Бедность в литературе

[Maroucha]

Бедность в американской литературе поразила в "Дереве, растущем в Бруклине".

А мне почему-то "Хижина дяди Тома" в плане бедности запомнилась, наверное, детское восприятие сказалось.
А в советской литературе "Республика Шкид", когда один маленький спекулянт хлебом "подкармливал" своих голодных товарищей. Опять же из детской литературы, наверное, повзрослев с бедностью и голодом в литературе не сталкивалась или эта проблема уже не воспринималась так остро.

[Maroucha]

Vishenka, а мне в "Серебряных коньках" бедность не запомнилась, зато почему-то четко отложилось в памяти то, что голландки каждый день мыли окна, даже в лютый мороз, вот оно какое, порой интересное детское восприятие.

[Vishenka]

На восточном побережье США 4 дня стоят холода - около минус 5, минус 10 градусов. Вчера, нa третий день холодов, по радио нечаянно услышала, что в первые 2 дня в городе Нью-Й орке никто не умер от холода, а на третью ночь - аж трое. Обычно жертвы - бездомные и психически ненормальные люди, не отдающие себе отчета
ни в чем.
В связи с этим вспомнились мне потрясающие описания такой бедности в литературе. Холод, и то, как переносила его на Трафальгарской площади в Лондоне героиня Оруэлла в "Дочери священника".
В детстве читала Гектора Мало, "Без семьи". Обливалась слезами. То же - "Серебряные коньки" Додж. В советской литературе помню "Ташкент - город хлебный". Вроде по теме подходит - дети едут на юг, чтобы победить голод, но ничто не тронуло и не запомнилось. Не знаю, в какие годы писалось, может идеология "в Советском Союзе секса нет" уже была в ходу.
Бедность в американской литературе поразила в "Дереве, растущем в Бруклине". Автора обещаю посмотреть позже - забыла, очень достойная книга.

[Claire Flas]

Сразу вспомнилась бедность у того же Оруэлла в "Фунтах лиха..."
Но она там у него какая-то...задорно-юморная в Париже, и более унылая в Лондоне.
Оставляет приятное впечатление

[Vishenka]

Хижину дяди Тома я плоховато помню, но мне там все застила глаза проблема цвета кожи, поэтому бедности в ней не помню.
В Серебряных коньках четко две категории семей показаны - в одной дети на каникулах по льду в Гаагу катят, а в другой - гусей пасут и о дырках в обуви думают.
Да, ешхе вспомнила про бедность в Париже и Лондоне - Бремя страстей человеческих Моэма. Герой его книги решил учиться живописи в Париже и в их студии была симпатизировавшая ему девушка, покончившая жизнь самоубийством из-за отказа брата в финансовой поддержке. Хоронить ее приехал тот самый брат, который стал уговаривать героя "пройтись по девочкам". У героя с живописью не вышло, пришлось вернуться в Лондон и пойти в мед. школу. Наследство стало кончаться, ему стало нечем платить за квартиру, ночевал в парках, голодал.

[Leonetti]

А у меня от "Серебряных коньков" всегда в детстве было недоумение, как это страна может находится ниже уровня моря И с бедностью, кстати, тоже не ассоициировалось, уж очень много там интересных историко-географических сведений.

Бедность - "Маленький оборвыш" Гринвуда.

А из русских - Астафьев "Уха на Боганиде" да и другие рассказы из "Царь-рыбы", хотя бедность там, конечно, не главный персонаж.

[Klea]

Не страшно нищему, что деревня горит - взял сумку да пошел.
/Русская пословица/

Когда читала "На дне" Горького, то от беспросветности бедности хотелось закрыть книгу и не читать, не ощущать всю скудность и нищету жизни тех людей. Выход из той бедности уже только в смерть.

[tamir]

А мне запомнилась Козетта из "Отверженных", ее оловянная сабелька, с которой она играла, как с куклой.

