а также excites\ awareness of\ delight\ love, а не просто подстрочником. Автора даже не смутило то, что в слове "beauty" ударение не падает на последний слог.

Это о рифме. А сколько их ещё, не отмеченных здесь, но дорогих русским читателям этих самых "особенностей" в пушкинском "Я помню"!

С английскими версиями этого стихотворения до недавнего времени (фактически - до знакомства с баланчинской) я сталкивалась лишь случайно и только теперь решила разыскать хоть некоторые из них - и нашла штук восемь (все переводчики были англоязычными) да ещё пару ни на что не претендующих академических подстрочников для научных целей. Таким, в частности, был перевод литературоведа князя Дмитрия Мирского для его же книги "Пушкин".

Я не могу, конечно, да и не собираюсь приводить здесь все эти переводы даже в выдержках. Но надеюсь, что кроме, разумеется, перевода Баланчина ещё хотя бы два рифмованных отрывка из других авторов будут любопытны читателям.

Итак, Баланчин. Привожу всё письмо целиком и в том виде, в каком оно было напечатано в книге Фаррелл (текст письма, по её словам, был написан синими чернилами, а стихи - красными и, как я полагаю, крупными печатными буквами):

"Dear Suzanne!

Here is the poem I promise to you before I went to Hamburg. That is how Jacques should feel when he is dancing pas de deux with you. Show to him and to Diana2. She is your guar-DIANA-angel! but not to anyone else.

I CAN'T FORGET THIS BLESSED VISION,
IN FRONT OF ME YOU STOOD MY LOVE,
LIKE INSTANT MOMENT OF DECISION,
LIKE SPIRIT BEAUTEOUS FROM ABOVE.

THROUGH LANGUOR, THROUGH DESPAIR AND SORROW,
THROUGH CLAMOR AND THROUGH RESTLESS SPACE,
I HEARD YOUR VOICE FROM NIGHT TILL MORROW
AND DREAMT AND DREAMT OF DARLING FACE.

THE YEARS OF STORM COMPEL SURRENDER,
DISPEL AND SCATTERED DREAM OF MINE,
AND I HAVE LOST YOUR VOICE SO TENDER
AND FACE SO HEAVENLY DIVINE.

P.S. I hope by now you are thin and beautiful and light to lift.
See you soon,
Your G.B."

Первый известный перевод (открытый, кстати, Мирским 3) был сделан ещё где-то в середине позапрошлого, т.е. XIX века неким Томасом Шоу (1811-1863), бывшим одно время профессором английской литературы в том самом лицее, где до этого учился и сам автор подлинника. Привожу только три первых строфы.

Yes! I remember well our meeting
When first thou dawnedst on my sight,
Like some fair phantom past me fleeting,
Some nymph of purity and light.

By weary agonies surrounded,
`Mid toil, `mid mean and noisy care,
Long in mine ear thy soft voice sounded,
Long dream'd I of thy features fair.

Years flew; Fate's blast blew ever stronger,
Scattering mine early dreams to air,
And thy soft voice I heard no longer -
No longer saw thy features fair. (Thomas B. Shaw)

Одним из широко признанных - хотя, как и можно было ожидать, некоторые оспаривают, иногда довольно воинственно, несомненность этого признания - переводчиков поэзии Пушкина, включая "Евгения Онегина", в XX веке является Уолтер Арндт (Walter Arndt). Привожу тоже только первую половину его перевода:

I recollect that wondrous meeting,
That instant I encountered you,
When like an apparition fleeting,
Like beauty's spirit past you flew.

Long since, when hopeless grief distressed me,
When noise and turmoil vexed, it seemed
Your voice still tenderly caressed me,
Your dear face sought me as I dreamed.

Years passed; their stormy gusts confounded
And swept away old dreams apace.
I had forgotten how you sounded,
Forgot the heaven of your face. (Walter Arndt)

Анализа этих версий исследователями, как и своего мнения о них я приводить здесь не стану. Судите сами. Хочу сказать лишь о том, что именно я нашла (а судить о том, права я или нет, тоже, разумеется, вам) у Баланчина.

Едва ли кто будет спорить со мной по поводу русскости и "пушкинскости" музыкального звучания - вслушайтесь только в ритмическое движение, мелодику, в аллитерации... Считать ли его версию переводом или вольным переложением? Ведь если сделать обратный подстрочный перевод, то слова, да и весь текст, окажутся иными. Но это в разной мере происходит со всеми поэтическими переводами, и вопрос только в том, насколько они удачны и правомерны. Здесь же всё, по-моему, именно в том духе, в том ключе, в каком мог бы это сделать сам автор подлинника: так естественно звучат слова и строятся образы! А один образ, пушкинский по сути, очень баланчинский по форме выражения. Сравните "в тревогах шумной суеты" во второй строфе у Пушкина с "through clamor and through restless space". Для властелина пространства и движения - м-ра Би - что ещё могло оказаться естественней, чем зрительный образ мельтешения в пространстве чего-то неразличимого и назойливого и стремления пробиться "сквозь" него (through)! Пушкин, страстный поклонник балета, не мог бы не оценить подобной находки. Слегка повернув грань пушкинского образа, Баланчин сделал ещё более ощутимой его трёхмерную глубину. И, пожалуй, энергичный напор движения, переданный с помощью повторяемых Р и взрывных согласных, особенно во 2-й и 3-й строфах, вместе с четырёхкратным повторением "through", у Баланчина выражен гораздо интенсивнее, хотя, в то же время, это повторение как бы смягчает, уравновешивает - синтаксически и песенно-мелодически - общее звучание стихов.