Про бедность и нищету - у Достоевского в "Бедных людях" не о том? А знаменитая "Шинель" Гоголя с его Акакием Акакиевичем? Я хорошо помню "Театр у микрофона" и жуткое чувство безысходности. Или это не совсем в тему?

[svetti]

Роберт Шнайдер, "Сестра сна".
Читал кто-нибудь? Как раз по теме. Я сейчас читаю. Там бедность жизней и душ. Пару раз я себя спрашивала: "А не перестать ли мне читать это?" Так как в этой книге бедность, практически, сравнялась с уродстсвом. Из-за переживаемой жалости к героям, если их можно так назвать, наверное, дочитаю книгу до конца.:frown:
Света.

[Vishenka]

Роберт Шнайдер, "Сестра сна".

светти, никогда не слышала, из какой эпохи и страны?
Почему-то в детстве совсем не поражала и не трогала бедность ни в "На дне", ни в "Шинели". Может, потому, что трудно было себе представить себя обитательницей ночлежки? И к тому же казалось, что это из-за проклятых царских времен, с которыми покончено, поэтому было чувство облегчения - такого, слава Богу, больше не будет Советская пропаганда - самая пропагандная пропаганда в мире В английском языке иногда без перевода пишут слово "агитпроп".
А во взрослом состоянии не перечитывала

[Monika]

А" Жиголо и Жиголетта" Моэма? Бедность и безысходность..
Ну а насчет пропаганды, мне показалось, что в Америке ее тоже хватает.. (смайлик улыбки, а не смеха)

[Di Ra]

Сколько не перечитывал "Преступление и наказание" всегда старался, но не мог, представить ту крайнюю степень нищеты, которая описывалась на протяжении всего романа как в описании жилища (знаменитая комната-гроб Раскольникова, жилище Мармеладовых), так и в описании одежды.
И замечательный черно-белый фильм не дает того представления нищеты, которое показывал Достоевский.
Слышал, что снимается новый фильм (сериал ?) по роману. Он будет, несомненно, цветным. В цвете, по-моему, еще труднее передать это.

[tamir]

Vishenka,

Почему-то в детстве совсем не поражала и не трогала бедность ни в "На дне", ни в "Шинели".

К героям Горького никогда не испытывала никаких личных чувств, и "На дне" вообще не считаю литературой - ИМХО. Да и вообще все, кроме "Клима Самгина" такая откровенная агитка или безвкусица( или дуроновкусие), включая знаменитого Данко, и Лойку Зобара... Пусть меня здесь на форуме сурово покарают, но все эти душераздирающие сцены - пошлятина в чистом виде.

У Федора Михайловича тоже истерик хватает, но это, как ни крути, литература, такие человеческие закоулки, что до конца жизни хватит осмысливать... И нищета , как физическая, так и духовная... Давит неимоверно...

[svetti]

Vishenka,
Robert Schneider -- современный австрийский писатель (родился в 1961 г.). Книга "Сестра сна" вышла в свет в 1992 году и была переведена на 24 языка, отмечена рядом литературных премий, легла в основу фильма, балета и оперы.
История такова: родился гений в сельской глуши, все его считали выродком. Он постиг тайны музыки и органной игры, не зная нотной грамоты. Он пережил самозабвенную любовь и не был любим. Он пережил единственный успех у знатоков, чтобы через несколько дней неслыханным образом лишить себя жизни. 1803 год -- начало повествования, место действия -- заброшенная австрийская деревушка.
Меня этот роман "встряхнул".
Света.

[Vishenka]

Да, Моника, в Греции есть все, даже пропаганда

Ди Ра, мой муж, проживший с 0 до 25 лет вдвоем с мамой в комнате коммунальной квартиры 12.5 кв.м., оказался особо чувствительным к вопросу нищеты Раскольникова и описанию его комнаты, данному Достоевским в шагах, еще в молодости подсчитал, что была она размером 36 кв.м. Жаль, Достоевский не знал советских санитарных норм времен развитейшего социализма.

Светти, спасибо

[Klea]

Vishenka пишет:
Почему-то в детстве совсем не поражала и не трогала бедность ни в "На дне", ни в "Шинели".


К героям Горького никогда не испытывала никаких личных чувств, и "На дне" вообще не считаю литературой - ИМХО.

В детстве и все школьные годы я много болела и поэтому пропустила многое.
Повзрослев, поняла, что Горького не знаю совсем, кроме "Буревестника" и стала читать... Тоже было ощущение, что как-то все натянуто...

А в Нижнем Новгороде, бывшем Горьком, когда была, то мне показали этот дом, который был ночлежкой в "На дне". Какое-то тупиковое неприятное место.

[Leonetti]

"Скорбь Сатаны" Брэма Стокера так и начинается "Знаете ли вы, что такое бедность..."

[Vishenka]

Леонетти, респект Вашей начитанности. Я и не подозревала, что Брем Стокер еще что-то кроме Дракулы написал , которую, впрочем, я и не читала. Дети в раннеподростковом периоде читали.

[Aquarelle]

А мне на тему бедности почему-то сразу вспоминается "Мартин Иден", причем скорее даже не бедность как таковая, а неистовое желание героя из нее вырваться. Еще в детстве рыдала над сказкой Андерсена "Девочка и спички" (не помню точное название, но эту историю о девочке, замерзающей в Рождественскую ночь, думаю, знают все).

К героям Горького никогда не испытывала никаких личных чувств

Я тоже, да и сам Горький воспринимается исключительно как "Буревестник революции".

[Klea]

Aquarelle, да, "Девочка со спичками" и еще
"Сказка о рыбаке и рыбке"

Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года...
................................................
...
Старика старуха забранила:
«Дурачина ты, простофиля!
Не умел ты взять выкупа с рыбки!
Хоть бы взял ты с нее корыто,
Наше-то совсем раскололось...
.................................................
...
Долго у моря ждал он ответа,
Не дождался, к старухе воротился —
Глядь: опять перед ним землянка;
На пороге сидит его старуха,
А пред нею разбитое корыто.».



Эх, жизнь на Руси была "жестянка"...


ДУМА

Сторона наша убогая,
Выгнать некуда коровушку.
Проклинай житье мещанское
Да почесывай головушку.

Спи, не спи — валяйся по печи,
Каждый день не доедаючи,
Трать задаром силу дюжую,
Недоимку накопляючи.

Уж как нет беды кручиннее
Без работы парню маяться,
А пойдешь куда к хозяевам —
Ни один-то не нуждается!

У купца у Семипалова
Живут люди не говеючи,
Льют на кашу масло постное
Словно воду не жалеючи.

В праздник — жирная баранина,
Пар над щами тучей носится,
В пол-обеда распояшутся —
Вон из тела душа просится!

Ночь храпят, наевшись до поту,
День придет — работой тешутся...
Эй! возьми меня в работники,
Поработать руки чешутся!

Повели ты в лето жаркое
Мне пахать пески сыпучие,
Повели ты в зиму лютую
Вырубать леса дремучие,—

Только треск стоял бы до неба,
Как деревья бы валилися;
Вместо шапки белым инеем
Волоса бы серебрилися!

Николай Некрасов
1861

[Klea]

Даже сейчас, по прошествии многих лет...
Даже сейчас болит сердце перечитывать "Дети подземелья" Короленко. Помню, как все внутри сопротивлялось смерти Маруси.
И непонятно становилось, почему так возможно, что кого-то судьба (?) наделила жить за чертой бедности....