Что касается протяжённости мимолётного виденья, то м-р Би её тоже ощущал. Это видно и в слове "stood" вместо русского "явилась", и в самой его хореографии, в том, как он внушал Фаррелл, работая над сценой её выхода в "Медитации", как бы застыть в воздухе [см. в начале статьи о названии книги Фаррелл].

Да, немалые усилия англоязычных переводчиков заслуживают уважения и благодарности. А уж каких усилий стоили Джорджу Баланчину поиски подходящих английских слов и грамматика чужого языка, мы не узнаем никогда - хотя образы, ритм и другие особенности формы, кажется, вообще не несут на себе ни малейших следов усилий, будто пришли к нему спонтанно, сами по себе - впечатление, оставляемое всегда настоящим поэтом.

Я не знаю, возможно ли "спасти" перевод Баланчина для англоязычного читателя - в том смысле, чтобы, устранив грамматические недоразумения (так, даже слово "heavenly" он употребляет в значении наречия, в то время как в английском, наряду ещё с несколькими словами на - ly [goodly, timely, utterly и пр.], оно является прилагательным), сохранить его редкостные достоинства, его необыкновенную воздушность, его одухотворённость - в первую очередь. "Спасти", разумеется, не ради сохранения престижа м-ра Би как переводчика - литературных амбиций у него не было, талант же поэтического видения - несомненен. Речь о литературе, об англоязычном читателе, об искусстве перевода вообще. Или все эти артикли и вспомогательные глаголы - которые порой, что греха таить, так и хочется сдуть как шелуху, засоряющую горстку зёрен на ладони! - навсегда будут едва ли не самой главной помехой для передачи ритма, специфической мелодичности русской, особенно классической, поэзии? И только полубессознательным игнорированием подобных помех можно достигнуть этой желанной воздушности - вместо спотыкливого звучания переводов (для русского уха, по крайней мере), сделанных англоязычными переводчиками?

Одна моя англоязычная приятельница, пишущая стихи, делала насчёт "спасти" кое-какие попытки, в восторг меня не приведшие. Но я уже говорила о своей некомпетентности в качестве судьи англоязычной поэзии, будь то оригинальная или переводная (хоть я и знаю какие-то правила и неуместность подхода с русскими мерками). На это есть другие. А мне же, так или иначе, даже при некоторой несовершенности английского языка Баланчина, его перевод навсегда - и без всякой сочувственной или скептической улыбки - останется дорог. Это, может быть, тот единственный перевод, к которому шутливо-убийственный набоковский приговор:

What is translation? On a platter
A poet's pale and glaring head,
A parrot's screech, a monkey's chatter
And profanation of the dead,

- неприменим.

Жаль всё-таки, что нет такой международной договорённости о некоем условном языке, в русле всякого языка - не только английского, в котором ради правды передачи уникальности произведения поэзии на другом языке можно было бы поступиться некоторыми грамматическими строгостями, если это не искажает смысл переводи мого до утраты его. Ну разве так уж мешают в этом переводе грамматические погрешности (не считая описок в глагольных формах, на что и существуют редакторы)? Ведь пишут же, кстати, о том, что неизбежные, и не только вполне безобидные, но и заключающие в себе особое очарование для англоязычного читателя, отступления от нормативной грамматики у пишущих по-английски иноязычных авторов с каждым днём становятся всё более массовым явлением.

Конечно, подобная условность потребует от читателя дополнительной умственной нагрузки, определённой отстранённости. Ну и что?



1 Отмечу по ходу, что книга написана в соавторстве с Тони Бентли, которой она, вполне возможно, обязана своей цельностью, композиционными и некоторыми другими достоинствами. Бентли _ бывшая коллега Фаррелл по театру и автор статей и книг о балете. _ А.М.

2 Д.Адамс была одной из лучших тогда балерин в труппе и человеком, сыгравшим жизненно важную роль в судьбе С.Фаррелл: она разыскала её ещё 16-летней девочкой в балетной школе в Огайо и порекомендовала Баланчину в качестве кандитатки для нового набора учеников в его Школу Американского Балета.

3 У Мирского же я нашла, наконец, недавно и упоминание о повторности рифм на "- ты"; но, полагаю, по рассеянности, он говорит, что они присутствуют в первых пяти строках, не обратив внимания на их отсутствие в четвёртой строфе.

[avlar]

работая над особенностями перевода реалий и имен собственных с английского на французский в произведениях жанра фэнтези я столкнулась с тем, что переводчик использует разные приемы - как транслитерацию так и перевод-кальку (хотя были случаи подмены одного компонента другим). Насколько я знаю, в нашей традиции перевода нарушение принципа унификации - не есть хорошо ... а если говорить, о способах перевода имен собственных и реалий на французский язык, то отличаются ли они от способов, выделенных нашими учеными, и какие из них считаются стандартом во французской лингвокультуре?