5. Среди "серых камней"

Прошло еще несколько дней. Члены "дурного общества" перестали являться
в город, и я напрасно шатался, скучая, по улицам, ожидая их появления, чтобы
бежать на гору. Я совсем соскучился, так как не видеть Валека и Марусю стало
уже для меня большим лишением. Но вот, когда я однажды шел с опущенною
головой по пыльной улице, Валек вдруг положил мне на плечо руку.
- Отчего ты перестал к нам ходить? - спросил он.
- Я боялся... Ваших не видно в городе.
- А-а... Я и не догадался сказать тебе: наших нет, Приходи... А я было
думал совсем другое.
- А что?
- Я думал, тебе наскучило.
- Нет, нет... Я, брат, сейчас побегу, - заторопился я, - даже и яблоки
со мной.
При упоминании о яблоках Валек быстро повернулся ко мне, как будто
хотел что-то сказать, но не сказал ничего, а только посмотрел на меня
странным взглядом.
- Ничего, ничего, - отмахнулся он, видя, что я смотрю на него с
ожиданием. - Ступай прямо на гору, а я тут зайду кое-куда - дело есть. Я
тебя догоню на дороге.
Я пошел тихо и часто оглядывался, ожидая, что Валек меня догонит;
однако я успел взойти на гору и подошел к часовне, а его все не было. Я
остановился в недоумении: передо мной было только кладбище, пустынное и
тихое, без малейших признаков обитаемости, только воробьи чирикали на
свободе да густые кусты черемухи, жимолости и сирени, прижимаясь к южной
стене часовни, о чем-то тихо шептались густо разросшеюся темной листвой.
Я оглянулся кругом. Куда же мне теперь идти? Очевидно, надо дожидаться
Валека. А пока я стал ходить между могилами, присматриваясь к ним от нечего
делать и стараясь разобрать стертые надписи на обросших мхом надгробных
камнях. Шатаясь таким образом от могилы к могиле, я наткнулся на
полуразрушенный просторный склеп. Крыша его была сброшена или сорвана
непогодой и валялась тут же. Дверь была заколочена. Из любопытства я
приставил к стене старый крест и, взобравшись по нему, взглянул внутрь.
Гробница была пуста, только в середине пола была вделана оконная рама со
стеклами, и сквозь эти стекла зияла темная пустота подземелья.
Пока я рассматривал гробницу, удивляясь странному назначению окна, на
гору вбежал запыхавшийся и усталый Валек. В руках у него была большая
еврейская булка, за пазухой что-то оттопырилось, по лицу стекали капли пота.
- Ага! - крикнул он, заметив меня. - Ты вот где... Если бы Тыбурций
тебя здесь увидел, то-то бы рассердился! Ну, да теперь уж делать нечего... Я
знаю, ты хлопец хороший и никому не расскажешь, как мы живем. Пойдем к нам!
- Где же это, далеко? - спросил я.
- А вот увидишь. Ступай за мной.
Он раздвинул кусты жимолости и сирени и скрылся в зелени под стеной
часовни; я последовал туда за ним и очутился на небольшой, плотно утоптанной
площадке, которая совершенно скрывалась в зелени. Между стволами черемухи я
увидел в земле довольно большое отверстие с земляными ступенями, ведущими
вниз. Валек спустился туда, приглашая меня с собой, и через несколько секунд
мы оба очутились в темноте, под землей. Взяв мою руку, Валек повел меня по
какому-то узкому, сырому коридору, и, круто повернув вправо, мы вдруг вошли
в просторное подземелье.
Я остановился у входа, пораженный невиданным зрелищем. Две струи света
резко лились сверху, выделяясь полосами на темном фоне подземелья; свет этот
проходил в два окна, одно из которых я видел в полу склепа, другое,
подальше, очевидно, было пристроено таким же образом; лучи солнца проникали
сюда не прямо, а прежде отражались от стен старых гробниц; они разливались в
сыром воздухе подземелья, падали на каменные плиты пола, отражались и
наполняли все подземелье тусклыми отблесками; стены тоже были сложены из
камня; большие, широкие колонны массивно вздымались снизу и, раскинув во все
стороны свои каменные дуги, крепко смыкались кверху сводчатым потолком. На
полу, в освещенных пространствах, сидели две фигуры. Старый "профессор",
склонив голову и что-то бормоча про себя, ковырял иголкой в своих лохмотьях.
Он не поднял даже головы, когда мы вошли в подземелье, и если бы не легкие
движения руки, то эту серую фигуру можно было бы принять за каменное
изваяние.
Под другим окном сидела с кучкой цветов, перебирая их, по своему
обыкновению, Маруся. Струя света падала на ее белокурую головку, заливая ее
всю, но, несмотря на это, она как-то слабо выделялась на фоне серого камня
странным и маленьким туманным пятнышком, которое, казалось, вот-вот
расплывется и исчезнет. Когда там, вверху, над землей, пробегали облака,
затеняя солнечный свет, стены подземелья тонули совсем в темноте, а потом
опять выступали жесткими, холодными камнями, смыкаясь крепкими объятиями над
крохотною фигуркой девочки. Я поневоле вспомнил слова Валека о "сером
камне", высасывавшем из Маруси ее веселье, и чувство суеверного страха
закралось в мое сердце; мне казалось, что я ощущаю на ней и на себе
невидимый каменный взгляд, пристальный и жадный.
- Валек! - тихо обрадовалась Маруся, увидев брата.
Когда же она заметила меня, в ее глазах блеснула живая искорка.
Я отдал ей яблоки, а Валек, разломив булку, часть подал ей, а другую
снес "профессору". Несчастный ученый равнодушно взял это приношение и начал
жевать, не отрываясь от своего занятия. Я переминался и ежился, чувствуя
себя как будто связанным под гнетущими взглядами серого камня.
- Уйдем... уйдем отсюда, - дернул я Валека. - Уведи ее...
- Пойдем, Маруся, наверх, - позвал Валек сестру.
И мы втроем поднялись из подземелья. Валек был грустнее и молчаливее
обыкновенного.
- Ты в городе остался затем, чтобы купить булок? - спросил я у него.
- Купить? - усмехнулся Валек. - Откуда же у меня деньги?
- Так как же? Ты выпросил?
- Да, выпросишь!.. Кто же мне даст?.. Нет, брат, я стянул их с лотка
еврейки Суры на базаре! Она не заметила.
Он сказал это обыкновенным тоном, лежа врастяжку с заложенными под
голову руками. Я приподнялся на локте и посмотрел на него.
- Ты, значит, украл?
- Ну да!
Я опять откинулся на траву, и с минуту мы пролежали молча.
- Воровать нехорошо, - проговорил я затем в грустном раздумье.
- Наши все ушли... Маруся плакала, потому что она была голодна.
- Да, голодна! - с жалобным простодушием повторила девочка.
Я не знал, что такое голод, но при последних словах девочки у меня
что-то повернулось в груди, и я посмотрел на своих друзей, точно увидал их
впервые. Валек по-прежнему лежал на траве и задумчиво следил за парившим в
небе ястребом. А при взгляде на Марусю, державшую обеими руками кусок булки,
у меня заныло сердце.
- Почему же, - спросил я с усилием, - почему ты не сказал об этом мне?
- Я и хотел сказать, а потом раздумал: ведь у тебя своих денег нет.
- Ну так что же? Я взял бы булок из дому.
- Как, потихоньку?
- Д-да.
- Значит, и ты бы тоже украл.
- Я... у своего отца.
- Это еще хуже! - с уверенностью сказал Валек. - Я никогда не ворую у
своего отца.
- Ну, так я попросил бы... Мне бы дали.
- Ну, может быть, и дали бы один раз, - где же запастись на всех нищих?
- А вы разве... нищие? - спросил я упавшим голосом.
- Нищие! - угрюмо отрезал Валек.
Я замолчал и через несколько минут стал прощаться.
- Ты уже уходишь? - спросил Валек.
- Да, ухожу.
Я уходил потому, что не мог уже в этот день играть с моими друзьями
по-прежнему, безмятежно. Чистая детская привязанность моя как-то
замутилась... Хотя любовь моя к Валеку и Марусе не стала слабее, но к ней
примешалась острая струя сожаления, доходившая до сердечной боли. Дома я
рано лег в постель. Уткнувшись в подушку, я горько плакал, пока крепкий сон
не прогнал своим веянием моего глубокого горя.

[Leonetti]

"Дети подземелья" в точку!
Еще вспомнила "Хмель преображения" Цвейга, самое начало. Там даже не в одной бедности, а в какой-то безысходности суть. Когда героиня настолько устала от тяжелой жизни и борьбы, что не в силах радоваться, когда приходит приглашение от богатой тетки, и не понимает, зачем ей все это. Как будто радость в ней уже насовсем умерла.

Еще "Неточка Незванова" Достоевского, где талантливый музыкант своей гордыней и пьянством загубил жизнь свою и семьи.

[Klea]

Марк Твен в "Принце и нищем" описал жизнь во Дворе Отбросов.

Лондон существовал уже пятнадцать веков и был большим городом по тем
временам. В нем насчитывалось сто тысяч жителей, иные полагают - вдвое
больше. Улицы были узкие, кривые и грязные, особенно в той части города,
где жил Том Кенти, - невдалеке от Лондонского моста. Дома были деревянные;
второй этаж выдавался над первым, третий выставлял свои локти далеко над
вторым. Чем выше росли дома, тем шире они становились. Остовы у них были
из крепких, положенных крест-накрест балок; промежутки между балками
заполнялись прочным материалом и сверху покрывались штукатуркой. Балки
были выкрашены красной, синей или черной краской, смотря по вкусу
владельца, и это придавало домам очень живописный вид. Окна были
маленькие, с мелкими ромбами стекол, и открывались наружу на петлях, как
двери.
Дом, где жил отец Тома, стоял в вонючем тупике за Обжорным рядом. Тупик
назывался Двор Отбросов. Дом был маленький, ветхий, шаткий, доверху
набитый беднотой. Семья Кенти занимала каморку в третьем этаже. У отца с
матерью существовало некоторое подобие кровати, но Том, его бабка и обе
его сестры. Бэт и Нэн, не знали такого неудобства: им принадлежал весь
пол, и они могли спать где им вздумается. К их услугам были обрывки
двух-трех старых одеял и несколько охапок грязной, обветшалой соломы, но
это вряд ли можно было назвать постелью, потому что по утрам все это
сваливалось в кучу, из которой к ночи каждый выбирал, что хотел.
Бэт и Нэн были пятнадцатилетние девчонки-близнецы, добродушные
замарашки, одетые в лохмотья и глубоко невежественные. Мать мало чем
отличалась от них. Но отец с бабкой были сущие дьяволы; они напивались,
где только могли, и тогда воевали друг с другом или с кем попало, кто
только под руку подвернется. Они ругались и сквернословили на каждом шагу,
в пьяном и в трезвом виде. Джон Кенти был вор, а его мать - нищенка. Они
научили детей просить милостыню, но сделать их ворами не могли.
Среди нищих и воров, наполнявших дом, жил один человек, который не
принадлежал к их числу. То был добрый старик священник, выброшенный
королем на улицу с ничтожной пенсией в несколько медных монет. Он часто
уводил детей к себе и тайком от родителей внушал им любовь к добру. Он
научил Тома читать и писать, от него Том приобрел и некоторые познания в
латинском языке. Старик хотел научить грамоте и девочек, но девочки
боялись подруг, которые стали бы смеяться над их неуместной ученостью.
Весь Двор Отбросов представлял собою такое же осиное гнездо, как и тот
дом, где жил Кенти. Попойки, ссоры и драки были здесь в порядке вещей. Они
происходили каждую ночь и длились чуть не до утра. Пробитые головы были
здесь таким же заурядным явлением, как голод. И все же маленький Том не
чувствовал себя несчастным. Иной раз ему приходилось очень туго, но он не
придавал своим бедствиям большого значения: так жилось всем мальчишкам во
Дворе Отбросов; поэтому он полагал, что иначе и быть не должно. Он знал,
что вечером, когда он вернется домой с пустыми руками, отец изругает его и
прибьет, да и бабка не даст ему спуску, а поздней ночью подкрадется вечно
голодная мать и потихоньку сунет черствую корку или какие-нибудь об®едки,
которые она могла бы с®есть сама, но сберегла для него, хотя уже не раз
попадалась во время этих предательских действий и получала в награду
тяжелые побои от мужа....

Марк Твен. Принц и нищий

[POLKAN]

Прочла Франка МакКурта "Пепел Анжелы", ирландское детство. Эта книга мне открыла Ирландию, ее историю, подтолкнула к теме Ирландии, т.к. раньше не представляла себе в полной мере, что же там происходило. Какая бедность!

Посмотрела на англичан другими глазами. Худшие из колонизаторов!

Книга была удостоена премии Пулитцера в 1997 году. Очень хочу увидеть фильм по этому роману-автобиографии.

[Vishenka]

Я видела этот фильм давным-давно, несколько лет назад, а книгу не читала. И мне оно запомнилось спокойно и свободно показанной мастурбацией группы мальчиков. Я кино редко смотрю, вот - наткнулась... В Америке эта книга очень популярна.

А отношения Великобритании с Ирландией в Штатах очень широко обсуждаемая тема, потому что в 1840-х годах был неурожай картофеля, основной сельскохозяйственной культуры в Ирландии и в результате голода - массовая эмиграция в США. До сих пор еще очень многие полицейские в городе Нью-Йорке носят ирландские фамили, а во второй половине 19 века/первой 20-го это вообще была "ирландская" профессия. Все эти Шин Фейны и Джерри Адамсы - домашние имена в Америке.
Однако не все так просто в этих отношениях - ирландцы дали английской литературе и языку таких выдающихся писателей, как Джеймс Джойс, Оскар Уайлд, Бернард Шоу. Т.е. эти писатели, будучи ирландцами попали под обаяние английского языка.

[POLKAN]

После МакКурта прочла книгу другого ирландского автора(не помню имени) "Голод", как раз об этом периоде - 1840 год . Очень много погибло людей, кто смог (правдами и неправдами)- уехали в США. Тяжело читать.

Цитата:"Т.е. эти писатели, будучи ирландцами попали под обаяние английского языка."
По-моему английский язык был насажден во время очень долгой (около 800 лет) колонизации. И опять же это ирландцы, которые дали английской литературе и языку великих писателей. Англичане никому ничего не дали.

[Vishenka]

Полкан, неужели Вы так молоды? Тогда поздравляю Вас с этим! Только в юности человек может свято верить одной стороне. Англичане дали нам, например, потрясающий язык. Ирландцев, великих писателей, есть, однако еще больше великих английских писателей без ирландских корней. Те же великие ирландцы, перечислю их опять - Джонатан Свифт, Оскар Уайлд, Джеймс Джойс - могли кинуться восстанавливать свой родной язык, он до сих пор тлеет, т.е. в принципе восстановим. Однако они этого не сделали, предпочли писать на колонизаторском. И весь ирландский народ предпочитает сейчас английский язык, ирландский едва жив. У ирландцев перед глазами были примеры восстановления языка целыми народами - евреи перешли с идиша на оставшийся только в письменности иврит; армяне, возмечтав о независимости от турок, тоже восстановили свой древний язык из пепла неупотребления. Для уравновешивания такого пылкого отношения к ирландцам почитайте биографию Джойса - любимые ирландцы не дали великому писателю жить в Ирландии, буквально выдавили его в эмиграцию. Нет совершенства под луной
В жизни редко бывают события, описывающиеся одной краской - черной в Вашем случае. Как правило преобладают полутона. Прочтите описания бедноты в цитате Клеи из "Принца и нищего" выше. Они относятся к более раннему времени, но и в Англии люди умирали от голода, были нищи, бедны, вынуждены искать пропитания где-то еще.

[POLKAN]

С языком похожая картина у белорусов, у бретонцев и многих, многих других, верно. Только не знаю, так ли уж это хорошо. Должен сушествовать один язык как интернациональный, но терять при этом другие - неинтересно. Языки рассматриваю как одно из мировых богатств, их, как и разновидностей флоры и фауны ,становится все меньше.

Понимаю, конечно, что и в Англии были и нишие и богатые, как и везде. Только вот вспомнила нечто вроде афоризма у французов , дословно не помню, но смысл такой: английский колонизатор делает такие условия жизни для аборигенов, что они рады работать на него за пропитание, французский колонизатор - за небольшие деньги для француза, но интересные для аборигена.

Читая книгу о голоде 1840 года, поразило также, что во время неурожая картофеля налоги остались прежними, т.е. не уменьшились, помоши от англичан было очень мало, отчего такое количество жертв. А кто не в сосотоянии был платить налоги - забирали землю, разрушали их дома.Впечатление, что выжали все, что можно выжать из ирландцев, а когда они оказались в труднейшем положении, бросили их на произвол судьбы, чтобы затем опять эксплуатировать выживших.

Есть одна фраза у МакКурта, грубоватая несколько: "Англичанин тебе не отдаст даже пар от своей мочи". Это для меня как характеристика колонизаторского режима. Хочу добавить маленькое уточнение: в этой теме я рассматриваю англичан как колонизаторов, не как нацию вообше.

[Vishenka]

С первым Вашим параграфом на 100% согласна. И мне тоже нравится, когда языков много разных и всяких, и даже языков интернационального общения - не один.

Однако, англичане даже как колонизаторы дали колонизируемым нациям кое-что, а не только "пар от своей мочи". Примеры приводил Найал Фергюсон в своей книге, по поводу которой я когда устроила бурное обсуждение на этом форуме под названием "Бремя белого человека". Сейчас стала искать по поиску - не нашла. Например, он пишет после посещения Индии, что в индийской армии гораздо лучше, чем в британской сохранились многие характерные черты Британского экспедиционного корпуса (BEF) до-распадного (до 1947 года) периода, те, что уже в английской армии давно исчезли. Т.е. индийцы завоевали независимость от колонизаторов, но в устройстве армии (и не только) взяли за образец не Великих Моголов, скажем, а тех же ненавидимых колонизаторов. Политическое устройство, даже слова в нем (парламент и т.д.), опять же не французского, скажем, образца, и не американского, а именно британского, т.е. не президентская республика, а парламентская.

Поймите меня правильно, я не хочу сказать, что быть колонией для Индии или Ирландии хорошо. Так уж случилось, что мое любимое чтение в последнее время - антиколониалист Джордж Оруэлл, поэтому, может и наоборот. Однако в изображении бриттов ирландцами (некоторых, например, тех, что Вы цитируете) присутствует одна краска - черная. Они предвзяты - имеют право, однако Вам, со стороны, нужно отдавать себе отчет в этой предвзятости.

[POLKAN]

Однако в изображении бриттов ирландцами (некоторых, например, тех, что Вы цитируете) присутствует одна краска - черная. Они предвзяты - имеют право, однако Вам, со стороны, нужно отдавать себе отчет в этой предвзятости.

Поискала информацию в инете по этому вопросу. Создалось впечатление, что не только ирландцы изображают британцев и колонизацию Ираландии в черных красках. И при всем моем желании, я ничего не нашла , чтобы уравновесить две чаши весов: на одной - века гонений, притеснений, поборов, миллионы умерших от голода, какая-то экстремальная бедность, постоянная иммиграция, и на другой - позитивные моменты английской колонизации,которых очень немного и они не идут ни в какое сравнение со всем вышеперечисленным.

Но будем считать позитивным тот момент, что ирландская иммиграция дала Америке президента Кеннеди (и опять же Ирландия дала!).